Старая сказка - Форсайт Кейт (книги серии онлайн txt) 📗
— Не стоит разменивать волшебную дверь на мысли об ужасных карах для него, — посоветовала я. — Вы же хотите оказаться в хорошем месте; таком, куда всегда можно удалиться в случае необходимости. А теперь позвольте мне помочь вам надеть камзол. Вас желает видеть ваша мать.
Он вздохнул и обиженно заявил:
— Я не хочу идти. Я хочу остаться здесь и думать о волшебной двери.
— Вы можете думать о ней по дороге. В этом и заключается вся прелесть волшебной двери. Ее можно открыть везде и в любое время.
Впоследствии мне частенько доводилось слышать, как придворные дамы жестоко высмеивали дофина, говоря, что он может весь день напролет постукивать тросточкой по полу, глядя в никуда. Но я-то знала, что в это время он пребывает в сказочном королевстве.
Полночные бдения
Аббатство Жерси-ан-Брие, Франция — 1697 год
Пробил полночный колокол, и я проснулась, как от толчка. Несколько мгновений я лежала неподвижно, не в силах сообразить, где нахожусь. Мне было страшно. В затуманенном мозгу еще кружились обрывки сновидений. Открыв глаза, я почувствовала, как упало сердце, когда я узнала грязную занавеску, отделявшую мою кровать от соседних в спальне. Я с трудом села на постели и спустила окоченевшие ноги на пол, нащупывая ночные туфли. Я уже не помнила, когда моим ступням было тепло в последний раз. Каждую ночь я сворачивалась калачиком, поджав ноги под ночной сорочкой, а сверху укрываясь платьем и накидкой поверх тонкого одеяла, чтобы не замерзнуть окончательно. Самые подходящие условия для того, чтобы быстро одеться посреди ночи.
Я жалела, что не знала ранее о том, что монахинь будят посреди ночи на молитву. Иначе я бы избрала изгнание. Почему-то я думала, что монахини живут в роскоши, имея в своем распоряжении слуг, и что целыми днями они наслаждаются бездельем, лишь изредка перебирая четки или преклоняя колени. Я слыхала рассказы о монахинях, которые держали комнатных собачек, устраивали по ночам пиршества в своих кельях и даже контрабандой доставляли себе любовников в корзинах с бельем.
Не исключено, истории эти были правдивыми, но, к несчастью, к монастырю Жерси-ан-Брие они не имели никакого отношения. Мать настоятельница и прочие старшие монахини очень серьезно относились к правилам затворничества. Окна были неизменно закрыты наглухо и забраны решетками, ворота — заперты на два засова, а стены так высоки, что с тех пор, как я угодила сюда, мне ни разу не довелось увидеть облака или птички. За все время, что я провела здесь, я не видела никого, кроме монахинь и келейниц — женщин, пришедшим в монастырь без приданого, поэтому им не разрешалось принести полные обеты. Как и я, они носили простые темные платья, передники и тяжелые башмаки на деревянной подошве. Именно они выполняли большую часть работы, хотя и у каждой монахини тоже были свои обязанности.
В монастырь не допускались даже служанки. Нанетта просила дать ей возможность присоединиться к общине в качестве келейницы, чтобы она могла прислуживать мне. Но сестра Тереза заявила, что послушницам нельзя иметь слуг, и что ее поставят чистить свинарники или выполнять еще какую-нибудь тяжелую грязную работу. Поэтому Нанетте ничего не оставалось, кроме как вернуться в замок Шато де Казенев, где она собиралась умолять мою сестру поговорить со своим супругом, дабы маркиз де Теобон замолвил за меня словечко перед королем. Но я знала, что ничего из этого не выйдет. Теобон был слишком толст и ленив, чтобы утрудить себя поездкой в Версаль, да и король никогда не отличался особой благосклонностью к дворянам, предпочитавшим сидеть в своих поместьях, а не вращаться при дворе.
— Я его не знаю, — скажет король и забудет о его письме.
Перед отъездом мне разрешили повидаться с Нанеттой, хотя нас разделяла железная решетка из таких толстых прутьев, что сквозь нее можно было просунуть лишь кончики пальцев.
