Премудрая Элоиза - Бурен Жанна (читать полностью книгу без регистрации TXT, FB2) 📗
Перед Рождеством появились волки. Ночами было слышно, как они скребутся в двери хлева, воют на луну и дерутся из-за добычи. Несколько баранов и овец исчезло. Восхищенные и перепуганные, твои племянники жались ближе к огню, слушая рассказы о приключениях Изенгрина. Деревенские мужчины ходили на охоту, устраивали облавы, убили нескольких хищников.
Время текло неспешно. Мне не хватало тебя самым жестоким образом. Дружелюбие твоей семьи лишь делало чуть менее печальной мою судьбу заблудшей овечки, затерявшейся вдали от твоей любви, от родины, дома и близких. Я ничего не знала ни о тебе, ни о дяде. Я терялась в догадках. Зима сделала дороги Бретани совершенно непроходимыми, и никакие путешественники не отваживались добираться до нас. Прядя шерсть или вышивая крошечные одежки в приданое своему будущему ребенку, я неизменно думала о тебе. Что ты делаешь? Что происходит в Париже? Как ведет себя Фюльбер после моего бегства?
Снежные хлопья соткали непроницаемую завесу между Палле и всем окружающим миром. Иногда я уединялась в своей комнате, чтобы почитать наших любимых авторов, но хотя я приносила с собой жаровню с углями, холод быстро выгонял меня оттуда.
Внизу, в большом зале, меня встречали запахи варящихся в котле бобов с салом, крики детей, суета служанок и улыбка Денизы. Из деликатности твоя сестра всегда делала вид, что все у меня в порядке. И в то же время, когда ей казалось, что я отвлеклась, мне случалось ловить на себе ее полный сочувствия взгляд.
Я тяжелела день ото дня. Одна из деревенских матрон, регулярно приходившая ощупывать мой живот и расспрашивать меня, полагала, что все идет нормально. Поскольку она была и немного колдуньей, она поила меня укрепляющим составом, куда входили, по ее словам, мальвазия, синеголовник и несколько унций амбры. Не знаю, в самом ли деле это питье содержало в себе благотворные начала, которые она ему приписывала, но я несомненно чувствовала себя бодро. Иногда мне становилось душно в общем зале и хотелось свежего воздуха. Тогда я закутывалась в плотный плащ, подбитый мехом выдры, — его подарила мне Дениза для зимних прогулок.
Воздух пах морозом. Ветер хлестал меня по лицу, мое дыхание обращалось в пар. Я шла в деревню, или во фруктовый сад, или на Клиссонскую дорогу. Зимний Бокаж восхищал меня своим нездешним видом. Была в этой суровой местности, погребенной под белым саваном, освежавшая душу чистота.
Местные жители приняли меня. После некоторого недоверия вначале они привыкли ко мне и даже соглашались иногда поболтать, когда могли. Совсем не похожие на те изощренные и блестящие умы, с которыми я общалась в Париже, крестьяне, люди совсем другой породы, смогли заинтересовать меня. В них тесно соединялся ревностный мистицизм и стойкие пережитки прежнего языческого идолопоклонства. Поговаривали, будто в лесу Броселианды и на продуваемых всеми ветрами островах до сих пор служили друидессы. Очевидно, они вовсе не страдали от такого соседства. Им в высшей степени было присуще чувство священного и чувство тайны. Именно за это я их и полюбила. С некоторыми даже подружилась. Более близкие к природе, чем мы, они жили инстинктом и открывали Бога в его творениях. С тех пор я всегда возражала тем, кто считал их варварами.
Шли дни. В январе мороз стал таким сильным, что раскололся самый большой камень на краю колодца. Воцарилась стужа. Невозможно было уже спать без огня. Поскольку я не спала вместе со всей семьей в зале, где сохранялось тепло, в моей комнате по вечерам разжигали огонь. Я засыпала, вдыхая запах горящего дерева и глядя на подвижные отсветы пламени, танцующие на потолке.
В воскресенье перед началом поста наступила оттепель. Начался серый, упорный, ужасающе унылый дождь. Все превратилось в грязь. Чтобы не увязнуть, приходилось сидеть взаперти. Это затворничество было для меня мучительным. Час от часу становилось все тягостней. Лишь вечера, когда каждый старался развлечь остальных членов семьи, немного оживляли монотонность дней. Я вновь вижу внимательный круг возле рассказчика. Кельтская традиция богата легендами, и твой зять знал их все. Мы слушали его сосредоточенно, а самые младшие дети, уже уложенные спать, просовывали любопытные личики из-за пологов кроватей.
