Любящие братцы (Мария-Антуанетта, Франция) - Арсеньева Елена (книга регистрации .TXT) 📗
Ожидания подтвердились самым блестящим... вернее, самым неприглядным образом. Слухи о похождениях Филиппа Шартрского были скандальны и непристойны. Современники таким образом описывали его фантазии:
«Грубость молодого герцога вскоре стала такой непомерной, что многие жрицы любви просто отказывались иметь с ним дело, в ужасе от его манер. Отверженный проститутками, несчастный мог искать утешения только у актрис и светских женщин. Вместе с шевалье де Куаньи, герцогом де Фронзаком, графом де Безенвалем и графом д’Осмоном он давал улице Сен-Лазар ужины, где были позволены любые эскапады. Однажды вечером во время такого ужина-сюрприза Филипп приказал подать своим гостям огромный слоеный пирог.
«Кондитер, – сказал он, обращаясь к собутыльникам, – положил в этот пирог такой лакомый кусочек, который оживит самых привередливых гурманов... Вы любите перепелов? Мой повар заверил меня, что мы найдем внутри самую аппетитную, самую сочную перепелочку в мире». (Заметим в скобках, что тогда были в моде маленькие пухленькие женщины, которых называли «перепелочками.)
И он хлопнул в ладоши. Внезапно корка пирога отлипла, и прелестная пятнадцатилетняя блондинка, совершенно голая, по свидетельству Пьера Нодена, выскочила, как чертик из табакерки, «из своего маленького печеного домика, в котором пряталась». Выскочив на ковер, она пробежала через комнату, «крутя попкой и тряся грудью». Все присутствующие с вожделением смотрели на малышку, и герцог счел нужным пояснить, что, конечно, все будут иметь право испробовать ее, но, «чтобы быть уверенным, что гостям подано достойное блюдо, он намерен вначале сам его попробовать».
В комнате раздался ропот недовольства.
– Не нужно спорить, – сказал, улыбаясь, герцог, – я обращаюсь с вами так же, как обращаются в Версале с королем.
Филипп имел в виду знаменитую «пробу», меру предосторожности, бывшую в ходу при дворе много столетий. Монархи так боялись яда, что требовали, чтобы блюда оставались всегда накрытыми, дабы никто не смог ничего в них подсыпать или подлить, «чтобы невозможно было употребить яд». Кроме того, перед тем как подавать любое блюдо государю, специальный кухонный офицер должен был попробовать его. Если через несколько минут он был все еще жив, «продукт» несли королю. Если же офицер умирал в страшных муках, еду выбрасывали. Этот простой метод позволял подавать королю на стол только совершенно проверенную еду.
«Проба», предложенная Филиппом, преследовала другую цель. И граф де Безенваль позволил себе заметить со свойственной ему искренностью и прямотой:
– Я хотел бы покорнейше напомнить вам, что тот офицер никогда не «перчил» еду на королевской кухне.
Его острота вызвала смех присутствующих. (Поговаривали, что герцог Шартрский, посещавший самые грязные и подозрительные притоны, подцепил некоторое время назад дурную болезнь и – как говорили в то время – был «наперчен».)
Филипп совершенно не рассердился. Напротив ответил такими гнусными шутками, которые являлись свидетельством прекрасного расположения духа.
Потом он усадил девочку у своих ног и потребовал от нее смешных мелких услуг...
Распалившиеся сотрапезники нетерпеливо ерзали в своих креслах.
– Не волнуйтесь, вы там, стадо свиней, – любезно бросил им герцог. – Я предоставлю в ваше распоряжение гарнир к этому пирожку.
Он похлопал в ладоши. Дверь тотчас открылась, и лакей впустил в комнату полдюжины девиц из Оперы, совершенно голых. Им было от восемнадцати до двадцати пяти лет, и они были, конечно, не так свежи, как первая девушка, но, безусловно, столь же порочны.
И оргия началась...»
Вот так-то...
К женщинам – всем женщинам вообще, проституткам и светским дамам – Филипп относился одинаково: с презрением. Но к некоторым из тех, кого он мог заполучить в свою постель (в том числе и к собственной жене, смиренной Марии-Аделаиде), Шартр испытывал снисходительное презрение, к другим – тем, которых иметь он не мог, – презрение, смешанное с ненавистью. Именно это чувство – ненависть – и вызвала у него Мария-Антуанетта, потому что он, опытный потаскун, немедленно понял, что ему здесь ничего не отломится.
