На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина (читаем книги онлайн без регистрации txt, fb2) 📗
Девчонки не выдали. Весь цех дружно молчал и терпел издевательства мастера, но никто даже намеком не показал ни на Лену, ни на Тосю. Только через месяц Лена перестала бояться ареста за этот вынос и испуганно замирать при виде мундиров солдат СС. Она не хотела даже представлять себе, что было бы, если бы все открылось. Слишком страшно.
— Я думала, он узнал про то, что я хранила «скарб», — произнесла Лена, намекая на гранки и листовки. — Может, он все же что-то подозревает? Может, это какой-то хитрый ход со стороны немцев?
— Может, — согласился Яков. — Выждем несколько дней. Скажи, что тебе нужно подумать. И будь осторожна. Ты ведь слышала об арестах? Кто-то сдал не только схроны с оружием и формой. Многие из наших сейчас в гестапо. Почти половина группы. Так что…
— Я буду. Яков, мне нужен морфин, — попросила Лена, перейдя к личным вопросам, чтобы не думать о тех несчастных, что попали в руки к немцам. Ей лично эти аресты мало чем угрожали. Ее контакты были строго ограничены, как и у многих из группы. Теперь она понимала, для чего это делалось.
— Можешь, снова спросить свою знакомую из амбулатории о таблетках?
— Мне жаль, Лена, но не в этом месяце. Самое раннее — в середине апреля. Она не может так часто выносить, — с явным сожалением отказал Яков. — Ты сама понимаешь, она сильно рискует, забирая лекарства и перевязочные материалы. Я тоже беспокоюсь о Татьяне Георгиевне, но лекарства нужнее нашим товарищам.
— Я понимаю, — ответила Лена, прикусывая губу, чтобы скрыть свое острое разочарование. Приступы матери становились все острее и продолжительнее. Без морфина, который снимал боль, им никак нельзя было. Что ж, значит, придется потерпеть несколько недель.
— Ты видела ее? Она жива? Мой связной с гетто пропал после последнего погрома, — спросил еле слышно Яков, когда Лена уже собиралась прощаться. Ей не нужно было объяснять, о ком он спрашивает. Сердце сжалось от сочувствия к горю Якова. Потому что она уже в который раз вынуждена будет его разочаровать.
За Леей пришли спустя неделю после того, как они вернулись в разрушенный бомбардировками Минск. Им еще повезло, как потом думала Лена. Их дом остался целым, уцелел во время бомбардировок и пожарища, прокатившегося следом за ними. Только стекла в большой комнате выбило да перекосило балконную дверь, у которой видимо взрывной волной выбило шпингалет.
— Жид? — сунули в лицо Лене, открывшей на громкий стук входную дверь, какую-то бумагу. А потом оттолкнули к стене грубо. Ввалились, громыхая сапогами по паркетным доскам. Стали открывать двери в комнаты бесцеремонно, вторгаясь в тишину их квартиры, в которой ощущалась напряженность горя. Казалось, этого горя можно коснуться рукой, настолько оно было осязаемым в те дни. Ей даже причудилось, что грохот сапог во дворе и в парадных дома и редкие выстрелы за стенами квартиры происходят не здесь, в каком-то другом мире, за пределами этого облака горя.
— Что такое? — произнесла Лена растерянно на немецком языке и, заметив, как на нее удивленно взглянул сосед из квартиры на первом этаже дома, ставший председателем домкома, организованного немцами. И уже для него проговорила, переходя на русский. — Что происходит?
— Вышел приказ властей, Леночка, вы верно видели, — произнес председатель, протирая очки краем рубашки с ярко-красной вышивкой по вороту. Немец, старший в тройке солдат, ввалившейся в их квартиру, сунул Лене снова бумагу в лицо бесцеремонно, словно понял, о чем тот говорит.
— Я не читаю на белорусском, — смущенно сказала Лена, взглянув на текст приказа. Некоторые предложения она поняла, но мозг упрямо отказывался понимать написанное. — И потом, вы ведь знаете, Михаил Львович, мы не выходили на улицу несколько дней.
Председатель кивнул и после недолгих колебаний в знак сочувствия пожал ее худенькое плечо.
— Мне очень жаль, Лена, но обстоятельства таковы, что Лее нужно уйти с солдатами. Если она откажется, то нарушит приказ. Сегодня пятый день… нужно было уйти за пять дней.
Он забавно развел руками, словно оправдываясь за то, что находится здесь с солдатами, которые проверяли документы, поданные еле стоявшей на ногах Леей.
