Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
Но для Антуана де Тассиньи бесконечно долгим будет 8 мая 1954 года. Почти таким же долгим, как когда родами мучилась его супруга, с той лишь разницей, что к концу того давнего дня двадцать два года назад все закончилось рождением Жюльена, а этот, теперь, здесь в Женеве — никакого исхода для него не имел.
Не имел исхода и следующий. Известно было лишь, что ночное сражение с седьмого на восьмое мая превратилось в мясорубку и для французов, и для солдат генерала Зяпа. Надежд на то, что оставшихся военных гарнизона не добили уже по пути, практически не было. Но информацию об этом прорыве обнародовали немедленно. Несколько дней в газетах писали, что французы, выходя из форта, пели Марсельезу и что раненых несли на себе. Навстречу вероятному маршруту следования отряда отправлена была поисковая группа из Ханоя.
Спустя два дня поисков их нашли. Семьдесят три человека, оставшихся в живых. Семьдесят три от целого гарнизона.
Де Тассиньи узнал об этом спустя два часа после того, как совсем в другом конце света от Женевы был отдан приказ немедленно организовать эвакуацию. Его секретарь шепнул ему это на ухо во Дворце наций во время особенно трудных переговоров.
— Что с полковником Юбером? — дернулся он на шепот секретаря, посмевшего отвлечь его. — Жив?
— Неизвестно.
— Узнайте! Расшибитесь, но узнайте, жив ли он!
— Господи, месье де Тассиньи, — обратился к нему генерал Дельтей, — кто он такой, что вас так разобрало?
Антуан медленно обернулся к главе французской делегации на этой конференции[2], потом взглянул в сторону вьетнамской группы и отчетливо, так, чтобы слышали как можно больше участников переговоров, произнес:
— Мой друг. Полковник Юбер — мой друг, и дружбой с ним я горжусь. Сегодня он спас честь Франции, господа.
[1] Дворец Наций (фр. Palais des Nations) — комплекс зданий, построенный в период между 1929 и 1938 годами, в парке Ариана, в Женеве, Швейцария. Дворец Наций использовался в качестве штаб-квартиры Лиги Наций до 1946 года. Позднее во Дворце размещается Европейское отделение ООН в Женеве — вторая важнейшая резиденция ООН в мире после Нью-Йорка.
[2] Речь о Женевской конференции, проходившей с 26 апреля по 21 июля 1954 года при участии министров иностранных дел СССР, КНР, Великобритании, США и Франции, в подготовке соглашений участвовали также представители Китайской народной республики (КНР), Демократический республики Вьетнам (ДРВ), Камбоджи, Лаоса и Южного Вьетнама. На конференции рассматривались корейские и индокитайские вопросы. Обсуждение проблемы воссоединения Кореи завершилось безрезультатно. Вторая половина конференции была посвящена судьбе Индокитая. На её ход оказало большое влияние поражение французского экспедиционного корпуса при Дьенбьенфу, произошедшее непосредственно в ходе конференции.
Эпилог
Москва, июль 1980
В то лето было непривычно тихо в столице. Шум детских голосов со дворов и на улицах сделался глуше — многие отправились в пионерские лагеря, из-за Олимпиады путевки выделяли целым классам. Не хватало веселой гурьбы студентов, кроме тех, что изыскали способы остаться в Москве и не уехать со студотрядами или оказались задействованы в ОП. Даже вступительные экзамены в институты перенесли по такому благородному поводу. Иногородних, прибывших по своим обычным, бытовым делам, тоже почти не встретить.
А в часы состязаний вся страна, не только Москва, приникала к телевизорам.
Нет, жизнь не остановилась, она бурлила и переливалась яркими красками, но что-то поменялось в ней навсегда, и впереди было еще много чего удивительного и невозможного, о чем никто не мог бы и подумать в тот июльский вечер, когда Аньес медленно шла улицей, не особенно спеша нырнуть в метро или поймать такси, чтобы отправиться домой. За тридцать лет немудрено стать настоящей москвичкой, и иногда ей казалось, что она стала ею. А иногда, как сейчас, — самой себе представлялась чужой и инородной в этом городе, который все же любила всем сердцем.
