Джафар и Джан - Раевский Николай Алексеевич (читать книги без регистрации .txt) 📗

В конце сентября, еще до рассвета, караван принцессы отправился в путь. Сопровождал его конвой, присланный шейхом Абу-Бекром, — одно слово, что конвой — крикливая, грязная толпа молодых бедуинов на плохих, заморенных лошадях. Очень хотелось эмиру отправить с дочерью своих воинов, но снова он побоялся обидеть владыку пустыни.

Для знатной гостьи шейх прислал и верхового верблюда, действительно прекрасного верблюда высоких кровей с богатым седлом. На прапрапрадедушке этого верблюда будто бы пророк бежал некогда из Мекки в Медину. Ехать на нем было большой честью, но эмир знал по собственному опыту, что корабль пустыни с непривычки укачивает ничуть не меньше, чем корабль морей в хорошую бурю. Объявил племяннику шейха, присланному за принцессой, что дочь его чересчур молода, чтобы обременять собою столь знаменитое животное. Верблюда с почетом вели под уздцы, а Джан ехала на своем иноходце. Старому коню было уже пятнадцать лет. В свое время эмир проделал на нем поход против армян и путешествие к Карлу Великому. Потом, решив, что Джан, по примеру принцесс Запада, следует научиться ездить верхом, он подарил добронравного Алмаза дочери. В саду гарема сам учил девочку премудростям конного дела. Когда подросла, не раз жалел, что не может взять ее на охоту — в Коране на этот счет ничего не сказано, но муллы строже пророка, а языки анахских старух острее стрел и ядовитее змей пустыни. Джан все же ездила не только по дорожкам дворцового сада, но рысила и по анахской улице — то направо, к дому адмирала Ибн-Табана, то налево — к дому судьи. Няня трусила за ней на статном сером ишаке рядом с евнухом-телохранителем, ибо рабыня-мусульманка есть все же рабыня. В халифате ей, наравне с кафирами — иудеями и христианами, — не положено садиться ни на лошадь, ни на почетного белого осла. Няня знала твердо, что еврейский сердитый Иегова — бог не настоящий, а христиане совсем напрасно считают своего пророка сыном божиим. На уравнивание с кафирами все же не обижалась. Голова у Олыги была трезвая. Судьбы она не искушала. Полагала, что лучше как-никак ездить здесь на самом обыкновенном ишаке, чем с почетом повеситься у себя в деревне.

Няня к тому же следовала в двух шагах позади Алмаза только на глазах у анахских жителей. Когда изредка выезжали за город, принцесса подзывала ее к себе. И на этот раз, как только караван поднялся на высокий берег, Джан обернулась и кивнула головой. Белый конь и нянин ишак пошли рядом, бодро пофыркивая и посматривая друг на друга.

Для Джан все почти было ново, и обо всем хотелось поговорить с Олыгой. Не раз она сиживала на заре в саду гарема, но там на знакомых деревьях просыпались знакомые птицы, ветерок начинал шевелить с детства знакомые листья пальм и на песке дорожек привычно зажигались пламенеющие пятна от где-то взошедшего солнца. Здесь оно сразу выкатилось огромным красным шаром. От людей и животных протянулись невиданно-длинные размытые тени. Шерсть Алмаза стала нежно розовой, как цветущий миндаль. Розовым стал и нянин холщовый платок, который она повязала в дорогу вместо домашнего шелкового. Шумными стайками срывались куропатки, которых Джан никогда еще не видела. Шурша голубыми и красными крыльями, разлетались степные кобылки. И их не было в Анахе.

Караван шел по полынной степи, в эту пору пыльной и мертвой, как те поля, по которым блуждают души грешников, прежде чем попасть в ад. Высокие сизые кусты полыни давно засохли, и листья у них свернулись в трубочки. Низкорослая пустынная осока выглядела, как те сушеные травы, которыми торгуют аптекари, и ни одного зеленого листочка не было на придорожных кустарниках. Но, куда ни посмотреть, всюду на сером войлоке степи светлыми пятнами виднелись отары овец, выгнанных на жировку. Буйволы издали были похожи на огромных черных жуков. Кое-где, вблизи от дороги, стояли верблюды, опустив длинные шеи и смешно раскорячив ноги. Смотря на них, Джан вспомнила то, что не раз ей говаривал покойный учитель-мулла.

Полынь, осока, верблюжьи колючки, все сухие трапы — это божье сено. Аллах каждый год заготовляет его на потребу животным и в поучение правоверным. Мужчинам не приходится терять время на косовицу, и они могут проводить посылаемый свыше досуг в размышлениях о божьем величии — как утренних, так и вечерних.

Иные, правда, в свободные часы ссорятся с женами, пишут богопротивные стихи и пьют кувшинами не только пальмовое вино, но и виноградное. Виноваты в этом, однако, злые духи-джины, которые слетаются на человеческие слабости, как осы на виноград.

Было бы все же великим грехом думать, что в мире злое начало равносильно доброму. Это злостнейшая ересь, и, кто ее исповедует, тот несомненно попадет в ад.

Позабыв совет хакима поменьше говорить с няней об умных вещах, Джан от нечего делать принялась быстро и толково объяснять Олыге пагубные заблуждения манихейцев [21].

Вовремя остановилась. На загорелом лбу няни уже выступили крупные капли пота, хотя солнце еще не очень пекло.

Полыни больше не было. Пошли пески, кое-где только поросшие осокой, пыреем и корявыми кустами белого саксаула. Высоко в небе кружились коршуны. Суслики тревожно посвистывали и спасались в свои норы. Стадо антилоп, завидев караван, подняло густое облако пыли, медленно оседавшей в неподвижном воздухе.

Джан ехала молча. Няня, утомленная разговором, уже дремала, покачиваясь на своем ишаке. Погонщики верблюдов тянули походную песню-худу. Животные ее любят, а джины боятся, особенно днем. Глухо позванивали бронзовые верблюжьи колокольцы.

Юная принцесса привстала на стременах и еще раз оглядела свой караван. Довольно улыбнулась. Караван был большой и богатый, и ехала она не совсем, правда, посланником, но почти посланником.

Впереди двигалась часть конвоя с племянником шейха во главе. Он вел своих всадников так, чтобы поднимаемая ими пыль не летела на Джан. Сейчас же за ее Алмазом ехали на ишаках старший евнух Ибрагим и служанки. Дальше длинной вереницей шагали верблюды с ее личным багажом, подарками, палатками, бурдюками с водой, вьюками с продовольствием, с походной кухней, с маленькой серебряной ванной, со всякой всячиной, нужной ее многочисленным людям. Конюхи вели в поводу лошадей, предназначенных в подарок Абу-Бекру. За ними виднелись сквозь пыль черные копья всадников шейха, прикрывавших хвост каравана.

Часам к десяти он втянулся в настоящую пустыню. Медленно шел между песчаными холмами-барханами, подернутыми ветряной рябью. Домоседка не раз о них читала, не раз слышала от отца и муллы, но увидела это песчаное море впервые. Сначала смотрела с интересом, потом стало тоскливо, потом страшно. Барханы встречались все выше. Переросли дом кади, дом адмирала Ибн-Табана, переросли отцовский дворец. От раскаленных солнцем скатов шел удушливый жар. Джан невыносимо хотелось пить. Она то и дело прикладывалась к фляге, висевшей через плечо, но и вода с пальмовым вином стала противно теплой. Отец велел не снимать в пути белой шелковой шали — от зноя может свернуться кровь, и тогда конец… Девушка прилежно закрывала голову, но шелк промок от пота, липнул к коже, и от шали было мало пользы. В висках стучало, перед уставшими глазами плыли багровые пятна.

Когда после нескольких остановок дошли, наконец, до колодца, у которого предстояло ночевать, Джан не соскочила, как обычно, с Алмаза, а медленно сползла на руки служанок. Пока разбивали палатку, неподвижно лежала на песке в полутени чахлого саксаула. Не скоро пришла в себя после нескольких часов солнечной ванны.

Няня тоже измучилась. Ее толстая рубаха, надетая в дорогу, промокла так, точно Олыга только что вышла из воды. Прилечь ей пришлось не скоро. Хлопотала около Джан. Раздела, обтерла ее распаленное тело свежей колодезной водой. Напоила принцессу крепким кофе.

Ночью было по-пустынному прохладно, как никогда не бывает в это время в Анахе. Джан крепко спала под зимним меховым одеялом.

Все обдумала няня, собирая ее в дорогу.

Проснулась девушка совсем здоровой. Только сидеть на сафьяновой походной подушке было больно, а в седле, пока не размялись ноги, еще больнее.