Анжелика в Новом Свете - Голон Анн (книги бесплатно полные версии txt) 📗
— Вот теперь я знаю, с кого мне хочется снять скальп, — заявила Онорина.
— С Кантора!..
Кантор снова расхохотался и ушел, назвав ее мисс Бобрихой. Он дал ей это насмешливое прозвище, ибо считал, что у нее такие же маленькие глазки, как у бобра.
— Он назвал меня бобрихой, — рыдала Онорина, потрясенная этим глубочайшим оскорблением.
Анжелике с трудом удалось ее успокоить, убедив, что бобры очень симпатичные звери и обижаться тут не на что. И она повела Онорину вместе с Ланселотом посмотреть на бобров, жителей водоема за горой, которые с наступлением весны тоже развили бурную деятельность, трудолюбиво сооружая свои маленькие круглые домики.
— Бобры очень красивые, и ты такая же красивая, как они.
Онорине так понравилось смотреть, как гибкие и юркие бобры ныряют и резвятся в прозрачной воде, что она успокоилась.
Но разногласия между Онориной и ее единоутробным братом на этом не кончились, они вновь вспыхнули из-за Старика на горе. Много ли нужно, чтобы разжечь настоящую войну между замкнутым, молчаливым подростком и маленькой обидчивой девочкой! Прибрежные скалы, которые окружали Вапассу, на западе выдвигались, словно огромный, довольно замысловатой формы волнорез, напоминавший профиль старого индейца или, скорее, старого пирата. Вечером, когда заходящее солнце чеканило скалу медными отблесками, зрелище становилось поразительным. Все любовались им. По утрам Старик казался брюзгой, по вечерам он усмехался.
Одной лишь маленькой Онорине никак не удавалось различить в контурах скалы профиль Старика. Она таращила глаза, не отрываясь, смотрела туда, куда ей указывали, но если она и говорила: «Я его вижу», то лишь для того, чтобы избежать насмешек, и неуверенность в голосе выдавала ее. На самом деле она его не видела.
Кантор не отказывал себе в удовольствии подтрунивать над ней, говорил, что она, пожалуй, даже не бобриха, а кротиха, и Онорина, насупившись, пристально вглядывалась в скалу, ища среди деревьев и уступов загадочного Старика, который прятался от нее.
В то утро Кантор снова, уже не в первый раз, потешался над ней, и она снова, и тоже уже не в первый раз, набросилась на него с поднятыми кулачками и с такими воплями, что на шум вышел сам Жоффрей де Пейрак.
— Что случилось?
— Все хотят, чтобы я умерла, — проговорила Онорина, заливаясь слезами, — а у меня даже нет оружия, чтобы защитить себя.
Граф улыбнулся и, присев перед девочкой на корточки, погладил рукой ее мокрую щечку. Он пообещал, если она успокоится, сделать ей пистолет, маленький пистолет специально для нее, который будет стрелять маленькими пульками, а серебряная рукоятка его может служить кастетом. Он взял ее за руку, и они вместе направились в мастерскую.
Анжелика повернулась к Кантору, наблюдавшему эту сцену с непримиримым видом.
— Оставь ты ее в покое с этим Стариком на горе. Ну не видит она его, подумаешь, какая важность. А ты унижаешь ее ради забавы.
— Она глупая и ленивая.
— Нет. Ей ведь только-только исполнилось четыре года. И когда ты поумнеешь, Кантор? Это ты глуп, если ищешь ссоры с четырехлетним ребенком.
— Все ее балуют, носятся с ней, — упрямо сказал Кантор. И он ушел, бормоча себе под нос:
— Может, другим и нравится ходить на задних лапках перед этой… незаконнорожденной, но лично мне… нет!
Удар был нанесен Анжелике в самое сердце. Она одна слышала эти слова, но именно ей они и предназначались. Парализованная внезапной болью, она застыла на месте, словно окаменев, потом прошла в свою комнату и заперлась там. Первой ее реакцией было дать ему пощечину, встряхнуть его как следует и… да, она чувствовала, что готова отдубасить его как следует. Она дрожала от ярости, возмущенная высокомерием и грубостью этого мальчишки, которого все любили, окружали вниманием, у которого был отец, терпеливо обучавший его, друзья и даже, пожалуй, почтительные слуги, ибо он был сыном господина и умел показать это. И он еще смеет разыгрывать перед ней обиженного!
