Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

— Я простил, — ответил Андрей. — Время уже в дом идти. Не хватало лишних глаз ныне — не оберемся толков. Ни тебе, ни мне они вовсе не надобны, сама понимаешь. Да и мигрень так ломит виски, прости за прямоту мою…

Но она видела по его глазам, слышала в его голосе, что он лжет ей. Не простил. Просто принял то, что она сделала, но простить так и не сумел. Андрей был слишком прямолинеен, слишком упрям в своих убеждениях. А жизнь — это не прямая линия, на ней столько бывает кривых и неожиданных поворотов. И для того, чтобы простить, необходимо понимание, а понять то, что было против его правил и убеждений, Андрей, увы, не мог.

Пусть она предала его, пусть невольно подставила его семью под такой удар судьбы, неужто в его сердце нет милосердия, чтобы простить ту слабость, которая привела к таким последствиям? Стало горько во рту от осознания того. А еще потому, что она потеряла все, ныне она понимала это. Раньше у Надин была надежда, что его сердце по-прежнему у нее в руках, а теперь от этого чаяния не осталось и следа. Нет, не прежнее чувство двигает Андреем помогать ее маленькой семье, участвовать пусть и издалека в их жизнях. Лишь чувство долга и его натура, благородство, приобретенное с кровью Павла Петровича…

Надин опустила взгляд на листву под ногами, на великолепие осенних красок, что стелилось по саду ярким ковром, прикрыла на миг глаза, собираясь с мыслями, пытаясь совладать с собой и не расплакаться прямо перед ним. Но все же не сумела сдержать слез, когда Андрей легко коснулся ее плеча, обтянутого бархатом пальто, и тихо сказал:

— Береги Тату, Надин, от души прошу. Коли что случится со мной, то только ты встанешь за нее. Ермолино — ваше, я отписал его в случае моей кончины. Часть обязательств выкуплена у совета опекунского. Это всего лишь часть, но все же… И себя береги, Надин… Не тревожься боле о прошлом, не томи душу. Отпусти, как страшное видение ночное. Ничего не поправить, так к чему душу терзать? Где ты оставила коляску? У ворот усадебных? Или в саду остановилась? Я провожу тебя.

Андрей проводил ее до въезда в Агапилово, где Надин ожидал кучер, лениво дремлющий под редкими лучами осеннего солнца, проглядывающим из-за бежавших по небу облаков. Там он снял со своего локтя ее дрожащие пальчики и поднес к губам на прощание, после помог подняться в коляску и долго смотрел в ее бледное лицо снизу вверх.

— Езжай с Богом! И ни о чем боле не думай, — он улыбнулся ей одними уголками губ успокаивающе, а потом кивнул кучеру, который тут же стегнул лошадей, трогая те с места. Надин быстро склонилась из коляски и коснулась мимолетно кончиками пальцев щеки Андрея, потакая желанию, разливающему в груди горячей волной. Или это слезы так больно жгли из нутра?

— Храни тебя Господь, Andre! — прошептала она. — Я буду молить всех святых за тебя… храни тебя Господь…

И долго смотрела на него, оглянувшись из отъезжающей коляски, кусая губы, позволяя слезам катиться по щекам.

Через три дня, как и говорил ей в саду Андрей, он отбыл в полк, уехал в Калужскую губернию, где в те дни стояла лагерем русская армия в ожидании момента, когда Наполеон решится на дальнейшие военные действия. Надин об этом прислала записку Софи, проводившая брата до границ имения, с трудом разорвавшая объятия и выпустившая из пальцев его мундир, в который цеплялась изо всех сил.

Они обе будут приезжать после в церковь Успения Богородицы местного прихода и подолгу стоять у святых ликов и распятия. Обе будут ставить свечи за здравие тому, кому все еще предстояло биться с французом, и за упокой того, кто уже нашел вечный покой на кладбище одного из монастырей Москвы, где был похоронен по воле семьи. Обе будут с тревогой ждать вестей с той стороны московских земель, где обеим армиям предстояло окончательно выяснить судьбу этой кампании Наполеона, так блестяще начавшейся летом и которой так бесславно предстояло завершиться этой зимой.

И обе будут даже не догадываться при этом, что их молитвы и их тревоги не одиноки, что часто в темноте осенней ночи стоит на коленях перед образами Алевтина Афанасьевна и просит Всевышнего отвести от ее единственного ныне сына и пулю, и саблю, и осколки ядра, и иную напасть. Отвести беду любую от его светловолосой головы.

