Юлия, дочь Цезаря (СИ) - Львофф Юлия (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
Вместо ответа Красс молча извлёк из вороха свёрнутых папирусов один из свитков и небрежно бросил его Клодию.
— «О консульстве», — нарочито торжественным тоном возгласил Клодий название речи и затем, скривившись, прочёл имя автора: — Марк Туллий Цицерон…
Быстро пробежав глазами содержание свитка, он поднял скучающий взгляд на Красса и голосом обречённого на пытку спросил:
— Я должен всё это немедленно прочесть?
Красс снова не удостоил его ответом и, деловито потянув носом, сразу перешёл к практической цели этой встречи:
— Прежде Цицерон ограничивался намёками, теперь же перешёл к прямым обвинениям. В этом своём трактате он недвусмысленно винит меня, а заодно Цезаря, в причастности к заговору Катилины. С ним стакнулся и Катул. Ну, от Цицерона другого ожидать не следует: ныне он находится в положении утопающего, который хватается за соломинку. Но его могут поддержать другие сенаторы. Цезарь освободил из-под стражи Катона и, хотя выслал его из Рима, тем не менее развязал сенату руки. Бибул продолжает марать бумагу бичующими Цезаря эдиктами, распространяя скандальные подробности из личной жизни консула. Через места, где они выставляются, нельзя пройти из-за скопления людей, которые их читают! Модные поэты — «неотерики» — пишут на него злые эпиграммы, а мим Лаберия о «лысом развратнике» даже был сыгран и, как я слышал, имел большой успех.
Весь в пылу негодования, Красс вскочил со своего места и тяжёлыми шагами начал расхаживать перед Клодием.
— А что же сам Цезарь?! — патетически воскликнул он и вдруг, переключив внимание на винные пятна на тоге Клодия (проклятый пропойца, небось, снова торчал в какой-нибудь грязной попине [70] в компании всякого сброда!), умолк.
— И что же Цезарь? — переспросил Клодий, не дождавшись продолжения столь эмоционально начатой речи.
Красс нахмурился, пожевал губами и попытался снова сосредоточиться.
— Наш консул не обращает внимания на сплетни и продолжает ублажать чернь бесплатным хлебом, гладиаторскими боями и прочими зрелищами, — продолжил он сердитым голосом. — Ведёт переговоры с варварами и таскается по вонючим переулкам Эсквилина и Целия. Плебс ликует, а новые прихлебатели Цезаря вопят на форумах, что время Помпея и Красса прошло. Но неужели я один понимаю, что подобные лозунги только вредят нашему общему делу? Теперь у сената появится надежда на ослабление и распад триумвирата. И этим, как я уже говорил, спешит воспользоваться себе во спасение Цицерон…
После этих слов Красс бросил гневный взгляд на свиток в руках Клодия.
— Мне кажется, ты несколько сгущаешь краски, почтенный Марк Красс, — наконец, воспользовавшись паузой, взял слово Клодий. — На самом деле, картина не столь уныла и безнадёжна, как ты мне тут нарисовал. Цицерона будут судить по требованию Цезаря. Тому решению, которое принял «отец отечества» в бытность свою консулом, нет оправдания. Казнив римских граждан, обвинённых в заговоре против государства, без суда и следствия, он сам подписал себе смертный приговор. В этот раз от наказания Цицерону не отвертеться — пришёл час ответить за свои поступки. Ему не поможет даже Помпей…
Клодий не успел выговориться — Богач прервал его нетерпеливым взмахом руки.
— Помощи от Помпея он уже не ждёт, я это знаю. Однако он рассчитывает — что вполне справедливо — на поддержку сограждан. Мне сказали, что Цицерон переменил одежду в знак скорби и начал обходить города, моля народ о защите. И ладно бы он пустился в путь один! Двадцать тысяч юношей из всаднического сословия последовали за ним, вторя его мольбам, а сенат собрался вынести постановление, согласно которому и народ должен переменить, как бы в знак траура, одежду.
— Взгляды сената, видимо, полностью зависят от настроения толпы, — с пренебрежительной ухмылкой заметил Клодий.
