Последнее лето - Арсеньева Елена (читать книги без сокращений .txt) 📗

И все же одно дело должно быть завершено. Буквально этим вечером!

Уже смерклось, когда он попросил возчика остановиться в Гордеевке, с другой стороны вокзала, и долго потом обходил железнодорожные пути, то и дело оглядываясь. Нет, слежки никакой.

Он вошел в вокзал. Присмотрелся. Нет и намека на облаву. Пассажиров мало, легко проверить. Значит, Марина пока молчит.

Будем надеяться, что помолчит еще два-три часа, а потом он будет уже далеко. И вообще, доктора Туманского больше нет. Товарища Павла – тоже. Конечно, Всеволоду Юрскому еще не пришло время выходить на арену больших событий, однако его с успехом может заменить некий доктор по фамилии Гаврилов, по имени-отчеству Данила Ильич. Эка благочестивы были родители сего господина! Трех пророков собрали для именования одного человека!

Ну, хотелось бы, чтобы эти пророки передали некоторые свои провидческие свойства человеку, который нынче находится под их покровительством. Пусть научат его предвидеть опасность, предчувствовать конечный результат.

Гаврилов, кажется, уже начал его чувствовать. Им владело леденящее спокойствие. Нынешний день – тяжелый, страшный – не только конец прежнего этапа его жизни, но и начало нового. Вот так и нужно смотреть на события, с такой точки зрения.

Сегодняшним вечером ему повезет, Данила Ильич чувствовал это. Не может не повезти. Он все успеет, хотя до отхода московского поезда оставалось всего два часа. И еще предстояло взять билеты...

Повинуясь последнему порыву неуверенности, он загадал: если будут билеты в первом классе, значит, сегодня он завершит начатое и начнет новое вполне достойно.

И что же? Билеты в кассе нашлись. Воодушевленный господин Гаврилов взял два в спальный вагон первого класса: один в мужское двухместное купе, другой – в женское. Билеты спрятал во внутренний карман пиджака, саквояж оставил в камере хранения, сказав, что заберет перед самым отправлением московского экспресса, а сам вышел на привокзальную площадь и взял лихача.

Эх, как понесся тот к мосту! Эх, как пролетел по нему! И уже изготовился было так же стремительно взлететь по крутому Похвалинскому съезду, как Гаврилов приказал свернуть на Рождественскую улицу.

Проехали несколько кварталов от Строгановской церкви, остановились напротив здания пароходства. Здесь уже стояла пролетка с поднятым верхом.

Гаврилов отпустил своего лихача, чрезвычайно погрустневшего оттого, что хваленую лихость так и не удалось показать во всей красе, и приблизился к пролетке.

Оттуда выглянула женщина, спросила взволнованно:

– Это вы?

– Да, я, Гаврилов, – отозвался он.

– Ах, господин Гаврилов, я уже начала беспокоиться, – всплеснула руками женщина.

– Ничего, все будет хорошо. Одну минутку еще подождите, прошу вас.

Оскальзываясь на небольшом откосе, нарочно сделанном на мостовой для стока дождевых вод, он свернул в проулок и приблизился к неприметному дому под тусклым керосиновым фонарем. Здесь, на Рождественской, электрическое освещение провели только по самой середине улицы, на проулки-закоулки пока не хватило средств у городской казны, к тому же владельцы некоторых заведений сами противились яркому освещению: их посетителей вполне устраивал мрак, а то и полная тьма.

Гаврилов вгляделся в слабо различимую вывеску и прочел: «Попугай!»

Против воли улыбнулся. Экое словцо замечательное! Поди угадай, что это – название болтливой птицы или призыв покуражиться, нагнать на кого-то страху? Ну, поскольку восклицательный знак, стало быть, именно глагол в повелительном наклонении. Еще было слово, которое Гаврилов очень любил, – «нежить». Не поймешь, глагол или существительное? Если глагол – он розовенький такой, безобидный. Если существительное – сплошная чернота и мрак.

Гаврилов взошел на крыльцо и толкнул дверь.

Сидевший у входа привратник с готовностью вскочил, вгляделся в Гаврилова:

– Изволите пройти, ваше сиятельство? Шляпочку вашу позвольте?

И – чуть слышным шепотом:

– Здесь он. Давно, уже с полчаса. Играет.