И даровать ей милосердия в сердце. Ведь без него ей никак не забыть тот страшный день, когда предательство младшего сына разделило ее семью пополам, никак не забыть, что он сделал, как преступил через законы морали. А еще просила Господа дать ей возможность забыть. Забыть и о том проступке сына и невестки, и о том, что сама разрушила его счастье, уговорив Бориса посвататься к приглянувшейся соседке, несмотря на негласный сговор ее с Андреем.

— Нет объявления — нет и помолвки, — говорила она тогда старшему сыну, гладя его плечи, шептала в ухо, что Надин глупа и покладиста, что ее красота поможет ему в свете и в карьере, что ее тщеславие легко толкнет Надин в его объятия. Да и видано ли, что младший брат о помолвке ранее старшего объявляет? И жена Андрею ныне совсем ни к чему, и содержать ее не на что. И если Борису по нраву прелестница Муханова, то и думать не стоит…

Забыть и о том, как потемнело лицо Андрея, когда ему объявили в гостиной Агапилово о предстоящем браке, как дрогнули губы. Как он страдал всякий раз, выходя к семейным трапезам, отводя глаза в сторону от той, кто могла бы быть ему женой, а стала невесткой. Кому Алевтина Афанасьевна так старалась сделать больно в те дни — младшему сыну, которого любила по долгу, а не по зову сердца, или сестре, привязавшейся к Андрею сильнее, чем родная мать? Или его отцу, на которого Андрей так был похож, как горошина из одного стручка? Такой же непримиримый, такой же гордый и благородный, такой же своенравный. И такой же отдаленный от нее, не подчиняющийся ее воле, не прислушивающийся к ней, как Борис. Ненависть, в которую превратилась с годами любовь к Павлу Оленину, перешла на его копию, на его сына. И Алевтина Афанасьевна ничего не могла с этим поделать сама, а Господь не слышал ее молитв и покаяний, не мог помочь ей выпустить из души этот яд, разъедающий ее.

И только ночами, когда на дом опускалась тишина, а в спальню Алевтины Афанасьевны входила бессонница, ее душу томила тоска и сожаление. Захлестывало раскаяние. Нет, в том, что она не терпит Надин, эту Иезавель, ненавидит ту всей душой, она не каялась. Приходили лишь мысли о том, как держала когда-то Алевтина Афанасьевна младенчика на руках, как хватал он ее своими тонкими пальчиками за палец и смотрел на нее своими голубыми глазенками. Сжималось больно сердце, когда вспоминала голубые глаза, полные боли и непонимания, почему она так непримирима к нему. И при мысли о том, что творится где-то там, за Москвой, о смерти, которая ныне собирает щедрый урожай по России.

Алевтина Афанасьевна тогда становилась на колени перед образами, читала молитвы и плакала беззвучно, со слезами выплескивая свою ненависть и боль. Отчего она может любить сына только тогда, когда он так далеко от нее, когда она не видит его глаз и черт лица, таких схожих с теми, которые безуспешно пыталась забыть? Отчего, Господи…?

Глава 25

— Нет, нет и еще раз нет! Не дозволяю! — горячился генерал-майор [408]. Он прошелся по избе из одного угла в другой, недолго задержавшись перед образами, где с минуту смотрел в лик Спасителя, тускло освещенный лампадкой. Потом снова вернулся к столу, у которого стоял, распрямив плечи и спину, Андрей, прижимая локтем каску к телу, с трудом скрывая злость, охватившую его при отказе командира. Хотелось стукнуть кулаком по грубо сколоченному столу, выплескивая весь свой гнев от бессилия и разочарования.

В третий раз он получает отказ на свой рапорт. В третий раз! Это означало, что он по-прежнему останется в Тарутинском лагере, страдая от невольного безделья, которому предавались здесь в ожидании приказа выступать. Даже начинало казаться, что не война идет, а учения — столько времени выжидали, расположившись в теплых избах на квартирах. Эти избы были разобраны в близлежащих к лагерю деревеньках и перенесены на новое место, чтобы стать жилищем для офицеров полков, расставленных в несколько линий, заграждая Калужскую дорогу от неприятеля, закрывая пути к Туле и Брянску, где были расположены оружейные заводы.