На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Вот же ж пуганые они! — фыркала Маша, сервируя завтрак. — Сперва шугались от меня аки от чумной. Знать, барыня у них шибко строгая, коли даже своей тени боятся.
К вечеру Лизу совсем загрустила. Она вдруг вспомнила, что где-то рядом может быть имение Александра. Снова вспыхнули пышным цветом опасения и тревоги, кольнуло в груди от странной смеси неясного предчувствия и острой тоски. Минуло более года, как она оставила земли, лежащие где-то в двух-трех десятках верст, а она могла закрыть глаза и вспомнить почти каждый миг из того, что ей пришлось пережить в Заозерном. Каждый взгляд, каждый жест…
Рассердившись на себя, Лиза позвала Машу и велела принести книг из сундука, что хранился с остальным багажом в каретном сарае. Да, видно, девка поленилась и решила схитрить: книга в бархатном переплете, что она опустила на край постели и юркнула вон, была вовсе не из сундука, а из шляпной коробки со всеми Лизиными сокровищами. Именно там, среди рисунков Николеньки, наград отца и прочего, лежал роман Карамзина, взятый на память из Заозерного. Из опасения потерять коробку в пути, Лиза приказала занести ее в комнаты.
— Бедная Лиза… — прошептала девушка в темноту, то ли проговаривая название романа, то ли себя жалея.
Она отошла от окна и, взяв в руки книгу, устроилась на постели прямо в платье. Открыла первые страницы, немного помедлив, зная, что финал у истории любви не тот, что обычно бывает в сентиментальных романах. Но все же не сдержалась — стала плакать беззвучно, едва дошла до строк о потере отца…
Стукнула дверь из проходной комнаты. Маша принесла огня, чтобы развеять сумрак, сгустившийся в дождь ранее обычного. Лиза отбросила книгу подальше и спрятала лицо в подушках, чтобы горничная не увидала ее слезы.
— Барышне давеча что-то худо стало, Лизавета Лексевна, — вдруг обратилась к ней Маша, задержавшись на пороге. — Девки помощи моей просят. Говорят, не справляются обтирать ее. Барыня-то тоже хворает второй день. И за ней ходить надобно. Прикажете подсобить?
Лиза с готовностью согласилась, лишь бы Маша оставила ее в покое, только попросила прийти, как стемнеет, помочь ей приготовиться ко сну. Когда горничная ушла, девушка долго лежала в тишине, слушая, как трещат свечи, а потом снова потянулась к книге и замерла. Меж страниц выглядывал уголок бумаги — тонкой писчей бумаги. С тиснением, как нащупали пальцы. На бумагу, вероятно, когда-то попал воск, оттого и спряталась она так надежно меж страниц. Лизе пришлось даже оторвать уголок письма — так намертво удерживал воск бумагу в книге.
Почерк был незнакомый, чернила немного поблекли. Лиза сперва помедлила, раздумывая читать ли ей чужое письмо. Разум голосом Лизаветы Юрьевны настойчиво напомнил, что это mauvais ton. А потом она перевернула исписанный лист, и перед глазами все поплыло.
«Ma Elise…» — обращение будто обожгло огнем! Руки затряслись, а сердце подскочило к горлу и словно разбухло там, мешая дышать. Лиза рванула застежки легкого домашнего платья, чувствуя, что вот-вот задохнется и упадет в обморок. Нет! Не может того быть! Но взгляд уже бегал по ровным строкам, заставляя кровь все сильнее стучать в висках:
«Я не знаю, когда вы вскроете мое письмо. И даже не знаю, для чего пишу его. Все решено уже, завтра вы покидаете имение и едете в Тверь, а я пытаюсь побороть в душе непривычное мне чувство. Страх. Я до безумия боюсь, что вы не вернетесь. Потому что не могу забыть ваше лицо и ваши глаза, когда вы смотрели на меня, стоя подле Василия Андреевича. И именно ваш взгляд говорил мне лучше всяких слов, что для вас я — истинное Чудовище, что Василь прав в своих насмешках до последнего слова. Вы говорили, что не знаете человека, за которого идете. Вы просили мою исповедь. Вот она. Ведь гораздо легче признаться во всем бумаге. Легче, потому что можно до последнего тешить себя надеждой на благополучный исход такого рискованного предприятия, как признание в собственных грехах.