Привратник был свой, из боевиков товарища Виктора – теперь оставшийся без командира, но еще не знавший об этом. Гаврилов, впрочем, о случившемся промолчал. Не до причитаний по Виктору сейчас!

– Одну минуту, – громко сказал Гаврилов. – Я с дамой. Сейчас схожу за ней и вернусь. Прикажите, чтобы нам накрыли в отдельном кабинете.

– Прошка! – позвал привратник. – Господа кабинетик просят! Приготовь!

– Ладно! – отозвался выглянувший из зала «человек» [48] в несвежем переднике, повязанном под грудью. Сразу было видно, что «Попугай!» – трактиришко третьего разряда. Да ладно, не жить ведь здесь, а только дело сделать!

Гаврилов вернулся к пролетке, заплатил извозчику и помог выйти стройной даме в сером, изрядно помявшемся, но все-таки весьма элегантном туалете.

«Ясно-ясно, куда и зачем пошли», – подумал, глядя на парочку, извозчик, который очень хорошо знал ночные нравы Рождественской улицы.

«Наверняка мужик решил, что мы тут блудодействовать станем, – усмехнулся проницательный Гаврилов. – Ну и дурак, есть дела поважнее!»

– Я правильно поняла связного – что-то случилось? – спросила Инна Фламандская, ибо дамой в сером была она.

Гаврилов подумал – сказать ей про Бориску? Да нет, не стоит, реакцию женщины предсказать невозможно. Потом.

– Есть свои сложности, – сказал он. – Я еду с вами в Москву, будет время поговорить позднее. Кстати, меня зовут Данила Ильич.

– Да? – Она повернула к нему точеный профиль. – Приятно познакомиться, Данила Ильич. Неужели дела настолько плохи?

– Потом, все потом, – отмахнулся Гаврилов. – Прошу вас сюда.

– Попугай? – удивилась, глянув на вывеску, Инна. – А почему с восклицательным знаком?

Гаврилов только ухмыльнулся: сразу видно, цветок сей рос не на родной почве!

Их через накуренный зал провели в чистенький кабинет. Идя через зал, Инна часто дышала – не по нраву, видать, амбре пришлось! – а войдя в кабинет, воскликнула со смешком:

– Ой, какой маленький диванчик!

«Да ведь я тебя сюда не для того привел!» – едва не вскрикнул Гаврилов, однако сумел сдержать шквал раздражения.

– Помню, – мечтательно пробормотала Инна, – в «Дононе» мне приводили двух красавцев из цыганского хора. Вот там был диван так диван, мы легко умещались на нем втроем...

«Кто про что, а курица про просо», – философски рассудил Гаврилов и сдержанно сказал:

– К сожалению, у нас не очень много времени до поезда. Поэтому тянуть не будем. Я пока выйду в игорный зал, а вы закажите что-нибудь на ужин себе и мне. Мне что полегче, пожарскую котлету, что ли, огурцы парниковые и пирожное, а себе что будет угодно.

– Полегче? – изумленно воззрилась на него Инна. – Это вы называете – полегче? На ночь? А еще доктор!

– Ничего, это самое легкое из здешнего меню. Я ведь мог попросить запеченный окорок – здешнее особенное блюдо, пальчики оближешь! – усмехнулся Гаврилов, выходя, и пожалел, что нельзя держать с кем-нибудь пари на то, что закажет себе Инна.

Вообще, он был по натуре игрок и поэтому с удовольствием прошел в зал, где стояли зеленые столы.

Конечно, той священной тишины, которую можно наблюдать в серьезных клубах, здесь он не застал. Потные лица, дым сизыми слоями, тяжелое дыхание, крутой перебор словес... И этот божественный звук – шелест карт и магические заклинания:

– Сдавайте... ваша карта... туз... каре... ставки сделаны... биты... делайте ставки, господа!

Гаврилов с трудом отвел взгляд от стола и пробежал глазами по лицам играющих. Того, кто был ему нужен, не нашел и перебрался в другой угол зала, где играли в вист. Здесь в ходу была уже другая лексика:

– Полвиста! Мизер! Распасовка! Прорез! Девятерик! А вы потише, что это вам, детский трельяж, что ли...

Ага, вот он.

Гаврилов несколько мгновений смотрел на молодого, очень бледного человека с моноклем в глазу, который задумчиво приложил палец к губам, посмотрел в свои карты и решительно сказал: