Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll" (лучшие книги TXT) 📗
— И что же ты собираешься делать дальше? — мистер Клаффин поднял голову, будто мог проследить за движениями парня.
— Уеду обратно в Лондон. Найду работу и буду жить там, — он пожал плечами. В планы на будущее Джеймс включал ещё и Фрею, но вспоминать о ней не стал. Её обещание оставалось таким же неуверенным и словно бы отчаянно принужденным. Быть далекоглядным в отношениях с ней было почти невозможно. Какими бы ни были их самые искренние намерения и надежды, все они были не больше, чем воздушными замками, что могли исчезнуть в одночасье, как и появились.
Мистер Клаффин и не спросил о Фрее, будто понимал, что это было неуместно. Без способности замечать очевидное в выражении лица парня, он понимал его расположение духа намного лучше, чем это мог сделать кто-либо другой. Умел различать настроение лишь благодаря способности слышать. В голосе или даже простом вздохе замечал оттенки радости и печали. Порой только этого было достаточно, чтобы понимать другого человека или узнать его.
Прежде чем уйти, Джеймс сложил в кожанный портфель первые несколько глав. Оказавшись на улице, прижал его ближе к себе, чтобы не дать намокнуть, когда сам наклонил голову. Чтобы не откладывать обещание в долгий ящик неисполненных дел, первым делом зашел на почту, где оказалось не так много людей.
Джеймс отослал рукопись мистеру Певензи в Лондон на адрес издательства, но, тем не менее, подписав его именем. Нацарапал несколько беглых строк с объяснением, хоть и был уверен, что ответ мужчины не заставит себя долго ждать, и он перезвонит сразу, как только большой конверт окажеться раскрытым на его рабочем столе. Кроме того, в почтовом отделении оказалось письмо и для Джеймса. Стоило увидеть в строке отправителя имя мистера О’Конелла, как ему не терпелось вскрыть конверт и ознакомиться с ним.
Джеймс испытывал дурное предчувствие, но в то же время в затворках сознания мелькала мысль, что старик одумался и дал своё благословение. Предполагать подобное было слишком наивно и глупо, но именно эта догадка всё крепче закреплялась в сознании и заставляла испытывать всё большее нетерпение прочитать дурацкое письмо. С чего бы ещё мистеру О’Конеллу было писать ему? Особенно странным это выдавалось из-за того, что он отправил послание спустя несколько месяцев после их встречи, что закончилась не лучшим образом. С тех пор Джеймс не дал мужчине повода изменить своё решение. Равзе что в этом была заслуга Фреи, но и в этом не могло быть уверенности.
Мистер О’Конелл был упрям и непреклонен в своей строгости, что можно было понять, если бы так сильно не раздражало. Джеймс не смог найти с мужчиной общего языка, хоть их и объединяла Фрея, любовь к которой у каждого была особенной.
Любовь отца была тихой и заботливой, но в то же время строгой. Подарив ей не только жизнь, но и должное образование и воспитание, он требовал, чтобы Фрея не сделала ни единой осечки в возложенных на неё воздушных надеждах, с чем она справлялась из рук вон плохо.
Любовь Джеймса была всепоглощающей и самозабвенной. По большей части, она не согревала, а обжигала, оставляя на душах обоих ожоги, что не успевали заживать, как они снова бросались в пламя. Невзирая на это, они не могли жить без этого огня, потому что он был единственным, что поддерживало в них жизнь. Любить друг друга было больно, только когда для этого не было возможности.
Джеймс понимал, что как любой другой родитель, мистер О’Конелл желал дочери только лучшего без учета того, что она считала лучшим для себя. Парень признавал, что его репутация была не так уж безупречна, но если Фрея давала ему шанс, то её отец — нет. Он молчаливо держал все упреки при себе, выдавая на всякое убеждение парня короткое, нетерпимое к возражениям, упрямое «нет», загоняющееся тонкой иголкой под кожу. Было сложно не заметить, с каким высокомерным пренебрежением мистер О’Конелл наблюдал за Джеймсом, который выворачивал перед ним наизнанку душу, будучи, как никогда прежде, искренним. Невзирая на явное преимущество парня в положении и значимость его фамилии в обществе, мистер О’Конелл принебрегал этим, хоть и в случае с Джоном это имело решающее значение.
