Сын вождя (СИ) - "Нэйса Соот' (полная версия книги TXT) 📗
Даже конунг владел наделом лишь в тех размерах, сколько могла обработать его семья. Он правил свободными людьми, и другого дохода, кроме того, что получал с поместья, у него не было.
Когда Люди Севера только пришли в этот холодный край — и многими поколениями позже, пока оставались еще бескрайние пустоши и дремучие леса, не имевшие хозяев, каждый мог присвоить себе и возделать столько ничейной земли, сколько желал.
Тот же, кто хотел построить усадьбу на общей земле, там, где простирались поля и пастбища, собирал три стога сена, закладывал дом о четырех углах и с двумя свидетелями обходил эти владения, чтобы обозначить их границы — что мог объехать зимним днем верхом, то становилось его. Земля принадлежала тому, кто первым ставил на ней жилье. Именовалось такое владение — одаль.
— Вы вернулись домой рано, — сказал Эрик, усаживаясь на покрытую полавочником скамью и взбивая подушки, расшитые красными нитками, чтобы устроиться между них.
— Так и есть.
— Еще не наступил месяц убоя скота.
— Да.
Осенью северяне неизменно устремлялись в страны, где рос виноград — рассчитывали время так, чтобы пристать к берегу в дни праздника сбора урожая и забрать с на родину вино и виноград. Особенно ценилось в северных землях франкское вино.
Винодельцы успели изучить подобную тактику и старались укрыть драгоценный напиток от алчных завоевателей, однако это не помогало почти никогда.
Конунг ждал объяснений, и Льеф продолжил:
— У нас были раненые. Шесть наших драккаров погибло.
— Вышел не очень удачный поход, да? — Эрик нахмурил брови.
— Рун поторопился… — Льеф замолк, чувствуя, что сказал не то. — Он хочет славы, мой господин. Все мы идем в бой ради нее.
Конунг замолк, размышляя о его словах.
Вспыльчивость была на севере не в цене. Она показывала неумение как владеть собой, так и принимать решения с холодной головой. Не любили, правда, и тех, кто вспыльчивых дразнил. "У кого ума больше, тот и отступит", — так говорили старшие в роду.
Даже расквитаться с убийцей друга или родственника сразу же, не остыв, принималось за позор — чем больше времени обиженный ждал подходящего момента для мести, тем большего уважения заслуживал он.
— Рун со временем остепенится, — произнес Льеф.
— Ты знаешь, Льеф, он мой сын, и я тоже его люблю. И я ценю твою преданность ему, Льеф — ты его кровный брат. Но этого не случится никогда.
Северяне считали, что кровные братья связаны особыми узами. Юноши, выросшие вместе, как Рун и Льеф, или воины, плечом к плечу стоявшие в бою, часто совершали обряд смешения крови, и союз этот был нерушим.
Обряд проводился в торжественной обстановке и с соблюдением особых ритуалов.
Состоял он в том, что двое проходили под полосой дерна, свежевырезанной из земли и закрепленной на копьях с высеченными на их древках рунами — тайными магическими письменами.
Так было и с Льефом и Руном.
Перед тем, как вместе отправиться в первый бой, они вышли на середину долгой отмели и срезали большой пласт дерна, оставив его края прикрепленными к земле. Подставили под него копья с рунами такой длины, что стоя можно было достать рукой до того места, где наконечник соединялся с древком. Пройдя под дерном, оба пустили себе кровь. Она потекла по земле, выкопанной из-под дерна, и перемешались земля и кровь между собой. Оба опустились на колени и дали обет хранить верность друг другу весь век. Они поклялись мстить друг за друга, как брат за брата, и призвали в свидетели всех богов.
Названые братья коснулись земли, а, встав с колен, заключили друг друга в объятья.
Клятва их была дана один раз на всю жизнь. Каждый из братьев в любой миг был готов защитить брата и в битве, и в мирной жизни. А когда ход времени призывал побратимов отойти от боевых дел, то и дома свои они строили недалеко друг от друга — чтобы по-прежнему иметь возможность помочь. Души побратимов связывала между собой общая кровь. Если же валькирии уносили одного в чертоги Вальхаллы, то второй должен был отомстить за него.
Вместе ступали они на палубы драккаров. В битвах с неприятелем корабли их стояли борт о борт. Если же случалось так, что оба оказывались на одном драккаре, то один всегда занимал место у мачты, где кипел самый лютый бой — а другой у него за спиной.