Бог его знает, почему эта женщина и этот мужчина – она была, напомним, красавица, да и Шартр внешне парень хоть куда! – с первого взгляда так невзлюбили друг друга, что даже не давали себе труда свою неприязнь скрывать. Но уж не в ту ли минуту и было положено начало цепочке событий, которые в конце концов доведут их обоих до эшафота?
На братьев супруга своего Мария-Антуанетта смотрела куда благожелательней. Некоторые наблюдатели усмотрели даже чрезмерный интерес в тех взглядах, которые она на них бросала. Но уж это чепуха, право слово!
Ладно, еще графом Провансом Туанетта могла бы нездорово увлечься, но Карлом д’Артуа, бывшим младше ее почти на два года, тринадцатилетним юнцом, – вряд ли. Во всяком случае, в первые дни ее пребывания во Франции. А уж потом обстоятельства складывались так, что могла бы, да. И виноват тут был вовсе не распутный нрав принцессы (довольно-таки затруднительно вырасти распутной под строгим материнским оком императрицы Марии-Терезии!), а ее собственный супруг.
Спустя несколько лет, когда Марии-Антуанетте приписали и Прованса, и Артуа, и Алекса Ферзена, и многих других мужчин, а также женщин, находились среди придворных дам особы справедливые, которые честно признавались:
– Даже если королева и наставляет рога королю, тут одно можно сказать: я бы на ее месте сделала это куда раньше.
Да уж... Да уж!
Архиепископ Реймсский явился окропить святой водой ложе новобрачных принца и принцессы, а потом все вышли. Мария-Антуанетта сидела в постели и с изумлением наблюдала, как ее молодой супруг тоже выходит из спальни... Странно, может быть, вернется? Нет, не вернулся, так что эту ночь, как и многие, ох, очень многие последующие Мария-Антуанетта провела одна. А Людовик на следующий день записал в дневнике: «Ничего». То же самое слово он мог бы писать и впоследствии.
Ночами Мария-Антуанетта тихонько плакала, не понимая, что происходит. Она внушает мужу отвращение? Такова была первая мысль, которая пришла в голову неопытной девушке. Однако днем Людовик был с нею просто обворожителен и не скрывал нежности. И дни проходили очень весело. Король Людовик XV объявил неделю праздников. Фейерверки, балы, спектакли, пиры... Но 30 мая в честь завершения празднеств на большой площади вдруг произошло несчастье. Несколько светящихся ракет упали в толпу. На ком-то загорелась одежда, люди заметались в панике... На следующее утро подсчитали: сто тридцать два погибших и сотни раненых.
Мария-Антуанетта рыдала в своей комнате, видя в случившемся дурное предзнаменование. Оно оправдалось в ту же ночь, потому что Людовик опять не пришел.
И так она проводила ночи одна целых три года, оставаясь девственницей, виня себя, виня мужа, виня злую судьбу...
На самом деле винить нужно было только нерешительность Людовика и его врачей. Дело в том, что его детородный орган был словно бы связан некоей нитью...
Вот что писал в 1774 году граф д’Аранда, испанский посол:
«Одни говорят, что нить сдерживает лишь крайнюю плоть, которая не освобождается в момент проникновения и вызывает такую острую боль, что вынуждает Его Величество сдерживать возбуждение во время акта. Другие предполагают, что эта крайняя плоть слишком плотно прилегает к пенису и не позволяет ему войти в состояние полной эрекции.
Если речь идет о первом случае, то подобное случалось со многими и регулярно происходит во время первых опытов. Но они обладают бо́льшим плотским аппетитом, чем Его Величество в силу его темперамента и неопытности. При большом желании в порыве страсти нить обрывается полностью или, по крайней мере, так, что более или менее упорядочивает акт. Но когда объект так застенчив, вмешивается хирург, делает надрез и освобождает его от существующего препятствия.
Если речь идет о втором случае, то предстоит более болезненная и опасная в его возрасте операция, поскольку она требует чего-то вроде обрезания. Итак, небольшая хирургическая операция быстро привела бы все в норму, но трусливый Людовик-Август предпочитает ждать естественной развязки...»
