Вторая жена - Марлитт Евгения (книги полностью TXT) 📗

— Ну, Рауль, многие ли из твоих молодых pru-nus triloba [4] стоят еще в новом парке? — насмешливо спросил он у племянника, который в эту минуту подносил к губам руку своей молодой жены.

Легкая складка легла на его белом высоком лбу, но он тотчас же засмеялся.

— Каковы умники! «Только один домик» хотели они построить себе, и для этого им понадобились мои великолепные prunus, — сказал он с юмором. — По счастью, их поймали именно в то время, когда они добирались до самого лучшего экземпляра, моего любимца; в сущности, ущерб незначителен.

— Нет, значителен даже и в таком случае, если бы они отломили хотя один только прутик, — резко прервал его гофмаршал. — Это уже слишком далеко зашло. Пока я был на ногах, никто не осмеливался коснуться листка; этих дерзких животных надо было бы наказать, примерно наказать… Если бы этот хлыст был в моих руках!

— Я не нахожу удовольствия бить такое крикливое маленькое создание, да и мальчик показался мне очень бледным, — сказал барон Майнау медленно и небрежно и подошел к окну.

Какой контраст представляло напускное хладнокровие обыкновенно вспыльчивого Майнау с клокотавшей злобой его дяди!.. Сильно раздраженный, повернулся он к племяннику, который, стоя у окна, тихонько барабанил пальцами по стеклу.

— Это такие гуманные воззрения, которым «братья портные и сапожники» будут неистово аплодировать и которые могут тебе приобрести среди них популярность, но перед лицом своего круга ты покажешься только смешным, — заметил гофмаршал.

Барон Майнау продолжал барабанить по стеклу, но видно было: кровь бросилась ему в лицо.

— Мой милый Рауль, когда я смотрел на разыгрывавшуюся на дворе сцену, у меня невольно возникло подозрение: должно быть, правда то, что про тебя болтают.

— А что про меня болтают? — спросил барон Майнау и повернулся к дяде.

— Э, не горячись, друг мой! — уговаривал тот. Красавец Майнау, стоя в нише окна, принял вдруг такой повелительный вид, точно требовал отчета в сказанных словах.

— Честь твоя тут не затронута, — продолжал дядя, — только, повторяю, ты делаешься смешным, допустив из принципов гуманности бежать преступника Штрольха, этого гессенца, который уже много лет занимался браконьерством в Шенверте; говорят, что ему помогло «высшее» лицо именно в ту минуту, когда жандармы готовились схватить его.

Насмешливая улыбка мелькнула на губах Майнау.

— Ну, вот, неужели этот маленький грешок достиг до твоего слуха, дядя? — спросил он. — Вполне уважаю искусную ткань паука, в которой, за какую бы ниточку ни задела несчастная муха, ее неминуемо тянет к центру… Этот гессенец был действительно пренеприятной личностью: он у меня под носом убивал моих лучших оленей. Еще если бы это было из страсти к охоте, я, пожалуй, посмотрел бы сквозь пальцы, а то ведь он делал это из крайности… fi done [5]!

Прежде, конечно, было иначе; тогда владельцы Шенверта имели полное право расстрелять такого надоедливого субъекта без дальнейших рассуждений и, если угодно, сделать себе перчатки из его кожи. Боже! Неужели право натягивать на свои пальцы кожу ближнего может удовлетворить сознание своего могущества!

При этих словах гофмаршал повернулся и устремил пристальный, испытующий взгляд на говорившего. Потом повернулся к нему спиной и принялся отбивать такт своей палкой по бронзовой решетке камина с такой силой, что она зазвенела.

— Большинство преимуществ нашего сословия лишило нас злополучных новейших идей, — продолжал барон Майнау, — а того, что оно дает нам взамен, я не хочу… Мошенник, который очистит лавку брата сапожника или портного, будет точно так же наказан, как и браконьер, ворующий мою дичь; нет, это не в моем вкусе! Его носадяг в тюрьму, и гак как по выходе из нее ему уже положительно нечего будет есть, то он в этот же вечер снова примется за фуражировку в моих лесах. В таком случае я, как и в былые времена, сам произвожу расправу и устраняю молодца с дороги: в Америке он не может мне вредить.

