Регина(СИ) - Домогалова Елена (читать книги онлайн полностью txt) 📗
Луи крепко поцеловал её, прерывая этот поток самоуничижения, а когда Регина немного успокоилась, нежно взял в ладони её прекрасное лицо и заглянул в любимые глаза:
— Перестань. Ты говоришь глупости. Ты — моя самая большая удача, моё единственное счастье. И все, кто хоть раз смотрел в твои глаза, говорил с тобой, касался твоих волос, могут считать себя счастливейшими из смертных, потому что богини не так часто балуют наш мир своим появлением. А ты и есть — богиня. Запомни это. И не верь никому, кто скажет иначе. Ты богиня, и однажды целый свет будет молиться на тебя. Любой — и Филипп, и Майенн, и Жуайез — согласились бы сейчас поменяться со мной местами, да что там — они были бы просто счастливы, если бы за все страдания и невзгоды наградой была твоя любовь. Пока ты меня любишь, я не боюсь ни гнева короля, ни преследований закона, ни кары господней, ни людской молвы.
Но мечтам и планам Бюсси не суждено было сбыться. Та самая цепь случайностей, ставшая судьбой Регины, снова полным ходом запустила все свои механизмы совпадений, роковых событий и несчастных случаев, словно стараясь восстановить весь мир и самое законы природы против её Великой любви.
Началось всё с очередного голодного бунта в Бретони, где который год не было хорошего урожая. В имении Бюсси дела шли несколько лучше, чем на соседних землях, поскольку управляющий, хоть и заворовался, но всё же страх перед гневом графа пока сдерживал его и обирать вилланов до последней нитки он не осмеливался. Чего нельзя было сказать о других землевладельцах: жизнь дорожала, провинциальное дворянство не желало отставать от столичных щеголей и кутил, а те, кто жил в Париже, тянул последнее со своих родовых земель, чтобы поддерживать "достойную" придворного жизнь. Оголодавшие крестьяне, питавшиеся капустными кочерыжками и отрубями, в конце концов дошли до края и взялись за вилы и топоры. Запылали хозяйские амбары и мельницы, полилась кровь, по дорогам невозможно было проохать без риска для жизни. В лучшем случае могли ограбить, но редко кто оставался в живых. По отчаянным мольбам и просьбам бретонского дворянства и монастырей на усмирение восставших были направлены королевские войска, командовать которыми король назначил Бюсси. Генрих прекрасно знал, что для такого гордеца и доблестного солдата, как Луи, мало почёта воевать с крестьянами, вооруженными вилами и косами. Король надеялся, что Бюсси в очередной раз взбунтуется и выкажет неповиновение, за что его можно будет весьма ощутимо наказать. Но Луи, к его великому удивлению, смиренно подчинился: неосторожные поступки и резкие высказывания были теперь для него непозволительной роскошью. Малейшее подозрение — и по приказу короля он окажется в тюрьме, а Регина и подавно попадёт в лапы какого-нибудь Ремигия и тогда каждая страница "Malleus Maleficarum" станет одним сплошным обвинением ей во всех существующих и несуществующих грехах. За свою жизнь он не боялся никогда. Его не страшили ни королевский суд, ни казнь. Но от одной мысли о том, что его Регина будет сидеть в сырой, холодной, кишащей крысами и вшами каменной норе или что её восхитительное, хрупкое тело распнут на дыбе и будут жечь калёным железом и рвать щипцами и крючьями, кровь стыла в жилах. И потому, запихнув свою гордость в самый дальний закуток, Бюсси отправился в Бретань выполнять приказ короля, успев лишь послать в Сомюр Симона с письмом для Регины.
Его не было два месяца, и все эти долгие дни и душные летние ночи, Регина чернела от безбрежной тоски по нему.
Я не могу без Тебя! Только до Тебя не докричишься, хоть до хрипоты закричись. Ты снишься мне по ночам, и я сквозь слезы шепчу Тебе "Я Тебя люблю". Но если бы Ты мог представить, как тяжело, как больно просыпаться по утрам с ощущением Твоих рук на своем теле — и вновь не находить Тебя. Мне так больно без Тебя, родной мой. И так страшно даже думать о том, что ничего не изменится, что завтрашний день ничем не будет отличаться от вчерашнего, а день сегодняшний — одно сплошное серое марево. И так будет до тех пор, пока ты не вернёшься в наш обманчивый, временный рай.
