Воспитанница любви - Тартынская Ольга (читать бесплатно полные книги TXT, FB2) 📗
– Я уже давно в Москве, но никак не могу привыкнуть к фамильярному тону, принятому в здешнем обществе! – жаловалась Браницкая Евгению.
Юный поэт с нежной улыбкой внимал ей и был весьма привлекателен: болезненный румянец на щеках, длинные черные волосы оттенялись белоснежным тугим воротничком и атласным галстуком. Княгиня, казалось, даже с интересом разглядывала его. Вольский же, напротив, был несколько небрежен в наряде, но эта небрежность была тщательно продумана.
– Московский моветон – это нечто иное, чем то, что принято считать моветоном, – ответил он княгине и насмешливо продолжил: – Уж вам ли это не знать!
– Итак, вы званы на исторические понедельники Петра Яковлевича? – не обратив внимания на насмешку, спросила Браницкая. – Какая честь, однако!
– Кто этот Петр Яковлевич? – поинтересовалась Вера, невольно посмотрев в сторону щеголя, только что оставленного молодыми людьми.
– О, это наш безумный философ Чаадаев! – с восхищением сообщил Евгений. – Человек государственного ума, бывший гвардеец-гусар, виновник прошлогоднего скандала, который наделали его «Философические письма», друг покойного Пушкина. Что еще?
Вольский не без язвительности добавил:
– Редкий бездельник, промотавший свое состояние, домосед и неизменный член Английского клуба, завсегдатай модных салонов и анахорет. Оратор, любимец женщин и святоша. Что верно, в уме ему действительно не откажешь.
– Ах, помню, помню, у Пушкина в «Евгении Онегине» о нем есть строчки! – восхитилась Вера.
Грянула музыка, начинали с вальса. Сердце Веры бешено заколотилось, казалось, его стук был слышен и сквозь оркестр. Евгений попытался ангажировать княгиню, он она в этот момент что-то горячо шептала Вольскому, склонившему к ней голову. Вера вдруг поняла, что говорят о ней. Вольский стиснул зубы и резко отошел в сторону, где его приняла в объятия стайка хорошеньких девиц. Через минуту он вальсировал с одной из них под прицельным взглядом ее маменьки, восседавшей на стуле у стены. Примеру Вольского последовали его приятели, княгиня закружилась с Евгением, а Вера осталась одна. Она присела на пустой стул в соседстве дурнушек и старых дев, которые злословили по поводу каждой пары. Ее била дрожь, рыдания подступали к горлу, но нельзя было выдавать смятение и обиду.
Вера следила за танцующими с застывшей жалкой улыбкой, и веер дрожал в ее руке. Взгляд бедняжки невольно следовал за Андреем, отмечал стройность и легкость движений, может быть, излишнюю торопливость и резкость. Он не улыбался партнерше, а нижняя губа его выпячивалась, как это бывало в минуты тайного раздражения или недовольства. Несколько раз он взглядывал в сторону бедной воспитанницы, и она невольно вздрагивала, встречаясь с ним глазами. К ней подсел какой-то старичок и завел пустую беседу. Воспитание Веры предполагало почтение к старшим и уважение седин, она из последних сил старалась поддержать беседу. Однако по медоточивым речам и липким взглядам она вдруг поняла двусмысленность всего, что говорил старичок. Он даже попытался коснуться локтя Веры, но девушка, вскрикнув, брезгливо отпрянула. На лице мерзкого старикашки появилось злобное выражение. Он еще немного посидел для приличия и после перебрался на другой стул, заведя беседу с одной из несчастных дурнушек. Уже не имея сил сдерживаться, Вера бросилась из зала.
Но куда ей было бежать? Забившись в темный угол соседней комнаты, Вера разрыдалась. Все ожидания, мечты, воздушные замки, грезы в одночасье разбиты, и ей не хотелось жить. «Неужели мой удел – несносный Алексеев или этот гадкий старичок? Ох, как все мерзко, как пошло, как безысходно!» И она рыдала с новой силой, не замечая, что безжалостно мнет цветы на платье и пятнает слезами бальные перчатки.
– Ну будет, будет! – вдруг услышала Вера возле уха знакомый голос. Он звучал мягко, и это было необычно. – Утрите слезы и идемте танцевать. Боюсь, без вас не начнут мазурки.
