Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

А Анна в продолжение всего пути, когда утомленные прогулкой пассажиры экипажей либо молчали устало, либо вовсе дремали, как Вера Александровна, исподтишка рассматривала Катиш, сидящую возле маменьки и задумчиво наблюдающую окрестности, которые миновала их коляска. Как же изменилась petite cousine за то время, что Анна ее не видела! Некрасивая складка угрюмо поджатого рта, нахмуренный лоб, нервно сжатые руки и пристальный взгляд на кузину, отмечающий каждый шаг. Верно, не прошла та глупая влюбленность, которая так забавляла Анну тем летом. А это означало, при всей расположенности, причем явной, мадам Олениной неприятность в виде соперницы. Хотя…

Анна вспоминала, как смотрел на нее Андрей тогда, в передней при прощании. При том, что было в его глазах, она все еще выше любой из этих девиц, за которыми она наблюдала на прогулке аккуратно, стараясь не показать своего интереса. Надо было только… только… И сбилась в мыслях, как всякий раз путалась, пытаясь отыскать верный способ решить все одним легким движением или одним словом. Тут мало будет красы и ее очарования. Тут надобно нечто иное, способное завлечь в свои сети, намертво привязать без единого пути отступления. И снова на ум шел тот сон, при воспоминании о котором до сих пор теплело тело, и внутри возникала томительная жажда прикосновения. Отчего-то наливалась грудь, и становилось труднее дышать в тесном корсаже платья. Единственный путь только в одном направлении, у которого нет пути назад для двоих. И уж точно для девицы!

Один только намек на прошлые обстоятельства, что едва не привели Анну и Андрея к аналою ранее срока, привели мадам Элизу буквально в состояние ужаса. Она сразу же стала серьезной как никогда ранее (а может, отповедь, которую прочитала Вера Александровна прошлым днем, так повлияла на мадам), поджала губы недовольно и снова вернула взгляд к кружевному шитью, которым украшала одно из платьев Анны. Они вовсю работали в утро после прогулки, пытаясь придать старым платьям Анны вид новых в ее гардеробе.

— К лучшему все же, что никто не прознал тогда, — тихо проговорила она, кладя незаметные глазу стежки. — А при желании — можно и обмануть супруга в ту самую ночь… При умелости особой.

И Анна тогда уставилась на нее, пораженная тем, что услышала, а мадам, сделав вид, что не заметила этого взгляда, и покраснев уголком носа от волнения и стыда, продолжила, запинаясь на некоторых словах:

— Может статься, madam tantine права. Может статься, и следовало устроить свою судьбу по тому пути, что послал Господь. Ты же сама понимаешь — брак с Олениным весьма далек ныне… а вот его сиятельство…

— И слышать не желаю! — отрезала Анна резко, разозленная сватовством даже той персоны, от которой никак не ожидала услышать это. Да, вполне вероятно, что когда-то она бы и согласилась на этот брак с превеликой радостью. Но ранее, еще до того, как поняла, что только одним рукам она готова отдаться полностью, только одному человеку доверить самое сокровенное, что у нее осталось — свою душу и свое сердце.

Когда же ты приедешь, водила она пальцем тем же вечером по запотевшему стеклу, выписывая аккуратными завитушками имя «Andre». Уж столько дней прошло, а тебя все нет и нет. И все не так… и все совсем не то… Анна недолго смотрела на имя на стекле, а потом без малейших раздумий добавила одно-единственное слово. «Mon» [648]. И поставила жирную точку, будто утверждая написанное.

А следующим утром, казалось, мир заиграл совсем иными красками, и солнце засветило ярче, щедро даря лучи изумрудно-зеленому миру под ним. Или это просто редкие тонкие облака, что вчера то и дело ходили по небу, разошлись на рассвете, обнажая яркую лазурь неба? Или это ей только показалось в том приступе удивительного восторга, который захлестнул душу, при одном известии.

