Возьми мое сердце - Басби Ширли (читать книги без .txt) 📗

Ширли Басби

Возьми мое сердце

Пролог

СПАСЕНИЕ

Виргинская колония, 9 апреля 1740 года

Гроза бушевала, словно разъяренное сказочное чудовище. Яростный ветер набрасывался на верхушки деревьев, лил дождь. Темное небо то и дело разрывали вспышки молний, а раскаты грома то нещадно сотрясали землю, то зловеще ворчали во мгле.

Если бы Летти Уокер могла выбирать время, когда рожать ребенка, она, без сомнения, не выбрала бы ночь. Но ни гроза, самая неистовая за последнее десятилетие в Виргинской колонии, ни рождение первенца Летти не были в ее власти.

Роды оказались трудными. Впрочем, Летти и не надеялась, что все пройдет легко. Она вышла замуж за человека, которого любила, Сэма Уокера, почти двадцать лет назад, и в январе этого года ей исполнилось тридцать восемь. Не самый подходящий возраст для первых родов, о чем напоминали схватки, болью отдававшиеся во всем теле. Но Господи! Ей и Сэму безумно хотелось иметь ребенка.

Единственные дети своих родителей, Сэм и Летти мечтали о большой и шумной семье. Но проходили годы, а детей, которых они так хотели иметь, все не было. Понимая, что теперь их многолетние надежды должны или сбыться, или пойти прахом, Летти была готова вытерпеть любую боль, лишь бы осуществилась мечта всей ее жизни.

Не все так ждали рождения ребенка, как Летти и Сэм. Совсем по-другому относилась к этому Констанция Уокер. Констанция приходилась Летти свекровью, однако была столь молода, что применительно к ней это слово звучало смешно. Она приехала из Англии два года назад, когда вышла замуж за Джона, свекра Летти, и вскоре родила ему сына. Пока Летти не забеременела, Джонатан — так звали мальчика — считался наследником Уокеров и будущим обладателем их огромного состояния.

Если бы у Летти и Сэма все складывалось нормально, то наследником Уокеров стал бы их ребенок. Увы, детей у них не было, и Джон, твердо решивший передать свое состояние только кровным родственникам, отправился в шестьдесят два года в Англию на поиски жены, которая могла бы подарить ему наследника, а если повезет — даже нескольких. Там он и встретил Констанцию Уилер и был несказанно рад, когда понял, что она — тот самый человек, которого он искал. Они поженились, а через десять месяцев родился маленький Джонатан. Ликованию Джона не было предела. Летти и Сэм были рады за него и очень любили малыша. Но потом произошло непоправимое — через полтора месяца после рождения сына Джон внезапно умер. По его завещанию наследство перешло к Сэму и Джонатану. Джонатан должен был вступить во владение своей долей в тридцать пять лет, а пока всем имуществом распоряжался Сэм. Констанция довольно легко приняла роль молодой и красивой вдовы, не сомневаясь, что, так как у Сэма и Летти нет детей, ее сын рано или поздно унаследует все.

Приехав в Америку, Констанция стала относиться к состоянию Уокеров — к тысячам акров земли, к доходным табачным плантациям, к великолепной усадьбе Уокер-Ридж, к огромному, напоминавшему дворец дому в Уильямсберге, как к своей собственности. Движимая алчностью и холодным расчетом, подсказывавшим, что все это должно в один прекрасный день достаться Джонатану, Констанция была взбешена, узнав, что Летти ждет ребенка.

Уокеры принадлежали к виргинской аристократии. Их предки, обосновавшиеся в Джеймстауне еще в семнадцатом веке, являлись одними из первых жителей городка, а их потомки — в том числе и Джон — неустанно умножали богатство семьи. Сейчас Уокеры обладали огромным состоянием, несколькими кораблями и пользовались большим уважением. Девятнадцатилетняя Констанция недаром вышла за человека на сорок четыре года старше ее.

Джона Уокера никто не назвал бы выжившим из ума стариком. Высокий, широкоплечий и крепкий, как большинство мужчин Уокеров, отец Сэма и Джонатана к старости не потерял ни одного зуба и не нуждался ни в париках, ни в пудре для волос, чем весьма гордился. Джон, голубоглазый, с четкими, как будто высеченными из камня чертами лица, мог без труда завоевать расположение любой молодой девушки. В Англию он отправился на поиски жены, которая, как он надеялся, родила бы ему сына. Встретив Констанцию, он был очарован ее красивыми зелеными глазами и светлыми волосами и влюбился как юноша.

