Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— В мезонине полно сундуков со всяким скарбом. Ни французы, ни поляки не добрались туда. Быть может, что ценное есть там, — предположила Анна и кивнула на короткое распоряжение брата: «Погляди тогда!». Петр же напомнил, что в тайнике отца остались некоторые облигации и ассигнации, но малое число. И взять из них он бы желал только малую часть — предстояли еще расходы по восстановление местных земель. Да и отец Иоанн всякий раз напоминал Петру, что надобно бы возместить церковные потери, что случились при грабеже недавнем, а восстановление утвари и облачений — дело не из дешевых. Разумеется, из епархии пришел ответ на прошение, что деньги будут выделены, но их было недостаточно, остальное покрытие должен был сделать сам приход.

— Анна, выслушай меня, — вдруг сказал Петр, уже когда собирались спускаться вниз, в малую столовую, к чайной трапезе. Взял ее ладони в свои руки, заглянул в глаза, и она поняла, что он снова заведет речь о чем-то неприятном для нее. — Я не могу продать дом на Маросейке, ma chere, без одного действа, что непременно затронет твою будущность, твое положение. Коли помнишь, к нам приезжали нынешним летом в имение и управитель, и поверенные с обеих сторон. Был составлен брачный договор…

И она поняла тут же, что желал сказать брат. Пока собственность закреплена брачным договором на переход к Оленину после венчания, не может быть и речи о продаже дома. И если ранее ей казалось, что только надо переждать эти неприятные дни, и все как-то само по себе сложится, без ее участия, без ее решений, которые она страшилась принимать, опасаясь снова совершить ошибку, то ныне… Ныне настал момент, когда она должна окончательно решить, какой будет ее дальнейшая жизнь. Ни Петр, ни сам Андрей, ни отец, никто иной, а только сама. Только теперь без горячности, так свойственной ей, на трезвую голову и холодным сердцем, каким оно стало с недавних пор.

Расторгнуть договор означало разорвать ту единственную нить, что связывала до сих пор ее и Андрея, убить своими руками надежду на возможное совместное будущее. «…Я уже сказал вам, что, невзирая на желания или нежелания, обязательства не могут быть разорваны. Вы — моя невеста!..», всплыл в голове голос, решительный, твердый, подчеркивающий каждое слово в последней фразе.

Взгляд упал на белый прямоугольник письма, лежащий на столе, которое вернулось к ней в знак того, что ее извинения уже не нужны, уже совсем не к месту. И на кольцо с гранатами, которое сняла с шеи, когда лежала в постели в горячке, порвав шнурок, плача тихонько. Не смогли камни сохранить любовь, не сумели… И прикусывала тогда губу от боли, только ныне понимая, каково Андрею было узнать о ее предательстве. «Око за око», говорилось в Библии, так неужто то и свершилось? Отчего он так поступил с ней? Отомстил? Намеренно сделал больно?

А потом перевела взор в распахнутую в спальню дверь, через которую был виден угол кровати под расшитым покрывалом. Тут же вспомнилось, как горяча была кожа под ее пальцами, как тверды мускулы, как широка спина — с трудом обхватить в объятие. Запах его кожи, теплота и сладость губ. Его шепот.

«..Его прехорошенькая compagne… прехорошенькая compagne», строки из письма ударили больно жестокой памятью. Увидела вдруг мысленно, как его ладонь скользит по чужому телу, а губы прижимаются к чужим губам. Навернулись слезы на глаза, перехватило дыхание, а сердце снова кольнуло ледяной иглой острой боли. Захотелось вскочить на ноги и крушить все вокруг — перевернуть пяльцы, порвать полотно, разбросать нити, разорвать бумагу на бюро, сорвать занавеси. Бить, ломать, рвать, превращая все в руины, в которую ныне превратилась ее жизнь.

— Понимаешь, Анечка, Оленин наследник значительного состояния, — говорил тихо Петр. — И мы знаем, как плоха графиня. Не сегодня-завтра приберет ее к себе Господь. Ты могла бы не разрывать помолвку, оставить все как есть. Я убежден, что сия история в армии всего лишь эпизод. Месть за то, что ты совершила, и только. Мужчине порой это необходимо. Для своей сущности, понимаешь? — он замолчал, собираясь с мыслями, подбирая слова, ведь не все скажешь девице. — Ты могла бы получить его, коли так желаешь. Ты ведь можешь, я знаю. Единожды пустив тебя в свое сердце, едва ли кто забудет тебя… Что скажешь, ma chere?

