Продавцы теней (СИ) - Друбецкая Марина (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
У пруда сверкает и переливается павильон каруселей. Карусельщик только что поставил пластинку, и вместе с шипеньем до Лары доносится густой голос Шаляпина, поющий веселую французскую песенку, сделавшую его европейской звездой. Маленькие зеркальца, увитые фарфоровыми завитками, отбрасывают из-под крыши карусели солнечных зайчиков. Лара следит за их скачками по насыпной дорожке из светлых камешков.
С Шаляпиным она встречалась несколько раз на своих премьерах. Он вел себя двусмысленно, и им обоим было понятно почему. Однажды в Ницце она уже ехала к нему на виллу (обгоревший на пляже Ожогин всеми святыми просил избавить его от солнца и запаха цветов) и остановил ее все тот же голос. Шаляпинский бас несся с балкона одного из русских домов. Он нес в легкий прозрачный морской воздух ужас вагнеровской музыки. Лара ежится, вспоминая, как ей тогда стало страшно от этого голоса. К тому же пришлось бы бросать Ожогина. А потом снова к нему возвращаться…
Какая морока! Нет, такая беготня для ее героинь, а не для нее. Лара любила соблазнять, но свой талант ей удалось отделить от тела, за что она не уставала себя хвалить. Она изменяла Ожогину не ради измены как таковой, а чтобы накопить реальной неги, которую приходилось источать перед камерой, однако никогда не афишировала физическую лихорадку даже перед самой собой. Ожогин сделал ее светящейся дивой не только на экране (что, если говорить по чести, было делом вторичным), но и в их спальне. Он в преддверии брака — вот ведь серьезный юноша — прочел модную тогда среди врачей, философов и поэтов книжку Отто Лирваля «Покровы влечения». Все тогда обсуждали, что Лирваль, как и Фрейд, австриец, писал ее в Индии. Конечно, Ожогин Лару не по картинкам учил. Когда он ее учил, спальня будто наполнялась бликующими фантазиями, мыльными пузырями. Пузыри летали, переливались и лопались один за другим. Лара млела.
Ожогин был худой, зеленоглазый и еще — в нем было так много печального удивления, которое долгое время заменяло ему веселье. Веселиться и толстеть он начал одновременно. Она же стала принимать позы перед камерой и странным образом отделилась от самой себя, перестала чувствовать свое тело. Ее стали вожделеть тысячи. Муж одной ее знакомой занимался авангардной наукой, связанной с этим жутким электричеством, и на столе в их доме Лара, помнится, увидела книжку с актуальным названием «Проблемы возбудимости». Даже стащила. Но в ней — увы! — невозможно было разобрать ни одного предложения. Проблема возбудимости осталась нерешенной. Для того чтобы явить любовный пыл, теперь требовалось тратить много сил, и в последние года два Ожогин, кажется, понял это. Да и она откровенно ленилась. Раз в год они путешествовали, и за границей Лара позволяла себе разовые встречи с очень замкнутыми мужчинами.
Заработала карусель. По бульвару разнеслись звуки шарманки, сопровождающие кружение. Лара хотела улыбнуться, глядя на раскрашенных деревянных зверей, намалеванные на стенках картинки, где сказочные дамы танцевали с волшебными кавалерами, но эта попытка вызвала ужасную боль. Два овальных зеркала были встроены в отделку внутреннего цилиндра карусели и одно из них вместе с деревянной каретой, лошадью и жирафом подплывало к Ларе. Карусель двигалась медленно. Лара подняла вуаль и посмотрела на свое лицо. За жирафом двигался носорог. На нем сидел вспотевший малыш. Лара оперлась на зонтик. Когда она лежала в больничной палате, закутанная в бинты, то думала, что ослепнет и никогда больше не увидит, что творится в мире. Не увидит ничего и никого, в том числе себя.
Но себя она увидела, потому что ветер, который она так любила, раскрутил шарф, а швейцарские клейкие бинты оказались не такими стойкими, как предполагал доктор. Бинты лепестками опали с ее лица, и в карусельном зеркале мимо Лары в обрамлении полей дивной шляпы проплыла мерзкая отбивная с двумя черными точками — молящими глазами — посередине. Лара содрогнулась. Карусель звякнула и остановилась. Может быть, это лицо осталось там, в зеркале, и смотрит сейчас на будку мороженщика, добродушно набивающего сливочными шарами очередной хрустящий рожок?
Земля ушла из-под ног.
Лара упала на скамью. Негнущимися пальцами не глядя достала из сумочки синий флакончик с каплями «если невмоготу». Выпила одним глотком до дна. В голове зашумело. Все поплыло перед глазами.