— Глупости! — проворчал сердито старик. А Майнау тем временем подошел к кофейному столу и погладил кудрявую головку Лео.

—  — После завтрака мы с тобой поедем кататься, мальчик: мы должны показать маме наших фазанов и другие редкости Шенверта. Ты согласна, Юлиана? — спросил он, ласково обращаясь к жене.

Она ответила утвердительно, не поднимая глаз от вышиванья.

Майнау закурил сигару и протянул руку к шляпе. Лиана встала.

— Могу я просить тебя уделить мне несколько минут? — спросила она.

Она опять стояла пред ним: высокая, стройная, недоступно-важная; он видел на самом близком расстоянии белизну ее бархатной, матовой кожи, почти всегда неразлучную с рыжеватыми волосами; он видел ее темно-серые глаза, смотревшие на него бесстрастно и спокойно.

Он вежливо подал ей руку.

— Берегись, Рауль! Прекрасная дама привезла кучу новостей из Рюдисдорфа, — воскликнул гофмаршал шутливо, грозя ему вслед пальцем. — Она лучше всякого архивариуса знает свои фамильные традиции. Я сейчас узнал от нее, что один из Майнау числился на службе у сиятельных Трахенбергов.

Майнау порывистым движением опустил руку, на которую опиралась его молодая жена. Молча, с угрюмым лицом подошел он один к двери, широко распахнул ее и пропустил Лиану вперед.

Она подняла на него глаза только тогда, когда они остановились у другой двери, в которую он пригласил ее войти. При входе в комнату Лиане бросилось в глаза висевшее на противоположной стене, подобно легкому облаку, резко отделявшемуся на ярком фоне обоев, изображение того воздушного существа с упрямым, гордым поворотом пленительной головки, с плоскою грудью, узкими плечами, худенькими, детскими руками, тонувшего в волнах желтоватых кружев; оно выступало из массивной рамки подобно белой бабочке, привязанной на нитку и напрасно порывающейся лететь далее. То был портрет первой жены Майнау, и Лиана с испугом догадалась, что она в комнате Майнау. Неверными шагами приблизилась она к окну.

— Я скоро закончу, — сказала она, отказываясь от кресла, которое он ей придвинул.

Опершись рукою о край письменного стола, она невольно сдвинула с места один из больших фотографических портретов в овальных рамках, украшавших стол.

— Герцогиня, — сказал Майнау, как бы представляя ее, и осторожно поставил портрет пышной красавицы на прежнее место.

Совсем неожиданно для Лианы он подошел к окну, у которого она стояла, и наполовину спустил штору. Солнечный луч узкой полоской заиграл на лбу молодой женщины и заставил ее опустить глаза.

— Ну, — сказал он, покончив со шторой и про должая стоять лицом к окну, — могу я узнать, в чем состоят твои желания, Юлиана? Не имеют ли они действительно отношения к Рюдисдорфу, как говорил дядя? Он был сегодня в дурном расположении духа; твое замечание, вероятно, еще более раздражило его.

— Я была вынуждена сделать это, — сказала Лиана спокойно, но решительно.

— Как! Он опять решился оскорбить тебя? Он дал мне слово…

— Оставьте это, — прервала она его спокойным, но горделивым движением руки. — Я считаю его очень больным и не забываю этого ни на минуту. Действительно, его злобные выходки я стану до тех пор прилично отражать, пока он не прекратит их.

Майнау окинул ее пристальным, испытующим взглядом.

— Это очень благоразумно, — сказал он медленно, — таким образом у нас водворится мир, которого я так страстно желаю… Поверь мне, ничто не может так радовать человека, принявшего намерение путешествовать, как уверенность, что у него в доме все обстоит так, как он того желал.

— Об этом-то я и хотела поговорить с вами. Вы… Он весело улыбнулся.

— Право, Юлиана, это уж вовсе нейдет, — прервал он ее. — Если бы кто-нибудь мог подслушать нас, то непременно разразился бы смехом… Воля твоя, а ты должна наконец решиться переменить «вы» на «ты», уже ради замковой прислуги, которая может счесть это выражение за особенный, вовсе не подходящий мне знак уважения. Такого поклонения я не желаю и еще более того — — не заслуживаю, благодаря своим многочисленным недостаткам.