Знаешь, когда Ты вернешься, я не упаду в обморок, не зарыдаю от счастья, не завизжу от восторга. На это моих сил просто не хватит. Я только прислонюсь к стене и буду смотреть на Тебя, и слезы будут тихо катиться по щекам. А Ты будешь стоять напротив и тоже молчать. Мы будем просто смотреть друг на друга целую вечность, пока не убедимся, что это не сон, а потом я сделаю шаг к Тебе. Только один. И, наверное, ноги подкосятся и я упаду перед Тобой на колени. А Ты подойдешь ко мне, опустишься рядом и уткнёшься лбом в мой лоб. Наши руки найдут друг друга и переплетутся, перепутаются так, чтобы больше никто никогда не смог их разъединить.
Я люблю Тебя! Я всегда любила Тебя, даже когда целовала других, потому что в отражении их глаз я пыталась разглядеть Твоё лицо. Я не перестаю думать о Тебе, я Тобой живу, дышу. Память о Тебе — в каждой капле воды, в каждом куске хлеба, в каждом глотке воздуха. Чем Ты отравил меня, что до сих пор никто не может меня исцелить? Ненавистью или любовью, ревностью или нежностью? Чего было больше в нашей любви, не скажет уже никто.
Но каким счастьем было просыпаться от Твоих шагов! Даже ссориться с Тобой, ревновать Тебя, уходить, хлопнув дверью, и возвращаться через два часа. Это и есть счастье. Счастье — просто дышать с Тобой одним воздухом, жить с Тобой на одной земле! И я, то проклиная Твоё имя, то молясь на Тебя, уже не знаю, чего во мне больше — любви или горечи, восторга или обиды. Ты — моё горчайшее счастье и моё сладчайшее преступление, до последнего вздоха буду я благословлять Твоё имя и где бы Ты ни был, я буду вечно и верно ждать Тебя…
Тревога и беспокойство стали отныне её вечными спутниками. Мысли её вращались только вокруг ребёнка и Луи, и где-то на самом дне души плескалась горькая печаль о Филиппе. С отъездом Луи она чувствовала себя в Сомюре ещё более несчастной, чем когда-либо. В Париже была Катрин, были неунывающий и забавный Майенн, ироничный кардинал Лотарингский, откровенная Мадлена, тонкий и внимательный де Лорж. И владельцев ближайших поместий сторонилась она не столько по причине своей гордыни, сколько из-за того, что провинциальное дворянство казалось ей теперь безнадёжно скучным и непросвещённым. Париж был её родной стихией, там она познала любовь и ненависть, отчаяние и счастье. Сомюр был её домом, пока Луи был рядом, ибо её дом был только рядом с ним. Но стоило ему уехать, как весь её уютный и тёплый мир растворялся в пустоте, холодной и сумрачной. Когда и чем закончится этот бретонский мятеж, она не знала, и ей оставалось только одно — ждать. Потому и поднимала она на уши весь замок, придумывая тут перестройку, там уборку, в одном месте цветник, в другом беседку, лишь бы заполнить хоть на несколько часов Пустоту.
А в самый разгар лета, небывало жаркого и дождливого, превратившего долину Луары в сплошную исходящую паром хлябь, окрестности поразило новое бедствие — холера. Эпидемия вспыхнула в соседней провинции и в считанные дни подобралась к стенам Сомюра.
Луи как раз в те дни вернулся из Бретони, и по совершенно случайному стечению обстоятельств именно в это время в Париж ненадолго приехала из Наварры Маргарита. По её словам, она извелась от скуки вдали от блестящего королевского двора, ибо небогатое и менее легкомысленное общество гугенотов навевало тоску на молодую, не чуждую никаким радостям жизни королеву. Истинную же причину, имя которой было Регина де Ренель, мало кто знал. Именно из-за неё Марго крупно поссорилась с мужем. Спонтанная перебранка, закончившаяся взаимными оскорблениями, началась с того, что д'Обинье неосторожно упомянул имя графини де Ренель, сожалея, что при дворе короля Наваррского нет женщины столь же обольстительной и яркой.
— И что вы, мужчины, все поголовно находите в этой рыжей, тощей кошке? — фыркнула Маргарита, возмущённая тем, что её так явно сбросили со счетов как уступающую графине по всем статьям, — Совершенно никакой особой красоты я в ней не увидела.
