Последнее прощение - Келлс Сюзанна (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Но на каждый такой успешный расчет приходились ужасающие неудачи. В книге Даниила предсказывалось, что конец света, мерзость запустения наступят на 2990-й день после «конца жертвоприношений». Мэттью Слайз бился над этим числом, но ничего не получалось; тайна оставалась неразгаданной, и в отчаянии он переписал отрывок из той же книги Даниила, выражавший его разочарование: «Ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени».
Запечатаны. Она пожала плечами. Это слово не имело значения для отца, вместо него он подчеркнул «сокрыты». Сокрыты. Она нахмурилась, забыв о молитве, потому что в голове шевельнулось какое-то воспоминание, за которое она никак не могла зацепиться, и она вслух произнесла эти слова: «Сокрыты. Сокрыты». Она испытывала то же, что испытывал, должно быть, Тоби Лэзендер, когда ощущал давление воды холодными пальцами и знал, что рыба у него между ладоней, однако все еще не могла ни с чем связать эти слова. Сокрыты.
Кони. Договор. Сокрыты.
Внезапно она подумала о Тоби Лэзендере и вдруг ясно увидела его лицо, чего не могла сделать уже несколько недель. Она улыбнулась темноте, потому что теперь вся сосредоточилась на побеге, и он, думала Кэмпион, будет тем человеком, к которому она убежит. Может быть, он ее вспомнит, а даже если и нет, все равно поможет ей, потому что был с ней добр, щедр, дружелюбен, пусть всего один только день. Потом она осознала всю обреченность своей затеи. Как добраться до Лондона без денег?
Она вздохнула, закрыла окно и вдруг застыла. Сокрыты. Она вспомнила. Вспомнила похороны матери четыре года назад, плач на женских скамьях, длинную-предлинную проповедь Верного До Гроба Херви, в которой он уподоблял Марту Слайз библейской Марте, и вспомнила слово «сокрыты». Отец на похоронах вдруг стал молиться и в своей молитве употребил именно это слово. Нельзя сказать, чтобы он как-то по-особенному его употребил, скорее, как ей помнилось, с каким-то подтекстом произнес.
Как раз перед тем Мэттью Слайз сделал паузу. Эхо замерло между каменных колонн, прихожане смутились, решив, что отец чересчур разволновался. Молчание затягивалось. Он говорил что-то вроде: «Ее жизнь на земле окончена… ее дела…» — и тут смутил присутствующих долгой паузой. Она помнила замешательство публики, рыдания Гудвайф, помнила, как сама она подняла голову, чтобы украдкой взглянуть на отца. Лицо его было воздето вверх, кулак поднят. И, пока длилась томительная пауза, Кэмпион поняла, что он не разволновался. Он просто потерял нить молитвы. И ничего больше. Она видела, как он, словно спохватившись, тряхнул массивной головой и закончил фразу словом сокрыты.
Вот и все. Но тогда ей это показалось странным, будто подразумевались какие-то остатки жизни ее матери, сокрытые в буфете. Больше она почти ничего не помнила о похоронах, кроме скорбных песнопений над свежей могилой, когда ветер сдувал снег с высокой гряды. Сокрыты.
Негусто, но хоть что-то. Письма приходили от родителей Марты Слайз, а Кони, кем бы он ни был, появился в их жизни как раз тогда, когда Мэттью Слайз разбогател. И ей подумалось: а что, если печать и ее тайна спрятаны не здесь, а в комнате матери? Все еще сокрыты? Ждут?
Она быстро оделась, задула свечи и повернула ключ в замке. Поддаваясь, он заскрежетал, и она замерла, но из коридора не доносилось ни звука. Надо поискать наверху в спальне родителей, которая пустовала в ожидании новых хозяев: все были уверены, что они со Скэммеллом поженятся еще до дня ее рождения в октябре.
Все слуги, кроме Гудвайф, спали в дальнем крыле дома, где находилась и ее собственная спальня. Скэммелл обосновался в комнате над главным входом, и когда она задержалась на верхней ступеньке ведущей туда лестницы, ей стало слышно, как он храпит. Гудвайф была ближе всех, ее спальня выходила прямо в гардеробную матери, и Кэмпион понимала, что двигаться ей придется как можно осторожнее. При малейшем шорохе Гудвайф проснется и выкатится, пылая гневом, навстречу непрошеному гостю. В одних чулках Кэмпион прокралась по короткому коридору в просторную комнату, где ее родители делили безрадостное ложе.