— Езжай в Москву, Петруша, — ответила сестра, поднимаясь со своего места у окна, задержалась на миг подле брата, отвела пряди волос со лба ласково. — Поступай как должно, как нудят к тому обстоятельства. Реши все с поверенными Олениных. Все было уже кончено меж нами более месяца назад, когда я… tout est fini! [476] Еще тогда. Только я не поняла того…

Анна прошла к бюро и взяла тонкий ободок серебра с кроваво-красными камнями, недолго смотрела на кольцо, а потом вместе с письмом, что когда-то писала ночью в этой самой комнате, выплескивая свою душу словами на бумагу, убрала в потайной ящичек. Никогда более она не наденет его на палец…никогда более! Ничего не осталось от той любви, что захватила ее тогда так нежданно, обожгла душу пожаром. Только пепелище, как те черные остатки сарая для сена, что только и были после того пожара ныне. Прах и пепелище. Но Господи, как позабыть мне то лето, те руки и губы? Как не думать о том, что могло бы быть…?

Глава 30

Петр уехал в Москву в последних числах ноября, аккурат в Сойкин день, как звала его Пантелеевна, верившая во все приметы, что когда-то рассказывала ей еще бабушка в темной избе, прядя кудель.

— Сойка-вещунья летает нынче, — говорила она, помогая Анне с платьем, застегивая ряд маленьких пуговок на спине той. — К чьему окошку прилетит, тому и доля выпадет счастливая! Прикажи окошко-то отворить, просыпем пшена-то. Приманим до себя соечку…

— Не хочу, — покачала головой Анна. — Не хочу ни сойки, ни доли счастливой. Все едино ныне стало.

Знала ведь, что нельзя думать о худом, но все же отчего-то казалось, что не будет им более добра, не войдет в этот дом снова счастье. Не отпустит так просто из своих рук Петра князь, не позволит платить в рассрочку. А еще Анна до полусмерти боялась, что брат едет ныне почти один — только пара гайдуков помимо кучера при карете. Деньги-то немалые повезет по разоренной дороге от Москвы. Поговаривали, что лихих людей в эти дни развелось — не сосчитать по пальцам.

Или такое настроение пришло в ответ на громкие рыдания Полин, что вдруг расплакалась в передней, когда провожали Петра. В голос расплакалась. Как по покойнику завыла, неожиданно подумала Анна и перекрестилась тут же, гоня прочь подобные мысли.

— Не переменила решения своего? — спросил Петр, когда уже стояли на крыльце, ожидая пока подготовят в возке место для путника, положат горячие кирпичи, поставят погребец со снедью, что собрала Татьяна в дорогу для барина. Он положил Анне ладони на плечи, заставил взглянуть в глаза. — Еще есть время, подумай! Еще можно все поправить, ma chere… еще можно. Если пожелаешь, он сумеет простить…

— А я? Я смогу ли простить? — резко спросила она. — Поступай, как решили. Обратной дороги ныне нет. С Богом, mon cher, езжай с Богом! — она расцеловала его в щеки, а после размашисто перекрестила. Долго стояла на крыльце, кутаясь в шаль, глядя вслед отъезжающему возку. И боролась изо всех сил с желанием послать кого-нибудь вдогонку брату, сказать, что переменила решение, что не желает расторгать договор. Пусть лучше будут проданы земли под Москвой! Но не остановила, не крикнула, никого не послала вслед. Ушла в дом, ожидая пока подадут к крыльцу сани, чтобы в церковь ехать.

В храме было тихо, только иногда потрескивало пламя тонких свечей, что горели перед образами, лишившихся своих богатых окладов. Отец Иоанн, приезжая служить в образную усадьбы, часто жаловался на то, как пограбили церковь, и ныне Анна, впервые за долгое время ступившая под эти расписные своды, увидела, как скудно стало в той. Светильники и подсвечники, облачения церковные, покровы и хоругви, оклады с образов — все унесли с собой, прельстившись богатством драгоценных металлов и украшений. Покойные предки Анны и Петра, схороненные тут же, подле церкви, немало вложили средств на убранство, а ныне именно им предстояло восстановить украденное и побитое.