— Ну ещё бы, — проворчал Красс. И затем, исподлобья взглянув на гостя, жёстким, почти командным тоном повёл дальше: — Я вложил в твою предвыборную кампанию уйму денег не ради твоих красивых глаз — я сделал тебя народным трибуном, чтобы через тебя управлять этой самой толпой. Пришёл твой черёд, Клодий, вступить в игру — с широким размахом и яростным натиском. Так вот, я хочу, чтобы ты с вооружёнными людьми окружил сенат в день, когда там приступят к обсуждению участи Цицерона. Нужно как следует запугать его сторонников, а его самого вынудить покинуть Город. Чем дальше окажется от Рима Цицерон, тем крепче будет мой сон. Всё, что теперь нужно, — это решительные действия. Решительные и быстрые действия.
Клодий выходил из таблиния Красса с желанием безотлагательно приступить к «решительным действиям». Он не шёл, а почти бежал по тёмным сонным улицам. Город казался тихим и мирным, однако в воздухе уже реяло что-то враждебное и страшное. И этот обманчивый покой всё больше напоминал затишье перед бурей.
Глава 15
Кальпурния, молодая жена Цезаря и дочь Луция Пизона, избранного консулом на следующий год, стояла при входе с Юлией и Аврелией. Родственниц и подруг она радостно обнимала, остальных — приветствовала традиционными фразами.
Гостьи проходили в атрий, где был установлен шатёр, покрытый виноградными лозами, со статуей Доброй богини, у ног которой помещалась в закрытой корзине священная змея. Курились благовония. Ароматный дымок сизыми струйками поднимался к квадратному отверстию в крыше и рассеивался в лунном свете. Позади шатра музыканты наигрывали на кифарах и флейтах услаждавшие слух мелодии. Рабыни, нарядные и улыбчивые, разносили лёгкое вино и сладости.
Здесь не было ни одного мужчины: хозяин дома, вся челядь и домашние животные мужского пола незадолго до заката были выдворены на улицу. На статуи богов и картины с изображением мужчин были наброшены покрывала. Праздник Доброй богини — Bona Dea — считался священным праздником женщин, и ни один мужчина не имел права присутствовать на нём и даже находиться в доме, где справляется торжество.
Взяв на себя — по традиции — обязанность жрицы, Кальпурния, окружённая целомудренными весталками, прочитала положенные молитвы и возлила у статуи богини ритуальное вино.
Поднеся к губам свою чашу с игристым напитком, Юлия украдкой разглядывала собравшихся в доме её отца женщин. Одни из них были одеты в скромные римские столы, другие — в яркие расшитые сирийские ткани и полупрозрачный шёлк-серикум; одни украсили себя лишь причёсками, другие блистали драгоценностями.
Ещё столетие назад ни одна из матрон, участвовавших в мистериях в честь богини, столь таинственной, что её настоящее имя запрещалось произносить вслух, не посмела бы явиться в чужеземной одежде. В обиходе были строгие столы — платья добродетельных римских матрон. Но с завоеванием Востока прежде презираемые суровыми квиритами обычаи влились в жизнь их потомков. Стремление к роскоши изнежило и развратило римлян, распространившись не только в среде нобилей, но и среди городских низов. Экзотические овощи и фрукты, как и блюда из них, считались признаком достатка. Призывы поэтов и философов, сторонников старого сурового Рима былых времён, вернуться к обычаям предков не возымели успеха. Ныне сыновья Ромула Квирина предпочитали «горячей репе» пышные яства чужеземной кухни. Влияние Востока отразилось также на одежде и поведении женщин. Едва ли не каждая, выйдя в свет, стремилась выделиться богатым нарядом и драгоценностями, стоимость которых порою превышала стоимость городского жилья.
А где же можно было показаться во всём блеске, как не в женском обществе? Вот и праздник Доброй богини для многих матрон стал поводом для того, чтобы и себя показать, и на других посмотреть. И более всех на нём выделялась, пожалуй, матрона Сервилия. Полупрозрачный паллий, накинутый поверх столы багряного цвета, волочился по полу, точно мантия восточного владыки; высоко взбитые пышные кудри, украшенные заколками в виде листьев, напоминали тиару; на руках блестели золотые браслеты; на груди её мерцала благородным светом необыкновенно крупная эритрейская жемчужина.