Воздух, несмотря на полноправную середину лета, был прохладным, или ей так чудилось, разгоряченной и невыразимо уставшей. Пиджак накинут на плечи. В руках — бумажный конверт. Каблуки слишком неудобны для ее возраста, да и туфли, признаться, несколько жмут.
Или, может быть, жмет вся жизнь. Сытая, шумная, искрящаяся, переливающаяся хрустальным шаром в руках.
Она следовала дорогой, начатой бесконечно давно, шагами по асфальту, и глядела лишь прямо перед собой, куда та ее приведет. Не останавливалась, не оборачивалась назад, боясь уподобиться Лотовой жене. Просто делала шаг за шагом, как однажды научил ее Анри в то странное утро, когда они вместе поднимались к Дому с маяком от океана, которому он ее не отдал.
А дорога вела и вела, все не кончаясь. Поворот за поворотом, изгиб за изгибом.
Набредя на телефонную будку, Аньес не преминула зайти в нее и набрать нужный номер, однако, вслушиваясь в гудки, так и не дождалась, чтобы кто-нибудь поднял трубку.
И она снова шла дальше, с каждым вздохом ощущая все больше легкости, будто освободилась от чего-то страшного, что преследовало ее тридцать лет. И глаза, выдававшие ее возраст, говорившие яснее любых документов, что этой женщине не сорок с лишним, а уже шестьдесят два, раз за разом поднимались в небо, будто ища там алые крылья летящих змеев, а в гомоне и шуме Москвы отыскивая пение флейт.
Сколько всего отмерила ей судьба! Наверное, почти никому она не отсыпала столько горя и столько щедрот, коими одаривала ее всю жизнь. Аньес встречались замечательные люди. Она дважды по-настоящему любила двух таких непохожих, но таких достойных мужчин. Она видела две войны, и в обеих уцелела. Ей дано было мужество поступать так, как она считала правильным, и сила не раскаиваться и не сомневаться, когда ее пригибали к земле последствия.
Юбер был прав. Она столько всего повидала. Она стояла на берегу Байкала и плавала в Тихом океане поздней осенью, когда воды его были ледяными. Она снимала северное сияние и каталась в нартах среди метели, она пересекала Батпайсагыр и касалась камней Маньпупунёра, она видела, как строят БАМ, и спускалась в шахты Донбасса. Ей довелось проглотить разочарование, когда возвели Берлинскую стену, и чувствовать гордость, когда в ее объективе оказался Гагарин. Она верила, всегда верила, всегда знала, что на правильной стороне. Иначе ей просто незачем было бы жить.
Она следовала всего двум правилам, которые спасли ее однажды: просто идти и никогда не оглядываться. Об этом просил ее Лионец, и она слушалась его, ведь если бы с ней что-то случилось, он почувствовал бы боль в том месте, где в его тело вошел осколок. Он так сказал, и он ей никогда не лгал. Так почему же она не почувствовала, когда его не стало?
Впрочем, какая теперь уже разница?
С того дня, как в Боне она встретилась с Ксавье, прошлое уже не имело значения, и Аньес старалась не вспоминать. Она не удивилась, увидев его, явившегося в гостиницу, в которой она находилась в своем подвешенном состоянии уже умершей, но еще не воскрешенной. Сказала лишь: «Иногда мне кажется, Ксавье, что вы единственный агент Советского Союза за пределами Франции». На что он ответил ей: «Исключительная случайность, Анн. Во всяком случае, я слишком заинтересован в вашей жизни, чтобы пустить все на самотек. И привыкайте называть меня Сашей, вам это еще пригодится».
Она старалась не злоупотреблять.
Она и сейчас, спустя тридцать лет, не стала бы, если бы не удостоверение, брошенное на стол, и не серый, как непогожее небо, взгляд, который вспышками перед глазами пробуждал в ней воспоминания.
Оказавшись у очередного автомата, она снова вошла в кабинку, прождав очередь, небольшую, но долгую по времени ожидания. Аньес не спешила — куда ей было спешить? Бросив монетку, снова вслушивалась в гудки, ожидая, ответят ли. На сей раз вышло, как она хотела. На том конце подняли трубку.