Письмо взбудоражило Джеймса прежде, чем он успел его прочитать. Сложенная в ровный прямоугольник бумага горела во внутреннем нагрудном кармане пальто, выжигая кровавую дыру. Джеймс чувствовал вес конверта, с которым не мог справиться, из-за чего свернул в ближайший паб. Устроившись у стойки, заказал бокал пива, растегнул пальто и одним резким движением вскрыл конверт.
Торопливо пробежался по содержимому письма глазами, но вернулся к началу, когда вдруг ничего не понял. Нахмурившись, стал читать намного медленее, не торопя потерявшегося между ровных строчек взгляда. Игнорируя шум внутри паба, двигал беззвучно губами, чувствуя слова на вкус, что оказался горько-кислым.
Мистер О’Конелл не был намерен давать Джеймсу шанс. Первая половина письма была очернена обвинениями, что были справедливыми, но в тоже время непонятными. Мужчина разбрасывался выражениями, вроде «испортил мою дочь», «забрал её честь», «соблазнил против воли», «растлил», «извратил» и тому подобное, что выдавались слишком громкими в объяснении взаимной физической тяги, что между ними происходило и теперь. Это было не просто преувеличение, а во многом недоразумение, стоящее объяснений, в чем мужчина не нуждался. Во второй части письма он требовал от Джеймса, чтобы тот оставил Фрею в покое.
«Она ослеплена обманчивым чувством. У неё золотая лихорадка. Фрея сама не соображает, во что превращает свою жизнь, совершая этот глупый выбор, сделаный из соображений глухого к доводам рассудка сердца. Проявите большее благоразумие и перестаньте томить её надеждой, что никогда не станет явью. Вы и сами должны осознавать, что моя дочь надоест вам также быстро, как вы надоедите ей. Непостоянство — недостаток, с которым нет смысла мириться, особенно если он разрушителен. Прекратите эту игру и оставьте Фрею в покое. Не бойтесь разбить ей сердце. Ведь, как мы оба знаем, оно имеет умение достаточно быстро исцеляться».
Недоумение быстро сменилось злостью. Ярость жаром обдавала кровь, кипящую в огне нетерпимости. Всё напоминало большое недоразумение, глупую шутку, смысла которой Джеймс не мог понять. Прочитаное им письмо, как и сама просьба в целом, были до абсурда нелепыми. В тоже время между строк Джеймс мог заметить глубину отчаянья отца, чья дочь пошла против его воли.
Совсем выбили из колеи строки — «Я поставил Фрею перед выбором — наследство или нелепые отношения, у которых нет будущего. Пусть я могу дать дочери не большее состояние, чем то, которым располагает Ваша семья, но его достаточно для скромной беззаботной жизни, что мы привыкли вести. Тем не менее, она имела глупость отвергнуть мою признательность и наследство, выбрав Вас. Я считаю её решение вызывающе абсурдным, и прошу заставить Вас его переменить. У меня нет никого кроме дочери. Фрея — моя семья, и Вы безсовестно её разрушаете».
Это одновременно вызывало улыбку и недоумение. Фрея выбрала его, но когда именно это случилось, и при каких обстоятельствах? Может, старик что-то неверно понял, из-за чего сбивал с толку и Джеймса, которого эти строки отчасти обнадеживали. Если Фрея брала на себя смелость ради него идти наперекор отцу, ему это немало льстило. Обещание быть вместе однажды и навсегда обретало больше уверенности.
Осушив стакан пива, Джеймс перечитал письмо ещё раз, взьерошив волосы, что всегда оставались в беспорядке. Злости в нем поубавилось, но и решительности не прибавилось. Джеймс всё ещё не был уверен, как должен был воспринимать слова мистера О’Конелла, потому что в них было одновременно и обвинение, и утешение.
Он требовал, чтобы Джеймс бросил Фрею, будто это было возможно. Убедив себя, что их отношения были игрой, в которую двое заигрались, мужчина был ослеплен собственной упрямостью, которая мешала всем. Казалось, даже Кларисса Кромфорд дала заднюю, махнув рукой на то, как всё, в конце концов, сложилось. Осталась бессильной перед самоуверенностью Джеймса и вступившего с ним в сговор мистера Кромфорда. Если бы кто встал на сторону Фреи в убеждении отца, что они должны были быть вместе, покуда сами того хотели.