Хорошо было под колпаком камина. Снаружи шел дождь. Пока отец рассказывал, сыновья вырезали причудливые фигурки из кусков каштанового дерева, слуги плели корзины из тростника, женщины пряли или шили. Когда рассказчик уставал, пили вино, подогретое с корицей, ели мушмулу, орехи или жареный сыр. Покой этих вечеров был столь глубок, что казалось, я могу дотронуться до него рукой. Дениза иногда переставала вращать свою прялку, чтобы обменяться с мужем серьезным, понимающим взглядом. Их взаимопонимание казалось безупречным, и вся атмосфера в доме, естественно, несла на себе его отпечаток.
В начале марта подул восточный ветер и прогнал дождь. Первое солнце стало для меня благотворным. Мое дитя шевелилось во мне с возросшей силой. Я чувствовала его движение под моими ладонями, когда прикладывала их к лону. И тогда какое-то новое ликованье толчками возносило меня ввысь.
В то же время я убеждалась, что изменилась сама. В долгие зимние месяцы, в уединении, где мои мысли всегда вращались вокруг одних и тех же предметов, моя душа созрела, как плод. Твое отсутствие, наша разлука, мое будущее материнство и моя новая ответственность перепахали мое сердце без остатка. Во мне обитала теперь твердость — менее непреклонная, но более глубокая, чем прежняя самоуверенность. Я чувствовала, что способна противостоять испытаниям, которые вряд ли удастся миновать.
Из всех препятствий, которые мне придется преодолеть с моим новорожденным бременем, самым устрашающим оставался Фюльбер. Я знала его злопамятность и боялась его. Не из-за себя самой, но из-за того, кого должна была произвести на свет. Мне придется однажды привести дитя к нему. И что тогда произойдет?
Без конца ворочаясь в постели, я воображала сцену, из которой, я знала, я выйду победительницей. Дядя будет метать громы и молнии, но я больше не боюсь его криков. Великий внутренний покой воцарился в моем сердце с тех пор, как я открыла, сколь немногое на самом деле важно. Муки могли прийти ко мне только от тебя: весь мир вокруг не обладал больше властью причинять мне страдание. От тебя же я ждала всего, что угодно. Все приводило меня к тебе.
В противоположность тому, чего я страшилась во время твоего отъезда, вовсе не непереносимую боль ощущала я теперь. Нет. В конце концов я привыкла ждать. Как земля в зимнюю стужу, я была слишком занята тем, чтобы взрастить в своем чреве данное тобой семя, и не тратила силы в напрасных слезах. Время встречи с тобой еще не пришло. Так что я жила как бы вполсилы. Мои горести, как и радости, оставались приглушенными. Сама собой, подражая времени года, моя природа впала в состояние зимней спячки, чтобы собрать воедино все лучшее, что в ней было. Какая-то мудрость предков успокаивала волнение моих чувств. Видишь ли, с тех пор, как я полюбила тебя, именно там я впервые не жила ни в экстазе, ни в бунте. Я инстинктивно организовала свое существование вокруг ребенка, которого должна была выносить до назначенного срока, вокруг воспоминаний о нас и глубоко затаенной надежды вновь обрести тебя как можно скорее после своего разрешения.
Однако я не изменилась до такой степени, чтобы не интересоваться, что сталось с тобой. Вместе с весенней листвой возрождалась и моя жажда участвовать в твоей жизни. Я принимала необходимость ожидания, но хотела быть в курсе твоих дел и поступков. Что ты делал? Кого ты видел? Чем были заняты твои мысли? В такой дали от Парижа мне было довольно трудно следить за порядком твоей жизни. Из этой невозможности рождалась тревога.
Именно тогда в Палле появился монах, принесший известие от тебя.
Стояла середина марта. Воздух становился теплее, солнце жарче, ветерок невинней. Зеленые побеги усеяли ветви фруктового сада. Начинали свистеть дрозды. Первоцветы и фиалки расцветали меж гниющих прошлогодних листьев, и коты раздирали ночь своими любовными криками.
