Ожерелье королевы - Дюма Александр (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
– Ваше величество, соблаговолите простить мадемуазель де Таверне ее невольное опоздание: с тех пор как скончался ее отец, она не вставала с постели. Сегодня она впервые поднялась и теперь уже была бы в распоряжении вашего величества, если бы ее не постиг внезапный обморок.
– Милое дитя так любило отца! – во всеуслышание объявил король. – Но мы надеемся, что теперь, обретя прекрасного мужа, она утешится.
Королева слушала этот разговор, вернее, безучастно слышала его. Пока Шарни говорил, от лица у нее отхлынула кровь, а сердце мучительно заколотилось.
Вдруг король заметил, что в гостиную стекается все больше дворян и духовенства, поднял голову и спросил:
– Господин де Бретейль, вы уже отправили графу Калиостро приказ об изгнании?
– Да, государь, – смиренно ответил министр.
В гостиной стало так тихо, что слышно было бы, как дышит во сне птица.
– А эту Ламотт, именующую себя Валуа, – звучным голосом продолжал король, – именно сегодня подвергают клеймению?
– В этот час, государь, – отозвался министр юстиции, – она уже, надо думать, заклеймена.
У королевы сверкнули глаза. По гостиной пробежал ропот, который можно было истолковать как одобрение.
– Его высокопреосвященству будет неприятно узнать, что его сообщница заклеймена, – продолжал король с той непреклонной суровостью, которая никогда прежде не была ему свойственна.
На словах «его сообщница», которые прозвучали обвинением человеку, оправданному судом парламента, на этих словах, унижавших кумира парижан и признававших одного из князей церкви, одного из знатнейших принцев Франции вором и мошенником, король, словно посылая торжественный вызов духовенству, знати, парламенту, народу, чтобы защитить честь своей жены, оглядел все собрание взглядом, исполненным такого жгучего гнева и такого величия, каких не видано было во Франции с тех самых пор, как вечный сон смежил глаза Людовика XIV.
Никто ни шепотом, ни единым словом не одобрил месть, которую обрушил король на тех, кто замышлял обесчестить монархию. Тогда Людовик приблизился к Марии Антуанетте, и она в порыве глубокой благодарности протянула ему обе руки.
В это время в конце галереи показались мадемуазель де Таверне, одетая в белое, как подобает невесте, а белизной лица напоминавшая привидение, и ее брат, Филипп де Таверне, который вел сестру под руку.
Андреа шла торопливыми шагами, потупясь, неровно дыша; она не видела и не слышала ничего вокруг; рука брата придавала ей сил, храбрости и вела ее в нужном направлении.
При виде невесты придворные заулыбались. Все дамы стеснились позади королевы, все мужчины выстроились позади короля.
Байи де Сюфрен, держа под руку Оливье де Шарни, пошел навстречу Андреа и ее брату, поздоровался с ними и смешался с толпой близких друзей и родственников.
Филипп проследовал дальше, не взглянув на Оливье и не единым пожатием пальцев не намекнув Андреа, что ей следует поднять глаза.
Остановившись перед королем, он сжал руку сестры; та, подобно гальванизированному трупу, широко распахнула глаза и увидела Людовика XVI, который ласково ей улыбался.
Она присела в реверансе под перешептывание присутствующих, восхищенных ее красотой.
– Мадемуазель, – произнес король, беря ее за руку, – чтобы вступить в брак с господином де Шарни, вам пришлось дожидаться окончания траура; быть может, если бы я не попросил вас ускорить свадьбу, ваш будущий супруг, несмотря на свое нетерпение, дал бы вам еще месяц отсрочки, потому что, как говорят, вы очень страдаете, и я опечален этим; но я почитаю своим долгом заботиться о счастье добрых дворян, которые служат мне так усердно, как господин де Шарни; если бы вы не вступили в брак сегодня, я не смог бы присутствовать на вашей свадьбе, поскольку завтра мы с королевой отбываем в путешествие по Франции. А ныне я буду иметь удовольствие скрепить ваш брачный контракт своей подписью и видеть, как вы венчаетесь в моей капелле. Приветствуйте королеву, мадемуазель, и поблагодарите ее, потому что ее величество явила вам огромную милость.
