Моя светлая балерина (СИ) - Константинова Марина (читать книги полные .TXT) 📗
А потом нога Тони почти перестала болеть, установился какой-никакой порядок, и Алевтина предложила ей несколько работ на выбор. Тоня решила быть помощницей в детском приюте. Четыре дня в неделю, до полудня — с ее больной ногой этого было вполне достаточно. А денег в семье — Тоня с каким-то странным удовольствием смаковала это слово — стало больше, и на первую же зарплату она за бесценок купила пару замечательных картин. Год назад они бы обошлись в целое состояние. Нынче же искусство было не в почете.
Алевтина не стала ругать ее за покупку. Она говорила, что от денег хотят избавиться совсем.
А потом Тоня попросилась на балет, и Алевтина долго отпиралась, но потом согласилась. Она вытирала теплые слезы, ползущие по лицу Тони, когда девушка смотрела на них — бывших ее знакомиц из пансиона. Только никто из этих девушек не танцевала так ладно, как она, или Вася, или даже Настя. Последнюю, говорила Алевтина, по ее прошениям не подвергли расстрелу, но сослали в Сибирь. Только Тоня не верила.
Как-то так вышло, что никто с Васиного выпуска в балет не пошел. Саша наспех закончила юридические курсы, а потом вовсе стала верной сотрудницей бухгалтерии при союзах. Ангелина уехала за границу, взяла фамилию мужа, а через пару лет вернулась еще более озлобленной и циничной. Сына отдала в приют, сама стала учить девушек танцам — и как-то нежданно съехалась с Сашей. Тоня знала это, ведь временами Ангелина приходила в их приют, передавала сыну подачки и нет-нет да подтрунивала над Тоней: «Что, все еще под подозрением своей прокурорши?» Что стало с остальными, Тоня не знала. Но в балете она их не видела, и Алевтина о них, как о Саше, не говорила. Поэтому, наверное, вовсе было лучше не знать.
А потом они возвращались домой, и Тоня думала, что с ними погибла целая эпоха. Прекрасная и порочная, мимолетная и дурманящая. Овитая опиумной дымкой, восхитительная и гениальная, она погребла саму себя, изжила, закинувшись напоследок в невероятном па. Начиналась другая жизнь, с ситцевым рабочим платьем, платочком на отросших волосах, конфоркой — они с Алевтиной на пару ломали головы над нехитрым искусством готовки…
И Тоня почти смирилась. Почти не вспоминала восторженных взглядов, треска аплодисментов, огней прожекторов. Ей не снились белые пачки и венки из перьев. Только иногда, вслушиваясь в ласковые слова: «Родная, милая, хорошая…» — она вспоминала другое. Лживое, в общем-то, уже полузабытое. Сейчас казавшееся нелепой ложью. А может, Алевтина вовсе никогда не называла ее так, и Тоня только выдумала? Приснила себе в том отчаянном бреду, где кокаиновый морок мешался с кровавой реальностью.
А все-таки как сладко оно жглось в памяти.
«Моя светлая балерина».