Констанция происходила из обедневшего дворянского рода. Не имея ни гроша за душой, она недолго размышляла, стоит ли бросать все и, выйдя замуж за человека намного старше, отправиться с ним на край света. Ведь в конце пути ее ждало огромное состояние, и она горела решимостью завладеть им — и для себя, и для своего ребенка.

Стоя рядом с постелью, на которой, корчась от нестерпимой боли, лежала Летти, Констанция неприязненно посмотрела на роженицу и поджала губы. Нельзя сказать, что она ненавидела Летти — более того, она относилась к ней с некоторой симпатией. Летти всегда была добра к свекрови и любила маленького Джонатана. Возмущение у Констанции вызывала скорее не она, а ее ребенок, который со временем, без сомнения, оттеснит Джонатана и унаследует большую часть состояния Уокеров. Это нечестно, с горечью думала Констанция, стоя возле постели Летти. Наследство должно достаться Джонатану целиком!

С тех пор как семь месяцев назад Летти восторженно объявила, что ждет ребенка, Констанция не переставала напряженно размышлять о случившемся. Какая вопиющая несправедливость! Ребенок Летти казался ей преступником, покусившимся на то, что должно принадлежать ее сыну. Констанция не желала признать, что Джонатан, как сын Джона и сводный брат Сэма, будет обеспеченным человеком, имеющим достаточно и земли, и денег. Одна и та же мысль мучила ее: часть наследства Джонатана может достаться другому! Если бы Летти осталась бездетной, всем состоянием рано или поздно завладел бы Джонатан. Только так, думала Констанция, и должно быть.

Раздавшийся совсем недалеко раскат грома вывел Констанцию из задумчивости. Она вновь взглянула на роженицу. Летти рожала слишком рано — ребенок должен был появиться на свет не раньше середины мая, а сейчас только начало апреля. Роды были явно преждевременными и потому длились мучительно долго. Констанция внезапно почувствовала робкую надежду: ребенок Летти может оказаться мертворожденным…

Мысль несколько приободрила Констанцию, и она, наклонившись к Летти, вытерла ей пот со лба.

— Тужься, дорогая, — ласково сказала она. — Потерпи немного — ребенок вот-вот появится на свет.

— Констанция, милая, ты так думаешь? — прошептала Летти. — Насколько я помню, у тебя с Джонатаном получилось куда быстрее. — Она попыталась улыбнуться. — Помню, слуга еще не успел дойти до наших комнат, как прибежал Джон и сказал, что у тебя родился сын.

Изящные губы Констанции растянулись в снисходительной улыбке.

— Да, дорогая, но не забывай, я все-таки намного моложе. Не волнуйся, — поспешно добавила она, заметив тревогу в серо-голубых глазах Летти — Все будет хорошо. Ничего, что у тебя роды длятся чуть дольше. Я уверена, все пройдет нормально.

— Если бы здесь был Сэм… — тихо сказала Летти. — Он никогда не поехал бы в Филадельфию, если бы знал, что ребенок родится раньше срока.

— Хватит об этом. Сэм сделал свое дело, и сейчас он тебе не поможет.

Летти снова пронзила боль, и она вскрикнула. Схватки начались более полутора дней назад и вконец вымотали ее. Волнение за себя и ребенка ни на минуту не оставляло ее, ей казалось, что оба они могут погибнуть. Бедняга Сэм, подумала Летти, он не перенес бы этого.

Подумав о любимом муже, Летти заставила себя отвлечься от тревожных мыслей и сосредоточиться на родах. Ненадолго установилась тишина, нарушаемая лишь грозными раскатами грома и тяжелым, прерывистым дыханием Летти, делавшей все, чтобы помочь ребенку появиться на свет.

Комната, в которой находилась Летти, была просторной и прекрасно обставленной. Летти лежала на широкой кровати под светло-зеленым шелковым пологом. Пол покрывал розово-кремовый толстый ковер, в мраморном сером камине полыхал огонь. Комнату мягко освещали лампы, в которых горел превосходный китовый жир. У противоположной стены стояли шкаф из красного дерева, изящный туалетный столик и обтянутый бархатом пуф. Рядом с кроватью — стул, на котором лежало несколько чистых полотенец и небольшое бело-голубое одеяло. Летти сама связала его для младенца. На столике из орехового дерева помещались большой фарфоровый таз и кувшин, наполненный теплой водой.