Продавцы теней (СИ) - Друбецкая Марина (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
И было еще одно, что знал только Вася: во время войны Ожогин купил земли в Крыму под гигантский фильмовый завод. На морских берегах, там, где солнце редко прячется за тучи. В Америке уже поднялись студии на океанском побережье, и Ожогин хотел иметь первенство в России. Ездил в Крым, дышал запахами тамошней розовой травы. Понимал: надо выходить из павильонов, пора пускать воздух на экран, ведь появится же рано или поздно цветная кинопленка, как у художников… как-то научатся ее раскрашивать…
Ожогин вспомнил, как волновался, когда зрел большевистский заговор — эти кокаинисты, поднявшие за собой морок неумытой толпы, жадной, тяжелой… Он знал: кокаинисты захотят, чтобы зрители смотрели другие фильмы. Вспомнил, как начинал паковать пленки в металлические круглые банки, как боялся, что однажды бессонным утром узнает, что смыли эмульсию с «Рабыни Персии» и «Растаявшей любви». Ничего бы не осталось! Ни поворота головы, ни взмаха ресниц! Лишь пустая пленка, которую покроют новым эмульсионным слоем, и все будет забыто, все, чем он жил… чем они жили… Его ждет розовый Крым…
Крым… Какой Крым? Разве мог он сейчас думать о Крыме? Сейчас никаких планов не было и быть не могло. Сейчас жизнь Лары была важнее премьер.
И все-таки Ожогин волновался, все громче стучал ногой. Наконец не выдержал, вскочил, положил горячую ладонь на недвижную руку Лары, быстро, будто извиняясь, пробормотал:
— Я на часок, милая. Надо же посмотреть, как там…
Выбежал из палаты, пожал руку врачу, прыгнул в машину и погнал в Кривоколенный. Дома переоделся во фрачную пару и поехал к «Элизиуму».
Подъехав, Ожогин повернул за угол и там, в переулке, остановил машину, желая скрыться от любопытных глаз: этот василькового цвета механизм москвичи обычно встречали почти как появление на улице кого-нибудь из членов царской фамилии. Но сегодня было на удивление тихо — в переулке никого, да и на обычно шумной улице тоже. Будто все дома, весь квартал, весь город были нынче в театре, в душноватом зале «Элизиума».
Он вышел из авто, дошел до угла переулка, прислонился к стене дома и стал задумчиво смотреть на фасад кинотеатра, будто спрашивая себя: «А что я тут делаю?» Он уже понимал, что не войдет в эту реку, не будет ловить сочувствующие взгляды и ощущать спиной злорадные улыбки, не будет отвечать на бестактные вопросы о здоровье «нашей драгоценной Ларочки» и делать вид, что весел и бодр. Он не даст повода праздной блестящей толпе позлословить на свой и Ларин счет. ОН НИКОГО НЕ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ!
Время катилось медленно, но Ожогин по-прежнему стоял и ждал неизвестно чего.
Прошло полчаса, час. Скоро люди начнут выходить из зала, жмурясь приглядываться к яркому свету фойе, к запотевшему стеклу бокалов с шампанским, которым Ожогин любил шикануть на первом показе фильмы. Этому он научился в Париже, когда ездил выведывать, как устраивает сеансы «Гомон».
Ожогин с удивлением понимал, что даже сейчас, несмотря ни на что, хочет пусть тайно, но увидеть, как идет премьера. Где-то в глубине его большого тела, которое он давно презирал, возникло неприятное ощущение: может быть, именно сегодня вечером в кинотеатре его ждал ответ на вопрос: «За что?»
Сумеет ли Лара опять зачаровать зрителей? А вдруг — нет? А вдруг они заметили то, что сам он недавно заметил, когда Лара плескалась в ванне…
Когда-то Лара светилась, сама становилась источником света. Отсюда ее киногения.
А Чардынин уже стоял на ступеньках у входа, сморкался в мятый платок и почти плакал, ожидая разъезда публики. Она — публика — очередной раз купилась! К финалу фильмы замелькали в зале белые платки — они вылетали из сумочек, карманов, рукавов! Будто гигантские веера волнами раскрывались в зале. И слезы, слезы, слезы! И смех, знаменитый смех на фильмах Лары Рай — тот самый, который охватывает влюбленных, что возвращаются из эйфории.
