Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Отцепись! — прошипела Полактия белице, что на коленях перед ней стояла, дернула с силой ногой, но та только головой замотала, ухватилась за ноги, прижимаясь к ним лицом, мокрым от слез. Заславский схватил ту за плечи, попытался оторвать ее от игуменьи, но не вышло — так крепко держалась Ольга.
— Убери руки свои, блудница! Не касайся меня! Нет тебе места в моей обители, недостойна та, что свой крест предала, свою веру и свой народ презрела, остаться в этих стенах святых. Недостойна крест святой носить! Кровь на тебе! Кровь!
Ольга сдавленно вскрикнула, а лях метнул на Полактию взгляд, от которого у иных мужчин ноги дрожали. Но игуменья даже бровью не повела. Пусть и голову с плеч снесет, все едино ныне!
Заславский наконец сумел оторвать руки белицы от одежд игуменьи, и та, освободившись, быстро зашагала прочь, даже не огладываясь назад, на чуть не упавшую в пыль женщину, опозорившую ее род, которую уже подхватил на руки темноволосый пан, понес прочь от игуменьи, невзирая на яростное сопротивление и крики.
— Едем отсюда! — крикнул он Ежи, что кивнул в ответ и бросился разыскивать пахоликов хоругви Заславского, звать их в поход, в который отправлялся ныне пан. Владислав же направился к коню со своей драгоценной ношей на руках. Его переполняли самые разнообразные чувства: радость — от того, что нашел ее, свою кохану, живой и невредимой, горечь — от того, что видел ее отчуждение, ее потерю памяти, и страх за нее — от того, что снова она закатила глаза да в темноту ушла, смыкая веки. Как и прошлой ночью. Неужто и вправду больна, как поведала ему эта кареглазая монашка, что всю ночь сидела в углу кельи, боясь даже глаз на него поднять?
Зато ныне днем она ничего, видать, не боялась, вот и налетела на него, когда Владислав уже в седле сидел да бережно к себе прижимал Ольгу, устраивая ее голову, так безвольно откинувшуюся, у себя на груди. Ухватилась Катерина за его носок его сапога, сжала с силой.
— Увези и меня, пан! Увези отсюда! — попросила она, глядя на него снизу вверх с мольбой в глазах. Владислав раздумывал всего пару мгновений, а потом бросил одному из пахоликов своих, что уже в седле сидел, ожидая приказа выезжать со двора.
— Возьми ее к себе!
Катерина радостно улыбнулась, но тут же стерла улыбку с губ, видя, как хмур пан. Бросилась к пахолику, пока пан решения своего не переменил. А оставаться в монастыре ныне Катерине вовсе не хотелось! Да и видно было, что пан ее в обиду все-таки не даст, а ежели и будет на нее серчать, то побоится перед Ольгой. Вон как к себе ее прижимает, вон как губами ласково плата ее касается. Знать, не просто так с собой ее забирает, знать, слабость к ней имеет. А уж Катерина будет поближе к Ольге или как ее ныне, и выгоду свою получит!
Хоругвь Заславского долго пробиралась сквозь заросли лесные, ведь обратную дорогу к лугу, с которого еще недавно к скиту пошли, они толком и не запомнили. Вышли из леса только, когда солнце медленно покатилось к краю земли, намереваясь спрятаться на время тьмы ночной. Катерине, казалось, что у нее нет ни единого места на теле, которое не отдавалось бы ныне тупой болью.
— И как только ездят на этих животинах? Это ж изуверство какое-то! — пробормотала она себе под нос, когда пахолик спустил наземь. Ноги тряслись ходуном, и ей пришлось под тихий смех ляха ухватиться за его ногу, чтобы не упасть.
— Ничего, привыкнешь, — заверил он ее, но она только покачала головой, не поняв ни слова из его речи. Он же ткнул кнутом в сторону, откуда уже звали Катерину: «Монашка! Монашка!», и она поспешила пойти на этот зов, узнав голос усатого ляха, что ехал в голове отряда. Уже ставили на лугу широкий шатер, а один из ляхов разжигал огонь, ругаясь в голос, когда не получалось высечь искру. Катерина покраснела от его слов и сотворила крест, отгораживаясь от греха. А потом смело шагнула к Ежи, что раздраженно глядел на ее приближение.