— Барин приехал давеча в усадьбу, — тихо шепнула Глаша Анне, наливая шоколада в чашку, и сердце Анны совершило кувырок в груди при этом шепоте. А потом кольнуло острым сожалением оттого, что отказалась от ужина вчера и от сегодняшнего гона, потакая очередному своему капризу. Да и что ей было делать, когда ей там было неинтересно вовсе? Это, будучи хозяйкой, она должна была неизменно присутствовать на всех ужинах и вечерах, а гостьей могла позволить себе и на усталость сослаться. А охота… Она могла бы выбрать лошадь для себя в усадебных конюшнях, как делали это гости Милорадово намедни. Но вытерпеть лишнее подтверждение того, что отныне она здесь только гостья…

Но все же пошла к конюшням, не усидела на скамье возле флигеля с книгой в руках, когда Глаша шепнула о новых приобретениях барина, которые доставили пару дней назад. Две отменные лошадки арабских кровей. Одна, для сестры барина, каурая, с тонким длинным темно-рыжим хвостом, а другая… «Вам стоит ее увидеть, барышня!», так твердо проговорила Глаша, что Анна не могла не заинтересоваться.

В конюшнях было на удивление пусто — ни конюхов на расчистке, пользуясь тем, что большинство животных на охоте, ни мальчиков-помощников, выполняющих мелкие поручения господ или выезжающих грумами порой. Да и стойла были почти пусты, и это вдруг снова напомнило Анне прежние страшные дни, когда так же ступила сюда однажды после разбоя, что сотворили в усадьбе. Так же было пусто и темно внутри конюшни, только тогда на земляном полу валялась упряжи, хомуты, перевернутые бадьи, доски от сломанных перегородок стойл. И ворота, ныне широко распахнутые во двор, залитый солнечным светом, висели на одном гвозде…

Каурая заржала громко, подняв голову, заметив Анну в конюшне, и она вернулась из неприятных воспоминаний. Подошла несмело к стойлу и погладила медленно морду, ткнувшуюся доверчиво в ее ладонь. Сжалось сердце от того, что вспомнилась Фудра с ее ласками, когда Анна частенько приходила в конюшню проведать свою лошадку, папенькин подарок к семнадцатилетию.

А потом Анна подумала, что сошла с ума, когда из соседнего стойла, показалась белая мордочка кобылы, словно та тоже решила получить свою порцию ласки. Или просто от любопытства высунулась. Черные большие глаза в обрамлении длинных ресниц, острые аккуратные ушки, редкие жемчужные полосы в длинной челке, спадающей на лоб. И Анна, забыв об осторожности, с которой следовало бы подходить к лошадям, вдруг шагнула к этой кобыле, так похожей на ее любимую Фудру, обняла ее за шею, пряча слезы в ее короткой шерсти.

Лошадь чуть заволновалась под ее руками от этих слез, от муки, которую тонко почувствовала в Анне, и та спешно отстранилась, не желая тревожить животное. Но не могла все же не провести ладонью в ласке по шее, между глаз, по носу с широко раздуваемыми темными ноздрями. Фудра… Как символ ее прежней жизни в Милорадово, который забрали с собой поляки с другими животными, покидая имение…

— Как похожа, а? — неслышно подошел со спины Анны старший конюх, Захар, и, поклонившись барышне, тоже погладил морду лошади, с восторгом глядя на животное. — У меня аж поджилки затряслись, когда увидал ее. Аки Фудра ваша, барышня! Даже грива та же! А Фудру-то, барин сказал… не вынесла Фудра наша перехода тогда. Она ж не привыкшая, нежная барышня… была, — и тут же пожалел, когда увидел, как участились ручейки слез, струившиеся по лицу Анны, поспешил барышню хоть как утешить. — А желаете, Анна Михална, я вам ее под седло? Опробуете лошадку, давно ведь не выезжали… Мальцов, правда, всех моих забрали на гон, но я могу с вами поехать, коли пожелаете в седло.

— Барыня…

— Да барыня с остальными барынями в саду, чаи попивают в беседке. Они ж даже не поймут, что к чему. А барин на гоне… Да и не будет он супротив, крест в том! — правда, Захар предпочел промолчать о том, что Андрей запретил давать для выбора гостям и каурую, и белую лошадей категорически. — Скажите, что согласные, и полетим мы с вами, аки птицы! Она ж тоскует нынче в стойле… ей бы на поле да галопом!

— Седлай! — вдруг решилась Анна и выбежала из конюшни под радостное Захара: «Эт я вмиг!», чтобы не передумать. Кровь струилась по жилам так быстро, что ей стало жарко, будто солнце уже вовсю стояло по центру небосвода, как в полдень. Голова шла кругом от возбуждения при мысли о предстоящей поездке.