В комнате пахло воском. Кровать была покрыта тяжелым льняным покрывалом, морщившимся возле столбиков для мрачного балдахина. Справа была гардеробная отца, слева матери. Она заколебалась.
В комнате было темно. Она пожалела, что не догадалась прихватить свечу, но занавески были открыты, и глаза постепенно привыкли к мраку. Она слышала собственное дыхание. Любой шорох казался многократно усиленным: шуршание платья и нижних юбок, шарканье чулок по дощатому полу.
Она глянула направо, услышав даже шелест собственных волос, задевших плечо, и увидела хаос в гардеробной отца. Кто-то побывал здесь до нее, вытряхнул все из комода, сбросил одежду с полок. Она подозревала, что с комнатой матери обошлись так же. Дверь была приотворена.
Она прокралась к ней, осторожно перенося свой вес с одной ноги на другую, замирая при каждом скрипе половицы. И вот ее рука уже касается двери и толкает ее.
В лунном свете предстала маленькая комната. Дверь в дальнем конце, которая вела прямо в покои Гудвайф, была закрыта. Если кто-то и обшаривал эту комнату, то привел ее после себя в порядок, а более вероятно, что позднее здесь побывала Гудвайф. Теперь тут хранились тяжелые льняные простыни, белевшие на полках. В комнате пахло рутой — Гудвайф считала, что этот запах отпугивает моль.
Сокрыты, У стены стоял большой, с открытой крышкой, комод ее матери.
Кэмпион нервничала. Прислушивалась. Ей слышно было, как поскрипывает старый деревянный дом, слышно было собственное дыхание, далекое приглушенное сопение Скэммелла.
Она знала, что у цели. Она помнила, как играла в огороде в прятки со старой поварихой Эгнес, и чувствовала, что сейчас «тепло». Через многие годы до нее будто донесся голос Эгнес: «Не обожгись, малышка, уже совсем близко! Ищи, ищи! Продолжай!»
Она замерла. Инстинкты, обострившиеся после долгого копания в бумагах отца, влекли ее в эту комнату. Она представляла себе, как он что-то прячет. Что бы он сделал?
Тайники. Сокрыты. И тут ее озарило, все оказалось просто. Она вновь слышала голос отца. До того, как Верный до Гроба приехал в Уэрлаттон, отец каждое воскресенье проповедовал всем домочадцам, и сейчас Кэмпион вспомнилась одна из таких проповедей. Она, как обычно, длилась два часа. Слушая его, слуги должны были сидеть на жестких скамьях. Ей вспомнились рассуждения о тайниках человеческого сердца. Мало, говорил отец, называть себя христианином, усердно молиться и щедро отдавать, потому что в сердце человека есть тайники, где может угнездиться зло. Сюда-то и заглядывал Бог.
Это будто тайник, вещал Мэттью Слайз. Когда крышка открыта, ночной вор увидит лишь обыкновенный комод, но владелец знает, что там двойное дно. Бог и есть владелец, и ему известно, что скрыто в невидимой части жизни каждого человека. Кэмпион вспомнила этот рассказ и стала еще сосредоточеннее, ибо истории и примеры отец брал из собственной жизни.
Речь шла не об этом комоде, а о его собственном. И Кэмпион мягко, крадучись, как сама ночь, пересекла комнату и юркнула в другую, заваленную его одеждой. Она вытряхнула все неприглядное содержимое большого деревянного комода, устроив на полу целую свалку.
Она ничего не нашла в объемистом ящике, но голос из детства, с огорода все еще звучал в ушах: «Ищи, малышка».
Кэмпион попыталась приподнять комод, но тот был немыслимо тяжел. Она обследовала углы, понажимала на все сучки подряд. Ничто не поддалось, не задвигалось, и все же она знала, что «тепло».
В конце концов все оказалось просто. Основание комода было отделано толстой лакированной планкой, которую она то тянула на себя, то толкала внутрь. Потом ей пришло в голову, что, наверное, легче будет приподнять комод, подсунув под него огромные отцовские башмаки, и ощупать дно. Она медленно перебралась на правую сторону огромного комода, убрала с дороги отцовские штаны и увидела кое-что, чего не замечала прежде в темной комнате. В отделочную планку была встроена ручка якобы для того, чтобы облегчить переноску мебели. Она опустилась на колени, взялась за эту обыкновенную ручку и еще раз попробовала поднять комод.