Я никому, даже отцу Феодору, не говорил того, что собираюсь написать вам. Тяжело признавать свои ошибки при гордыне, которой полна моя натура. Тяжело признаваться в преступлениях. Итак, я — Чудовище… тут истина, и спорить с тем без толку. Моя душа черна, как головешка. Я не привык любить, только презирать и насмехаться. Все те, кто был дорог мне, сгинули в этой черноте. Все до единого ушли из-за меня!
Своей любовью я убил Нинель, хотя меня предупреждали о том наперед. Вы, верно, знаете эту историю. Поддавшись самолюбивому желанию получить предмет своей любви и обладать им всецело, я свел ее в могилу. Я убил ее. И по своей воле отказался от последнего, что подарила мне ее любовь. Я убил его, этот дар… И не хочу даже думать об этом… Никогда!
Беспечностью к чужим судьбам и равнодушием к собственной жизни я убил своего брата Павла. Вы просили поведать вам о той истории с Парамоновыми честно и открыто, и вот я делаю это. Зря, вестимо. История не красит меня, и только добавит штрихов к моему облику дьявола, но прошлое не изменить.
Я намеренно дразнил девицу Парамонову. Я видел ее влюбленность, ее страсть, которую умело разжигал, следуя своей привычке играть. Мне было любопытно наблюдать за ней, за ее безумием, которое любовь селит в молодых умах. Я должен был остановить ее, не дать этому безумию толкнуть невинную девицу в пропасть. Но меня забавляла эта история. Достанет ли ей смелости рискнуть всем ради полунамека. Именно полунамека. Финал вы знаете — она рискнула. Я же был во всеоружии для защиты от возможных последствий — в спальне у меня, помимо денщика, находился приятель. Мы оба обещались молчать, видя ее ужас и раскаяние. Но дело было сделано. Даже у темных коридоров имеются языки и уши. Брат девицы нашел меня в офицерском кружке полка и потребовал исполнить долг чести — жениться на ней. Я отказался, упирая на то, что в комнате имелись еще персоны, и он может обратиться к ним с тем же требованием. Тягостно нынче писать, но я смеялся тогда и над ним, все казалось лишь забавой. Он пытался вызвать меня, а я ловко уводил разговор в сторону, и ему все никак не удавалось. Он был из армейских, робел среди моих гвардейцев, и я пользовался этим. Все вокруг смеялись его неловкости, косноязычию и злости. И я тоже смеялся со всеми. Как дьявол…
Я не должен писать вам всей правды, потому что правда убивает. Она убивает беззвучно. Мне ли не знать? Меня она медленно убивает на протяжении стольких лет, раздирая душу в клочья острыми когтями. Но я хочу рассказать вам все. И это должен сделать я, и никто иной. Впервые в жизни. Без прикрас, хотя, быть может, и стоило добавить белил в мой рассказ.
Но вернемся к делу. Очередная смерть. Мое вечное проклятие. Через несколько часов после славного собрания в офицерском кружке ко мне пришел брат. Он откуда-то узнал обо всем и прямо спросил, что тут истинно. И почему я не дерусь с Парамоновым, который уже пытается запустить слух, что я трус. Я был пьян тогда, мне хотелось только спать, и я даже не слушал, что говорит мне Павел. Только кивал головой, как болванчик, со всем соглашаясь и смеясь над своими неудачными шутками, а в итоге отправляя его на смерть. Ведь он тогда говорил, что ежели я не желаю защитить имя Дмитриевских, это сделает он. А я на хмельную голову думал, что он лишь бросается словами.
Павел вызвал Парамонова и был смертельно ранен, не причинив ни малейшего вреда противнику. И не мудрено. Брат мой — славный и добрый малый, в ком ученого ума имелось на троих персон, никогда не был воином. В день, когда он скончался от горячки, я вызвал Парамонова и на рассвете следующего дня отправил его к праотцам. Убил хладнокровно, без единого сожаления. Еще одна моя жертва. Еще одна смерть в копилку.
Далее. Именно я убил отца. Его сердце не выдержало — сперва смерть Павла, а после мой арест, крепость, обвинения в измене престолу и Отечеству. Затем долгий суд. Я даже не имел возможности проститься с ним, сказать, как сожалею обо всем, что случилось. Я не держал его за руку, когда он отходил, не бросил горсть земли при его погребении. Мне осталась только могила да так и не высказанные слова сожаления и любви.