Вера тотчас пришла в себя и даже не удивилась, что Вольский склонился над ней и заботливо поправляет ее прическу и цветы.
– Однако у вас, кажется, нет недостатка в партнершах, – попыталась все же противиться гордая Вера, но Вольский только усмехнулся на эту жалкую попытку.
Он помог девушке подняться, осмотрел ее наряд. Взяв в руки платок, он утер ей глаза и нос. При этом взгляд Андрея сквозь слегка прищуренные ресницы излучал тепло и участие, а в уголках губ дрожала улыбка.
По счастью, снова грянул вальс. Оказавшись в объятиях Вольского и блаженно скользя по паркету, Вера уже не обращала внимания на гневно поджатые губы княгини и ее угрожающие взоры, на шепот, прошелестевший по залу. Они закружились в танце, опередив самого Голицына, который ангажировал княгиню и, несмотря на груз лет, как всякий светский человек, весьма легко двигался. Вольский вальсировал прекрасно, а Вера – самозабвенно. Ими невольно залюбовались все, даже самые закоренелые сплетники и обозленные старые девы. Краем глаза Вера увидела, что Чаадаев не танцует, а, прислонившись к колонне и по-прежнему скрестив на груди изящные руки, наблюдает за происходящим с легкой усмешкой.
Однако всему приходит конец, блаженному вальсу тоже. Когда кавалеры доставили запыхавшихся дам на место, Браницкая проворчала на ухо Вере:
– Что за манера устраивать истерику на виду всей Москвы? Опозорить меня решила? Я не хотела, чтобы Вольский танцевал с тобой, только и всего.
Однако Вера не успела ничего ответить: перед ней расшаркивался, приглашая на мазурку, архивный юноша из свиты Вольского. Самому же Андрею довелось выслушать брань от княгини, которая оправдывала свою фамилию. Она продолжала спасать воспитанницу от коварства Вольского, даже будучи приглашенной им на танец. Исполняя разные фигуры в мазурке, княгиня успевала делать выпады, а Вольский – ей отвечать. Со стороны же казалось, что между ними происходит мирный обмен любезностями и комплиментами.
Вера была нарасхват. Имей она бальную книжку, то исписала бы ее от доски до доски. Девушка ловила недовольные взгляды маменек, видела, как неодобрительно кивают в ее сторону и перешептываются девицы, но теперь это было не важно. Душа ее рвалась к Вольскому, но тот продолжал дуэль с княгиней и танцевал с ней французскую кадриль и котильон. Евгений грустил в сторонке, преследуя танцующую пару ревнивым взором.
Улучив момент, Вера выговорила Андрею, указывая на печального поэта:
– Как вы можете огорчать Евгения? Он же ваш друг!
Вольский, разгоряченный танцами и острым разговором, ответил с королевской надменностью:
– У меня нет друзей.
Вера застыла с открытым ртом. От заботливого и участливого Вольского не осталось и следа: опять перед ней злой насмешник, который ничем не дорожит и ничто не ценит.
– Что она с вами делает? – скорбно прошептала Вера.
Легкая радость улетучилась, она вдруг почувствовала, как душно и тесно в зале и как она устала. К счастью, гостей пригласили в столовую, где был накрыт роскошный ужин. Вольский предложил руку воспитаннице, а Евгений искательно взглянул на княгиню. Та снизошла и позволила поэту проводить ее к столу. Как чертик из шкатулки, откуда-то выскочил Алексеев и подсел к Вере с левой стороны. С правой, конечно, расположился Вольский. Среди ужинающих Вера не увидела, как ни искала, интересного Чаадаева. Она спросила Вольского о нем.
– Чаадаев – раб выдуманных принципов, которые предписывают ему отбытие домой ровно в половине одиннадцатого. Не ищите его здесь, – снисходительно ответил Андрей.
Обильный ужин оказал на юную воспитанницу действие снотворного. Еще сказались усталость и нервное напряжение дня, да, пожалуй, и вино, которое без конца подливал ей Алексеев. Как сквозь толщу воды доходили до Веры голоса, но смысл разговоров она уже не понимала. Все силы уходили на то, чтобы держать спину и таращить глаза, которые немилосердно закрывались. Глядя на княгиню, неизменно свежую, улыбающуюся, Вера с завистью подумала: «Как ей удается не уставать? Должно быть, долгая тренировка…»