У соседней скамейки моложавый папаша наклонился, чтобы завязать рослой девочке шнурок. Нет, это не папаша с дочкой. Это безумный любовник стоит на коленях перед возлюбленной. Сейчас он протянет ей букет цветов. А потом вытащит из-за пазухи кинжал и вонзит себе в грудь.
Лара затрясла головой, прогоняя видение. Вон там, под деревьями, девчушка пытается достать воланчик от бадминтона, застрявший в ветвях. Нет, это несчастная сильфида воздевает руки к небесам. Это брошенная любовница накидывает веревку с петлей на сук.
Какие глупости! Лара встала и быстро пошла, почти побежала в сторону дома.
Ей открыл удивленный Ожогин. Он не заметил, как она ушла, думал, что дремлет в спальне. Он открыл было рот, чтобы упрекнуть ее за безрассудный поступок, но она потрепала его по плечу и просквозила в гостиную.
Везде вместо зеркал висели новые акварели. Кажется, это того же художника, что и пляжные истории, которые обнаружились утром в спальне? Две женщины на мосту, а мимо наперегонки летят их шляпы и чайка. Лара вспомнила начало фильмы «В сиянье грез тебя ищу». Там был рисованный задник с чайкой. Если она, Лара, на картине справа, то кокетка слева — Лиза Нарецкая, по сюжету обманщица и предательница. Когда съемки закончились, Лиза сбежала с оператором. Помнишь, душа моя? Лара говорила быстро и слегка невнятно, пытаясь скрыть от Ожогина лихорадочное состояние. Ожогин, подозрительно глядя на нее, объяснял, что коллекцию картин заказал еще в прошлом году. Прибыть она должна была к концу лета — к ее, Лариному, дню рождения, но два дня назад оказалось, что большая часть полотен уже в Москве. Так почему бы… Да, да, она все понимает, не надо лишних объяснений.
Лара прошлась по гостиной. Заметила, что Ожогин забыл снять зеркальную окантовку дверей, но успела отвернуться. Скорей к себе, в спальню, к бюро, налить сладкого кофейного ликера. Туда же, в хрустальный стакан, вылить второй синий флакончик. Выпить залпом. Внутри поднимется спокойный теплый ветер, готовый повлечь ее дальше от скучной кровати, ненужного теперь туалетного столика. В бильярдной есть еще ликер — это она помнила точно.
На стене в бильярдной красовался целый триптих — видимо, вместо дивного зеркала из венецианского стекла. Вальсирующая пара — фиолетовые и желтые мазки. На другом полотне — улыбающаяся дама сидит около бюро и вскрывает письмо. Цвет — фуксия и оранжевый. Далее — она же стоит на коленях около мальчугана в бескозырке. Краски — белая, синяя и жемчужно-серая. Не эпизоды ли это из «Рождества в Сингапуре», фильмы пятилетней давности, в которой Лара блистала? И платье это художник, помнится, притащил от Комиссаржевской. Лара вскинула руки, яко пава повела ими, потом откинулась спиной к бильярдному столу и устремила взгляд вдаль — все как тогда, в «Сингапуре», в пыльном павильоне, а потом на большом экране, который — Лара теперь поняла — всегда напоминал ей аквариум с черной водой и белыми рыбами. Все действия беззвучны и похожи на колебания трав. Теплый ветер распоясался внутри Лары и рвался наружу, влек ее в фильмовые эпизоды, где ей коварно улыбались двусмысленные любовники, падали подносы, раздавались выстрелы… Потом ей показалось, что она флиртует с титрами, оказавшимися не словами «владелец фильмы», а высокими блондинами в белых смокингах. Рассмеявшись, Лара уснула на кожаном диване, запрокинув голову и отбросив в сторону белую руку с бокалом из-под ликера. Так, чтобы оператору было удобнее снять ее позу волшебного угара.
Проснулась она в кромешной тьме. Микстура все еще действовала — тела Лара не чувствовала. Она усмехнулась мысли, что темень — это то, что идет после титров: совершенное отсутствие фильмового действия. Она встала и поняла, что идет в спальню Ожогина. Тот спал. Она прислушалась. Во сне он назвал ее Раинькой. Она подошла ближе. Его сон был тяжел, вязок, густо пах забродившим коньяком, коего вечером в непрекращающейся панике было выпито немало. Но Лара не заметила этого — впервые за многие годы она почти взлетела, едва прикоснувшись к Ожогину. И его подняла над влажной от пота простыней. Ожогин понимал, что происходит нечто дурное, неправильное, опасное, но не мог остановиться.