Ожогин хотел сделать Васе знак, мол, я тут, подойди. Но остановился. Начались бы расспросы: зачем тут да почему не вошел? Поморщился, бросив взгляд на электрические фонари над входом, что впускали в еще не потемневший до конца воздух немного волшебства. Вспомнил время, когда на улицах горели только газовые рожки — от них шел дымчатый свет. Дымчатый… Вуаль. Что же получилось у Эйсбара на пленке? Вот бы увидеть! Ожогина передернуло от этой мысли. Вернее, от мысли о собственном неистребимом профессиональном любопытстве. Как же узнать, что там на пленке? Не была ли трагедия чьим-то дьявольским замыслом? Или умыслом? Предугаданным стечением обстоятельств? Может, и не человек стоял за этой неслучайной случайностью, а нечто, во что Ожогин верил.
Воспользовавшись тем, что напротив выхода из кинотеатра застряла конка, Ожогин подошел ближе.
Зрители выходили с запотевшими бокалами. Мужчины закуривали. В теплом темнеющем воздухе лица расслабленных людей теряли четкие очертания. Или это дым от тонких новомодных сигареток? Перед глазами Ожогина снова встала кошмарная съемка и растаявшее на его глазах лицо Лары.
— Что же теперь делать? Что делать? — шептал он.
Паника охватила Ожогина. Он застонал, развернулся, быстрым шагом дошел до авто, ударил ногой по педали газа и рванул назад, в Шереметевскую больницу.
Глава VII. Первое свидание Ленни и Эйсбара
За час до премьеры «Веронских любовников» Ленни и Эйсбар встретились на Тверском бульваре у памятника Пушкину и двинулись к «Элизиуму». Эйсбар шел широким размашистым шагом. Ленни, похожая на подростка в своем кургузом клетчатом пиджачке, коротких, до колен, штанах на помочах и кепке, скакала вокруг него. То вперед забежит, то отстанет, то кинется в сторону, к витрине магазина, то нагнется погладить болонку или пуделя.
— Не мельтешите, Ленни, — говорил Эйсбар. — У меня от вас рябит в глазах.
— А что вы несетесь, как лошадь в галопе? — парировала Ленни, молниеносно меняя траекторию движения и бросаясь к тумбе с театральными афишами. — О! В консерватории поет Шаляпин! Не хотите пойти, Эйсбар?
— Вероятно, песни военных лет. И, вероятно, билеты стоят целое состояние, — отвечал Эйсбар.
Они зашли в кондитерскую, где Ленни заказала два огромных эклера со сливочным кремом и большую чашку шоколада. Эйсбар курил, с улыбкой глядя, как она уплетает эклеры.
— Не жадничайте, милая Ленни. Вас стошнит, к тому же на премьере обещали угощение.
— Меня никогда не тошнит, — бубнила Ленни с набитым ртом. — Особенно — от жирного крема. Еще от морковки или капусты может быть легкое недомогание, а от крема — ни в жизнь.
В фойе «Элизиума» Ленни и Эйсбар вошли аккурат в тот момент, когда Мадам и Варсавина стояли друг против друга в живом оцеплении великосветской толпы.
«Ах!» — вырвалось у Ленни. Эйсбар громко рассмеялся.
— Вот это да! — воскликнул он. — Да нам повезло! Такая драма!
Какой-то человек в мешковатом смокинге обернулся на его громкий возглас. Эйсбар узнал Чардынина и двинулся к нему с протянутой рукой. И Чардынин узнал Эйсбара и тоже двинулся к нему. Лицо его было перекошено. Глаза сверкали яростью. Добрейший и милейший в обычное время Чардынин в этот момент был похож на зверя.
— Вы? — прошипел он, вплотную подходя к Эйсбару. — Да как вы смели?
— О чем вы, Василий Петрович? — удивился Эйсбар, делая шаг назад.
— Да как вы смели сюда явиться? Совести у вас нет! Вы, человек, по вине которого… которого… Во-он! — страшным, почти неслышным шепотом закричал Чардынин. — И никогда!.. Ноги вашей, чтобы на кинофабрике не было! — И он занес руку для удара.
Несколько голов повернулись в их сторону. Кто-то за колонной щелкнул пальцами.
Эйсбар отскочил в сторону, пытаясь увернуться от кулака Чардынина, схватил Ленни за руку и выбежал на улицу. Какое-то время они бежали, повинуясь инерции испуга, потом пошли тише. Потом остановились, тяжело дыша.
— Что произошло, Эйсбар? — спросила Ленни, отдышавшись. — За что он так с вами?
— Не обращайте внимания, милая Ленни. — Эйсбар равнодушно махнул рукой. — Люди — неблагодарные твари. Сами же просили сделать этой дуре Ларе подсветку, чтобы скрыть ее дряблую кожу, а когда она загорелась…