— Я люблю Руна, — повторил Эрик, — но я не уверен, что из него получится хороший конунг. Или хотя бы хороший король*. Но ты всегда был при мне, так же, как он. Ты знаешь, что у отца твоего есть со мной родство.
Льеф молчал, понимая, к чему клонит Эрик, но не зная, что сказать в ответ.
После смерти конунга титул не передавался по наследству — хотя новым и становился чаще всего сын прежнего. Конунгом мог стать любой, кто имел хотя бы дальнее с ним родство. Законность происхождения была не важна.
— Ты знаешь, конунг, я никогда не стремился к власти. И тем более не желал отнять ее у брата.
Эрик снова взбил подушку и задумчиво произнес:
— А может, так и должно быть? Может, власть сумеет удержать тот, кто никогда не стремился к ней?
Льеф молчал, и конунг продолжил:
— Тот, кто займет мое место, станет и первым воином, и верховным жрецом. Он будет вершить суд и созывать дружины со всех земель. Решать, отправится ли войско в поход. Наказывать преступников, а иногда и сам станет сжигать дома тех, кто преступил закон. Но он и должен будет защищать берега нашей земли от набегов недругов, хранить мир и безопасность наших людей. Дело не в том, чего хочет каждый из нас. Дело в том, кто сможет нести бремя королевской судьбы.
— Конунга выбирает тинг. А ты знаешь, что думают люди о Руне и обо мне.
— Конунга выбирает тинг. Но эрлы пока еще верны мне.
— Я могу управлять кораблем, — упрямо повторил Льеф, — мне нравится свежий ветер моря и плеск весел за кормой. Большего мне не нужно. Моя дружина — моя семья. Если бы вдруг я стал конунгом — я стал бы выше ее.
— Тебе не хватает семьи? — конунг испытующе посмотрел на него.
Льеф стиснул кулак.
— Я нашел ее при твоем дворе.
— Тогда почему теперь ты хочешь уехать от меня?
Льеф отвел взгляд. Причина была одна, и ее звали Кадан.
Дни тянулись за днями. В лекарской избе не менялось ничего. Даже Сигрун почти перестала навещать раненого.
— Ты почти здоров, — говорила она, но Кадан подозревал, что дело не только в том, что рана зажила. Сигрун исчезала из избы по вечерам и возвращалась, когда в небе уже высоко стояла луна — то грустная, то веселая.
Трое из воинов, лежавших рядом с галлом, отправились к богам. Остальные встали на ноги и покинули лекарский дом.
Только Кадан продолжал лежать и ждать. В голове его всплывали образы викингов — то один, с золотыми волосами и глазами колкими, как лед, то другой, похожий на южную ночь. Но к радости или к печали к нему не заглядывал ни один, ни другой.
Кадан потихоньку свыкался с мыслью о том, что ему никогда уже не вернуться домой.
Только раз он обратился к Сигрун с вопросом:
— Что такое судьба? — спросил галл.
Сигрун с удивлением посмотрела на него, а затем в глазах ее проскользнула насмешка:
— Тебе-то что? Ты раб. Ты потерял свою удачу навсегда.
Кадан отвернулся к окну, и Сигрун, пожалев о своих словах, присела рядом с ним на краешек топчана.
— Урд, Верданди и Скульд — Судьба, Становление и Долг — вот имена норн, что живут в чертогах Одина под сенью ясеня Иггдрасиль, — сказала она. — Они плетут нити судьбы. Какой узор они выткут — тот и будет твоей судьбой. Начертанного ими нельзя изменить и нельзя избежать. Скульд, младшую из норн, с валькириями Гунгой и Рингой, отправляет Один во все битвы, и они выбирают тех, для кого этот бой станет последним. И на конях своих валькирии заберут их с собой на вечный пир. А кто вернется с похода живым — время того еще не пришло, у каждого свой путь и у каждого свой конец.
Другие духи приходят в момент появления ребенка на свет, чтобы установить младенцу срок жизни: одни из рода ассов, другие из рода светлых альвов. Они являются человеку в самом начале его жизни и определяют для него судьбу, а затем всю жизнь сопутствуют ему. Самых одаренных, сильных и именитых сопровождают в их пути могущественные духи-спутники.