— Мне не позволяют остаться с вами, — всхлипывала Нанетта. — Мне, которая приглядывала за вами еще тогда, когда вы были не больше букашки.
— Не плачь, Нанетта, — сказала я ей. — Вовсе ни к чему, чтобы и тебя заперли здесь вместе со мной. Еда здесь просто ужасная.
— Ах, Бон-Бон, как мне не хочется оставлять вас одну.
— Другого выхода нет, — сказала я. — От тебя будет намного больше пользы, если ты станешь донимать моего зятя просьбами оторвать от стула свою жирную задницу, чтобы помочь мне, а не вычищать навоз из свинарников.
После того как она уехала, я ничего не слышала о ней. Монахиням не разрешается получать письма, с нескрываемым удовольствием сообщила сестра Эммануэль.
Единственным отклонением от утомительной и однообразной рутины был ежемесячный приезд священника, который служил мессу и принимал исповеди. Да и то нельзя было сказать, что вы встречались с мужчиной. Если даже счесть священника мужчиной — с чем я была решительно не согласна, — я даже толком не видела его. Он был всего лишь тенью, запахом пота, кряхтением и бормотанием. И в чем, скажите на милость, мне было исповедаться, если я заперта здесь в обществе пожилых женщин? В том, что мне не нравится здешняя еда? Или в том, что мне хочется иметь в своей постели мужчину, дабы он согревал меня своим теплом? Признаться в том, что я просыпаюсь по ночам оттого, что тело мое изнывает от желания, или что мне снится мой любимый Шарль?
— Чего бы только я ни отдала за возможность повидаться с мужчиной, — вырвалось у меня однажды утром, когда вместе с другими послушницами я мыла спальню. — Причем, желательно, с молодым и красивым, но, клянусь, сойдет и старик.
Остальные послушницы нервно захихикали.
— Вы не должны говорить такие вещи, — оглянулась на меня сестра Ирена.
— Осенью сюда является мясник, чтобы заколоть наших свиней, — сказала сестра Джульетта. — Но мы должны сидеть в своих кельях, пока он не уйдет. Это ужасно — слушать истошный визг бедных хрюшек. Так что мы ненавидим, когда он приходит.
— Иногда епископ присылает работника починить что-либо, — сообщила сестра Паула, послушница с веснушчатым личиком и огненно-рыжими бровями. — Но он появляется только тогда, когда мы бываем в церкви, а к нашему возвращению должен все закончить. Привратница звонит в колокольчик, чтобы мы знали: на территорию монастыря вошел мужчина.
— Здесь уже давно ничего не чинили, — заявила сестра Оливия, красивая молодая женщина с овальным лицом святой с картины. Она бы, наверное, добавила бы что-нибудь еще, если бы в комнату не вошла сестра Эммануэль и не наложила на нас епитимью за разговоры всуе.
Послушниц было не больше дюжины, начиная с сестры Оливии, которой скоро должно было исполниться восемнадцать, и заканчивая маленькой сестрой Милдред, которой едва сравнялось двенадцать. Мы спали все вместе в одной большой спальне, которую простынями разгородили на клетушки, дабы придать ей некое подобие уединенных келий. Звук полночного колокола замер вдали, и я услышала, как зевают и потягиваются девушки рядом, и как скрипят коленные суставы сестры Эммануэль, когда она с трудом поднимается на ноги.
Я быстро оделась и запахнулась в тяжелую накидку. Нос мой превратился в сосульку. Руки посинели от холода. За занавеску ко мне заглянула сестра Эммануэль, нахмурилась и поманила меня за собой. Я поспешила присоединиться к ней, зная по опыту, что малейший признак неповиновения повлечет за собой очередное унизительное наказание.
Остальные послушницы уже выстроились в ряд, опустив голову и сунув руки в рукава, чтобы хоть немного согреться. Я быстро встала в строй, и мы дружно двинулись по коридору, а потом и вниз по полутемной лестнице в церковь. Тишину нарушало лишь шарканье ног по каменному полу да редкое щелканье костяшек четок. Повсюду царила мрачная и строгая темнота, и лишь лампа, висевшая в дальнем конце спальни, с трудом разгоняла полумрак. На мгновение она освещала по очереди каждую черную накидку и белую вуаль, прежде чем послушницы растворялись в темноте.