И он подвел Андреа к Марии Антуанетте.
Королева выпрямилась; колени у нее дрожали, руки похолодели, как лед. Она не смогла поднять глаза и только смутно видела нечто белое: оно приблизилось и склонилось в реверансе.
То была Андреа в свадебном платье.
Король тут же передал руку невесты Филиппу, сам предложил руку Марии Антуанетте и громким голосом возвестил:
– В капеллу, господа.
Вся толпа следом за их величеством направилась в капеллу.
Венчание началось. Королева слушала торжественную мессу, преклонив колени на молитвенной скамеечке и закрыв лицо руками. Она молилась от всей души, изо всех сил, и молитва ее была так горяча, что дыхание ее губ осушало слезы, бежавшие по щекам.
Г-н де Шарни, бледный, прекрасный, чувствовал, что на него устремлены все взоры; он был спокоен и отважен, как на борту своего корабля, среди языков пламени, под дождем английской картечи; но теперь он страдал куда сильнее.
Филипп не сводил взгляда с сестры; он чувствовал, что она дрожит и еле держится на ногах, и, казалось, был готов в любую минуту поддержать и утешить ее ласковым словом или движением.
Но Андреа сохраняла самообладание, она высоко держала голову и то и дело подносила к лицу склянку с нюхательными солями, слабая и дрожащая, словно пламя свечи, но прямая и одушевленная непреклонной решимостью. Она не возносила к небу молитв, она не загадывала желаний на будущее, ей не на что было надеяться, нечего бояться; она не принадлежала ни людям, ни Богу.
Пока говорил священник, пока гудел церковный колокол, пока вокруг нее вершилось святое таинство, Андреа спрашивала себя: «В самом ли деле я христианка? В самом ли деле я такой же человек, как другие, такое же создание, как мне подобные? Ты, кого мы называем Господом Вседержителем, судией рода человеческого, вложил ли ты хоть каплю веры в мою душу? Тебя называют праведным, Боже, но ты всегда карал меня, хоть я ни в чем перед Тобой не грешила! Ты, говорят, несешь нам мир и любовь, а я по Твоей воле обречена на тревогу, гнев, беспощадное мщение! Неужели Тебе было угодно, чтобы тот единственный, кого я любила, стал моим самым заклятым врагом? Нет, – продолжала она, – дела этого мира и заветы Всевышнего не властны надо мной! Я, конечно, проклята еще до рождения и с самого начала поставлена вне закона человеческого».
Тут на память ей пришли ее минувшие горести, и она прошептала:
– Как странно! Как странно! Вот рядом со мной человек; я умирала от счастья при звуке его имени. Если бы человек этот явился просить моей руки ради меня самой, мне пришлось бы пасть ему в ноги и просить прощения за мою былую вину – и это по Твоей вине, Господи! И быть может, этот человек, которого я обожала, оттолкнул бы меня. Но вот сегодня он берет меня в жены, а между тем сам будет на коленях просить у меня прощения! Странно! Ах, право, до чего все странно!
В этот миг до ее слуха долетел голос священника. Он произнес:
– Жак Оливье де Шарни, согласны ли вы взять в жены Марию Андреа де Таверне?
– Да, – послышался твердый голос Оливье.
– А вы, Мария Андреа де Таверне, согласны ли вы взять в мужья Жака Оливье де Шарни?
– Да! – отвечала Андреа, и в тоне ее прозвучало нечто столь страшное, что королева содрогнулась, а многие женщины в церкви затрепетали.
Шарни надел золотое кольцо на палец жене, и Андреа не почувствовала прикосновения руки, надевшей ей это кольцо.
Вскоре король поднялся. Месса кончилась. В галерее все придворные окружили новобрачных и принесли им поздравления.
Г-н де Сюфрен на обратном пути взял племянницу под руку, от имени Оливье он пообещал ей счастья, которого она достойна.
Андреа поблагодарила байи, но нисколько не повеселела и только попросила дядю поскорее отвести ее к королю – мол, ей надо его поблагодарить, а она чувствует сильную слабость.
Лицо ее и впрямь покрылось пугающей бледностью.
Шарни видел ее издали, но не смел приблизиться.