Зимние месяцы в Вапассу были для него временем тайных мук, потому что, несмотря на хорошие минуты, когда Анжелика беседовала с сыновьями, смеялась или пела с ними, а Кантор наигрывал на своей гитаре и становился веселым и добрым товарищем, она постоянно чувствовала в нем какую-то сдержанность, переходящую мало-помалу в скрытую враждебность. И день ото дня эта враждебность не только не проходила, а, казалось, наоборот, становилась все откровеннее. Кантор продолжал оставаться замкнутым, молчаливым, и она не понимала, что это — его давняя обида на то, что, будучи совсем ребенком, он так надолго оказался разлученным с нею или же, с детской непримиримостью осуждая ее, он не может простить ей, что она вела вольную жизнь вдали от его отца. Наверно, здесь смешалось и то и другое, и Анжелика в свое время отступила перед трудностью и отказалась от мысли объяснить своим повзрослевшим сыновьям, что ее пятнадцатилетнее «вдовство» в какой-то мере извиняет те вольности, которые она позволяла себе, и что многое в ее жизни было продиктовано силой обстоятельств.
Анжелика думала тогда: юность непримирима и должна созреть, чтобы понять некоторые вещи. И поэтому до сих пор она хранила молчание. Но вот теперь она не могла не признаться самой себе в том, что пошла по наиболее легкому пути.
Анжелика не сомневалась, что юность может все понять, если ей объяснить. Выходит, это она, мать, не созрела для своего предназначения. У нее не хватило мужества заговорить о своем ужасном прошлом, тем более с сыновьями. Она испугалась, что они не поймут ее, особенно Кантор, ибо хорошо знала, что юности свойственна категоричность в суждениях, горячее сердце и бесконечно справедливый разум. Она все еще относилась к своим сыновьям как к детям, а не как к юношам пятнадцати и семнадцати лет, каковыми они были. Она не доверилась им, и теперь Кантор отвечал на это недоверие враждебностью раненого сердца.
С Флоримоном было проще. Он принимал жизнь такой, какая она есть. Характером он был более легкий, более равнодушный, чем брат. Он столько повидал с тех пор, как оставил кулуары королевского дворца и попал в трюмы кораблей! Он всегда достигал своей цели и выпутывался без ущерба из любых неприятностей, но ему на все было наплевать. Анжелика поклялась бы, что он уже имел некоторый опыт в любовных делах.
А вот Кантор менее покладист, он не обладает таким счастливым характером и в отличие от старшего брата все принимает слишком близко к сердцу.
Анжелика размышляла: права ли была она, не попытавшись разбить лед отчуждения, или, наоборот, ее откровенность сделала бы Кантора не таким строптивым? Она задавала себе этот вопрос, не в силах найти ответа. Она в бессильной ярости кружила по комнате, мысленно называя его глупым, неблагодарным, бессердечным, и ей хотелось громко крикнуть ему, чтобы он убирался… что она не взглянет на него больше, пока он такой. Нет, не стоило Богу разрешать им собраться здесь всем вместе!.. Потом она постепенно успокоилась, ибо понимала, что он еще мальчик, что он ее сын и это ее долг — пойти к нему и попытаться развязать тот горестный узел, который делает его жизнь такой трудной… Но не лучше ли будет, чтобы он действительно покинул Вапассу? Он ненавидит Онорину. Он слишком поздно нашел свою мать. В жизни случаются такие потери, которые нельзя восполнить… Он мог бы уйти с Флоримоном, тем более что он так настойчиво домогался этого. Но отец ответил ему: «Тебе еще рано…»
Анжелика упрекала себя в том, что не спросила у мужа, почему он так категорически отказал ему, ведь тогда она могла бы растолковать это Кантору, рассеять то мрачное настроение, в котором он замкнулся.
Да, в жизни случаются такие потери, которые нельзя восполнить, все это так, но ведь можно пойти друг другу навстречу… можно попытаться… Теперь Кантор был тут, с ней, но замкнутый, словно захлопнувшаяся ракушка, и она не представляла себе, как она подступится к нему, предчувствуя, что он встретит ее враждебно.
И тем не менее нужно было действовать. Иначе Кантор добьется того, что породит в Онорине чувство злости. В ребенке четырех лет! Разве кто-нибудь догадывался о том, что эта весна в Америке в четвертый раз напомнила Анжелике постыдное рождение Онорины в логовище колдуньи в вековом дремучем лесу? Только она одна знала об этом и до сих пор не осмелилась рассказать никому.