— Лея Йоффе! — паспорт Леи был отброшен в сторону от документов матери и дочери Дементьевых. Один из солдат сверился со списком, который держал в руках председатель. Лена заметила ровный столбик фамилий, написанных каллиграфическим почерком председателя. Напротив некоторых стояла «галочка», как и напротив имени Якова и Леи.
— Яков Йоффе? — солдат взглянул на Михаила Львовича, и тот поспешил ответить на этот невысказанный толком вопрос:
— Фронт. Ком на фронт.
Солдат кивнул и сунул приказ в лицо Лее, побледневшей по мере прочтения бумаги еще больше. Она кивнула, что поняла написанное, и улыбнулась дрожащими губами Лене:
— Поможешь собраться? Хотя… мы же так и не разобрали чемоданы, верно?
— Лея… — начала было Лена, но соседка покачала головой и устало опустилась на стул.
— Помоги мне собраться, Лена. Они вряд ли будут ждать.
Лена перечитала приказ, особенно тот пункт, где было написано, что можно взять с собой, и бросилась в комнату Йоффе. Да, Лея не ошиблась. Никто из них так и не разбирал чемоданы и узлы после возвращения в Минск, поэтому Лена открыла чемодан Леи и, окинув быстрым взглядом содержимое, вынесла тот и пару узлов с верхней одеждой в коридор. И вскрикнула возмущенно, когда один из солдат открыл тот и стал выкидывать некоторые вещи. Узел с пальто Леи с меховым воротником он отставил в сторону, бросив вполголоса своему товарищу, чтобы тот не забыл забрать пальто, мол, пригодится какой-то неизвестной Аннемике.
— Эй, что вы делаете? Зачем вы отставили пальто? — возмутилась Лена, совсем забыв, что едва ли они понимают русскую речь. — В чем она будет ходить зимой? Winter! Winter!
Солдаты переглянулись и засмеялись, словно Лена сказала только им понятную шутку. И этот смех неприятно царапнул Лену, отразился внутри тревожным гулом. Так гудит небо перед налетом бомбардировщиков. Теперь она это знала.
— Она больна. Лея не может идти сейчас, — обратилась Лена к председателю домкома. И потом уже к солдатам, разрываясь между желанием перейти на немецкий, такой ненавистный ей сейчас, и интуитивным страхом показать, что она понимает их речь. Выбрала нечто среднее — смесь языков. — Кранк, понимаете?
— Тиф? — скинул с плеча автомат тут же ближайший к Лее солдат.
— Нет! Нет, не тиф! — испуганно закричала Лена и добавила, когда солдаты немного расслабились, убедившись, что в квартире нет заразы: — Она потеряла ребенка неделю назад. Ей нельзя сейчас куда-то идти. Ей нужно лежать.
— Не мешайте вы им, Леночка, — посоветовал тихо Михаил Львович, пряча взгляд. — Лучше не злить их. Знаете семью Рудерман из первой парадной? У них дедушка не ходячий, инвалид. Пристрелили его без всяких колебаний. Я Леечку провожу, вы не переживайте. Ей бы только дойти до нового жилья.
— Спасибо вам, Михаил Львович, — произнесла Лея, натягивая на плечи легкое летнее пальто. Лена заметила, что ей сложно попасть в рукава из-за слабости рук и поспешила помочь. Она не знала, что еще может сделать сейчас, твердо решив, что завтра же разыщет Лею по ее новому адресу и убедится, что с ней все хорошо, что она устроилась на новом месте.
Ей тогда и в голову не приходило, что Лею переселят в дом за колючей проволокой, где в комнате будет проживать еще несколько десятков таких же несчастных. Потому что новый дом Леи был когда-то конторой, а не жилым зданием. В зале просто натянули на веревках одеяла, чтобы хоть как-то разграничить жилье и создать видимость хоть какую-то видимость уединения. Обо всем этом Лене расскажет Лея в их редкие свидания у ограждения — границы из колючей проволоки, разделяющей людей на тех, кому суждено выживать, и тех, кого немцы открыто обрекли на смерть.
В гетто не было ни электричества, ни воды, ни отопления. Негде было достать продукты питания, кроме скудного немецкого пайка для евреев. Лена надеялась, что Лее предоставят работу вне границ гетто при распределении на бирже. К примеру, у них на швейной фабрике работали несколько евреек, которых каждое утро пригоняли колонной из гетто. Но Лея была слишком слаба в первые недели после переселения и получила работу внутри стен в детском доме для еврейских сирот.