— Шибче не може? {1} — пробурчал он и поманил ее туда, где в траве сидел пан, все так же бережно прижимая к себе белицу. Глаза той были по-прежнему закрыты, в лице ни кровинки, будто мертвая лежала на сгибе сильных рук. Катерина снова перекрестилась: «Не приведи, Господи!»
— Я дал ей зелье, что от сухотной, — проговорил, не отводя глаз от лица своей ноши, пан. — Едва она очнулась, тот тут же его попросила. Говорила, в груди больно ей. Благодарю тебя, монашка, что позаботилась о нем. Будешь за панной ходить, пока мы в дороге.
Катерина кивнула и только потом поняла, что это был вовсе не вопрос. А меж тем, Владислав провел пальцами по лицу женщины, что держал в руках, будто заново узнавая на ощупь каждую черточку ее лица.
— Расскажи мне, — приказал он Катерине, стоявшей подле него, по-прежнему глядя только на лицо, что ласково гладил. — Расскажи мне про нее. Все, что ведаешь.
И Катерина рассказала этому черноволосому пану все, что сама знала о белице. Что привезли ее аккурат под Пасху, едва подходил к концу Великий пост. Кто привез, она не видела. Узнала новоприбывшую только, когда привели ее в келью, уже в плате белицы, молчаливую и послушную. Потом они попадали на работы совместные, разговорились.
— Отчего нет в ней памяти? — спросил Владислав, не обращаясь к ней конкретно, в пустоту, но Катерина все равно пожала плечами.
— Кто ж то ведает! Я то думала, что отшибли ей память-то, когда в скит уговаривали ехать. Туда редко, кто по своей воле приходит, за те стены. Вот и на ее теле следы были… били ее, знать.
Катерина испуганно замолчала, видя, как сверкнули глаза пана, как побелели пальцы от напряжения, как заострились черты лица. Это длилось всего миг, и ей даже потом думалось — а не привиделось ли ей это? Ведь потом пан был так спокоен, так ласково глядел на белицу снова. А после, когда поставили шатер, отнес ее туда, бережно опустил в постель, что соорудили из одеял и травы, срубленной саблями.
— Подле нее останешься! — приказал Владислав Катерине, подталкивая внутрь шатра. — Подле нее! Как глаза откроет, меня зови тут же, поняла?
С тяжелым сердцем Владислав опускал полог шатра, надежно скрывая женщин, оставшихся внутри, от посторонних взглядов. Он еще немного постоял подле, прислушиваясь к любому звуку за плотной тканью, но так и не дождавшись его, направился прочь от шатра, к уже разгоравшемуся костру. Возле огня уже располагались усталые мужчины, те, кому не выпало стоять на стороже ныне ночью. Двое из пахоликов снимали шкурки с убитых недавно меткими выстрелами из самострелов зайцев.
— Нет, ну надо же было так подбить! — качал головой один из них. — Всю шкуру попортил. Не мог что ли в глаз выстрелить? Хвалился же давеча, что белку бьет в глаз с десятка шагов, а тут такое…
— Ох, и зануда же ты, Лех! — отвечал ему другой, уже лежавший на расстеленном на траве кунтуше, положив под голову седло, другой. — Подобью я тебе другого зайца завтрева, только не нуди.
Но Владислав не задержался подле костра, прислушиваясь к начавшейся шутливой перебранке между его пахоликами, отошел в сторону, сел в высокую траву, уронив голову в ладони. Кто эта женщина, что он увез из монастыря московитского? Вроде лицом схожа с Ксеней, но разве можно позабыть все, что было ранее? Разве можно не признать его, того, кому в любви клялась некогда? Хотя бы сердцем потянуться… Сердце-то должно помнить! Вот его, к примеру, сразу же распознало в той, что стояла за Ежи, пряча взгляд, свою кохану, так жестоко отнятую судьбой.
Владислав вспомнил, как больно ударилось тогда его сердце о ребра, аж дыхание сперло в груди, как руки и ноги затряслись, будто и не рыцарь он, а баба какая. И эти глаза… Он до сих пор видел ее глаза, когда она подняла на него лицо, когда не отвела в сторону взгляд, не смутилась, как полагалось бы истинной монахине, его прямого взора. Как она могла не признать его? И не обманывает ли он себя, поддаваясь настойчивым уговорам сердца, что не утопла тогда Ксения, не ушла от него на дно речное? Не принимает ли другую за ту, что видеть живой желает?
