Жена самурая (СИ) - Богачева Виктория (книги бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
— Будь все так, как ты говоришь, мало кто доживал бы даже до тридцатой весны. Такеши-сама… — Ханами сделала выразительную паузу, — не дожил бы.
— Хотела бы я, чтобы твои слова были правдой, — Наоми зябко повела плечами и натянула повыше тонкое покрывало. Она мерзла несмотря на теплую осень и солнечные дни. Она мерзла оттого, что потеряла много крови.
— Ты терзаешь себя, а это только мешает. Кошмары об отце не помогут тебе поправиться, — Ханами не смотрела на нее, изучая неприметный узор на подоле своего серого кимоно. — Ты не одинока в своем горе. Тебе больно, и ты страдаешь, но не веди себя так, словно тебя бросили, или отвергли.
Щеки Наоми покрылись слабым румянцем, и она закусила зубами правую щеку. Слышать подобное всегда неприятно. Но еще неприятнее осознавать в глубине души, что в словах сестры есть доля правды.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты никогда не теряла… — с горечью отозвалась Наоми, и быстро моргнула несколько раз, надеясь прогнать набежавшие слезы.
— Может, и не понимаю, — Ханами покладисто кивнула. — Но потеряла я достаточно, так что знаю, о чем говорю.
— Это разные вещи! — огрызнулась Наоми. — Что ты мне прикажешь делать?! Встать и пойти посмотреть, свежую ли подали к обеду рыбу? Притвориться, что ничего не было, жить дальше, праздновать день осененного равноденствия?! — слезы брызнули из глаз помимо воли, и голос подвел ее, сорвавшись.
Она бросилась ничком на футон, зарылась лицом в ладони и разрыдалась. Ханами окинула бесстрастным взглядом ее вздрагивающие в истерике плечи и подавила вздох.
— Встать с футона, когда почувствуешь силы. Вспомнить о своей дочери. Поговорить с мужем. Вот что я тебе предлагаю.
Наоми никак не показала, что слышала ее слова. Она вновь легла спиной к Ханами и подтянула к груди коленки — так высоко, что стало больно. Если бы она могла сжаться в малюсенький комок и исчезнуть — она бы это сделала.
— Не ты первая и не ты последняя, Наоми, — спустя время заговорила Ханами.
Она испытывала двойственные чувства по отношению к сестре. Она и жалела Наоми, потому что та действительно многое пережила за последние годы, и не всякая женщина смогла бы нести ее ношу. Но одновременно она осуждала ее за слабость и рыдания, и истерики, что длились второй день.
Ханами знала, что не имеет права ее осуждать, знала, что ведет себя лицемерно — ведь еще несколько лет назад она закатывала истерику по малейшему поводу, и никто в клане Токугава не мог ее унять. Нечестно с ее стороны сейчас кривиться, видя слезы сестры.
Из открытых окон доносились звуки ночного поместья: шелестела листва под редкими порывами ветра, громко стрекотали сверчки, стучала о деревянные полы обувь самураев. Где-то вдалеке громко лаяла потревоженная собака.
Наоми еще крепче зажмурилась и обратилась в слух. Она жадно впитывала доносившиеся звуки и растворялась в них, чтобы отвлечься, забыть о боли, о том, кем она является. Она слышала стрекот кузнечиков и представляла, как гуляет босой по мягкой траве в их саду, как пропускает сквозь пальцы самые высокие травинки. Она представляла водную гладь пруда, по которой от ветра расползаются круги, идущую от воды свежесть и покой. Она видела себя безмолвной ночью у онсэна, ощущала легкое кимоно, соскользнувшее с плеч. Она чувствовала ладонями жар от разгоравшегося костра и знала, что тот огонь зажег Такеши.
Она не могла уснуть и потому вспоминала, что случилось много лет назад — в тот день, когда она потеряла своего первого ребенка.
****
Когда это случилось, Такеши в поместье не было. Он то ли отправился к Нарамаро-сану, то ли объезжал приграничные земли — Наоми уже не помнила.
Однажды днем в сопровождении Мисаки она прогуливалась по саду, когда резкая, жгучая боль пронзила ее изнутри. Как будто кто-то проткнул ее насквозь добела раскаленной катаной и несколько раз провернул рукоять. Ноги Наоми подкосились, и она рухнула на землю, крича и прижимая к низу живота ладони. Интуитивно она подтянула коленки к груди, стремясь уйти от колющей боли, расползавшейся от поясницы по всему телу, и почувствовала, что подол ее кимоно набух и заметно потяжелел. Сделался влажным.
Когда все закончилось, и часть ее умерла, Наоми перекатилась на спину, пустыми глазами смотря на макушки деревьев и небо над своей головой. Ее лицо исчертили серые грязевые разводы. Мисаки, смахивая со щек слезы, подползла к ней и устроила голову на своих коленях. Лицо госпожи сделалось белым, словно снег на вершине горы Фудзи, и Мисаки, и без того трясущаяся от страха, испугалась еще сильнее. Если кровь не остановить, ее госпожа умрет.
— Наоми-сан, — Мисаки всхлипнула, решившись. — Вас надо отнести в тепло, я сбегаю за братом и кем-нибудь из самураев.
— Нет! — Наоми истратила последние силы, вложив их в свой категоричный ответ. — Никаких мужчин. Позови женщин.
Мисаки покладисто кивнула и вскочила на ноги, бережно устроив голову госпожи на голой земле. Она побежала прочь, постоянно оборачиваясь, словно Наоми могла исчезнуть, растаяв в воздухе в любой момент.
Прошло много времени, прежде чем Наоми нашла в себе силы пошевелиться. Она повернула голову в сторону, куда убежала Мисаки, но там лишь ветер шелестел редкой листвой на макушках деревьев. По ее бледным, испачканным щекам текли слезы, и Наоми даже не приходилось моргать, чтобы смахивать их с ресниц — она плакала и плакала, и действительно думала, что вскоре выплачет себе все глаза.
Она не знала, сколько провалялась на земле в испачканной одежде, пока не вернулась Мисаки со служанками. Уже потом Наоми узнает, что с ней не случилось ничего необычного, и каждая вторая женщина за свою жизнь хотя бы раз скидывала ребенка. Это знание не поможет ей примириться с потерей, но позволит почувствовать себя чуть менее испорченной и жалкой.
В шесть рук служанки споро и ловко соорудили для нее носилки из принесенных с собой отрезов ткани и бамбуковых палок.
Когда-то Наоми казалось, что для нее нет ничего страшнее, чем оказаться в неловкой, нелепой ситуации, чем как-либо себя опозорить. Когда-то — до встречи с Такеши. И вся ее дальнейшая жизнь раз за разом показывала ей, как сильно она ошибалась. Но когда служанки несли ее по дорожкам поместья и шли пусть и самыми дальними, скрытыми от глаз тропами, но каждый встречный мог ее видеть, Наоми вновь вспомнила свои давние страхи.
В поместье теперь все узнают, что случилось. Те, кто ее видел, расскажут. И от этого позора ей никак не скрыться.
Лекарь, который врачевал самураев, ее врачевать отказался, как Мисаки его ни упрашивала. Он сказал, что не смеет ни прикасаться к жене его господина, ни смотреть на нее без одежды.
Наоми отрешенно вслушивалась в разгоравшийся между служанками спор, словно они вели речь не про нее. Со стороны ее равнодушие к собственной судьбе казалось пугающим, но в какой-то момент ей сделалось все равно. Ее не волновало, переживет она это утро или нет — часть нее уже мертва, и Наоми не понимала, почему она все еще дышит.
— … должен же кто-то приглядеть за госпожой… как он может!..
— … можно понять…
Обрывки фраз долетали до Наоми приглушенно, будто проникая сквозь плотную ткань. Когда служанки принялись разрезать ее окровавленную одежду, она не лишилась чувств, хотя очень хотела. Она оставалась в сознании все то долгое время, пока они снимали с нее кимоно, пока омывали теплой водой, пока счищали грязь и кровь…
Ее напоили несколькими снадобьями, заставили даже сделать пару глотков саке, облачили в чистый хададзюбан, крепко перебинтовали низ живота и оставили в комнате в одиночестве. Отдыхать и набираться сил — так, кажется, сказала одна из служанок, за руку уводя Мисаки прочь.
Она впала тогда в странное оцепенение, застряв на границе вымысла и реальности. Служанки казались ей размытыми тенями, а все происходящее — дурным сном. Лекарь, отказавшийся ее осматривать; женщины, оставившие ее одну; ребенок, которого она никогда не родит. Она дремала и просыпалась от малейшего шороха, закрывала глаза и не могла сказать, не привиделось ли ей все это? За окном день сменился вечером, и глубокие черные тени медленно ползли по стенам и потолку. Наоми следила за их перемещением, когда открывала глаза.
