Ужасная саба и ее хозяин (СИ) - Чаусова Елена (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Эйдан ощутил ее пронзительную грусть, и у него самого сердце сжалось от сопереживания и нежности. Она была такой невыносимо трогательной в эту минуту. Ему немедленно захотелось кинуться к Лейтис и крепко ее обнять. Но сейчас это бы только отвратительно все испортило. Некоторые люди плакали во время добровольной порки, некоторые и вовсе ровно за тем на нее и соглашались — чтобы сбросить накопившиеся дурные эмоции, напряжение, чтобы позволить себе излить переживания, которые не получалось выразить иначе.
А Лейтис… ей это было нужно особенно сильно, его чудесной чувствительной эмоциональной девочке, которой так трудно было успокоиться, которую постоянно разрывало от эмоций. И сейчас забота о ней заключалась ровно в том, чтобы дать ей заплакать. Эйдан не ожидал, не мог предвидеть, что порка для нее — такой вот способ успокоения, пока они не попробовали. Слезы в первый раз, когда он выпорол ее ремнем, Эйдан воспринял как нечто само собой разумеющееся, когда его бедная саба ощущала себя настолько несчастной и виноватой. Реакцией на ту ситуацию, единственной в своем роде. А теперь понимал, что ей это нужно всякий раз, когда она чересчур переживает — выплакать лежащую на душе тяжесть. И легче всего это сделать во время порки. Он не ожидал этого, но был готов сейчас делать то, что нужно Лейтис. Эйдан всегда был готов к этому.
— Хозяин всегда был слишком мягок, совсем тебя распустил. Когда тебе было так нужно действительно строгое обращение, — он продолжил их игру и продолжил удары, с каждым разом немного их усиливая и ускоряя темп. Именно это лучше всего помогало заплакать — чувство и понимание, что верхний не только не остановится, но продолжит еще жестче, будет еще больнее, и чем сильнее были физические ощущения, тем больше усиливались и эмоции, которые нужно выплеснуть. Когда стек перестал делать задержку перед новым ударом, Эйдан продолжил бить нагоном, вращая рукой по кругу от локтя — по три подряд шлепка по одной ягодице, потом по второй. Так было еще быстрее и чувствовалось еще острее. Ему нужно было продолжать, пока Лейтис не сможет наконец зарыдать в полную силу.
На самом деле, чересчур много и не понадобилось, она легко впала в еще большую грусть, все громче подвывая, и вскоре заплакала и начала, всхлипывая, делиться тем, что так давно и долго копилось у нее на сердце:
— Мне было так плохо. Так ужасно. Меня никто не любит. Я два года на улице шаталась. Потому что вот. Потому что мне надо. А папа говорит: не ходи в клуб. А ты. Ты. Ты даже не порол сразу с первого дня, чтобы сразу было понятно, что тут — все хорошо и правильно. Как будто я и не нужна-а-а-а-а-а, — тут Лейтис зарыдала.
И теперь-то уж, разумеется, Эйдан сразу бросился к ней, прижался, к еще пристегнутой, поцеловав в затылок, в висок, в щеку, погладил по рукам. А потом принялся быстро снимать с нее браслеты оков, продолжая одновременно гладить по спине и голове.
— Бедная девочка, бедная моя чудесная девочка. И дома не понимали, и родной доминант не понимал тоже… что тебе это нужно, совершенно необходимо. Совсем измучилась, бедная. Ничего, хорошая моя, ничего… буду теперь тебя пороть сколько нужно, как нужно. Как следует и от души, я пообещал тебе сегодня, — с этими утешительными и сочувственными уговорами он поднял Лейтис на руки, чтобы отнести на кровать, уложить и дать там порыдать в своих объятьях, сколько ей потребуется, чтобы выплакаться и успокоиться. Но бедная девочка, в самом деле. Ее, выходит, из дому из-за этого и выставили? И доминанта найти подходящего попросту не позволяли, потому что хотели ее "исправить". С тем же успехом от нее можно было требовать перестать быть сабой. Невозможно изменить врожденную особенность организма и психики, которая из-за нестабильной магии, да и от плохих отношений в семье, проявлялась только ярче. — Ты из-за этого… из дома ушла?.. — решился спросить он, после того, как уложил в кровать, устроив на боку поудобнее и, улегшись рядом и накрыв ее одеялом, обнял и прижал к себе.
— И еще из-за прически, — Лейтис всхлипнула, посмотрела не Эйдана и попыталась улыбнуться сквозь слезы. — Представляешь какая нелепость? Весь этот скандал, после которого я ушла, начался всего лишь из-за того, что я выкрасила волосы. Ы-ы-ы-ы-ыы-ы-ы-ы, — тут она снова заревела.
Эйдан сперва вытаращился на нее с искренним ошеломлением, округлив глаза, а потом, когда она заплакала опять, прижал к себе крепче и принялся гладить по голове и покрывать лицо нежными утешительными поцелуями.
— Бедная моя, хорошая моя Лейтис… — приговаривал он, попросту не находя сразу каких-то еще слов. Это было ужасно, нет — чудовищно. Он давно знал и понимал, что ее опекуны-родственники попросту отказались нести положенную ответственность за нее. И знал, что им всегда было плевать на ее чувства и желания. Но чтобы настолько. Выставить сабу, не имеющую опыта самостоятельной жизни, на улицу из-за того, что она выглядит неподобающе… это… нет, Эйдан не мог подобрать этому названия, все слова казались слишком мягкими. — Можешь хоть вся целиком от макушки до пяток в розово-черную клетку выкраситься. Я тебя буду любить точно так же, в любом виде, любую, всегда. Правда, с такой покраской следов от порки толком видно не будет… но это я как-нибудь переживу, лишь бы тебе было хорошо, — наконец изрек он совершеннейшую нелепость. Кажется, ему всегда хотелось говорить такие вот душераздирающе бредовые вещи, когда его слишком сильно переполняли чувства к Лейтис. Они звучали абсурдно, зато ими можно было хоть отчасти передать то, что он ощущает… настолько большое, яркое и невыразимое.
— Ну дело же не только в этом, — Лейтис принялась рукой вытирать лицо. — Оно, знаешь, сошлось: прическа, я попыталась пойти на курсы вождения, счет из БДСМ-клуба пришел. Ну, и отец разъярился и принялся требовать, чтобы я… вела себя подобающе. А я сказала, что лучше из дому уйду, чем от себя отказываться, а он сказал, что я — это я, а моя прическа — это детские капризы, и как надумаю перестать капризничать, могу возвращаться. И вождение капризы. И… то, что я мазохистка. Вот откажусь от всего — и можно домой. Не то чтобы у меня на улице было что-то, кроме прически, но знаешь… дело ведь правда не во внешнем виде. Он просто хотел, чтобы я стала кем-то другим.
Эйдан тут же нашарил в кармане платок, убрал ее руку от лица, поцеловав пальцы, и принялся осторожно, нежно его вытирать, продолжая целовать щеки и глаза то и дело. Ее хотелось зацеловать всю. Такую чудесную, такую несчастную. Которую столько лет так сильно и несправедливо обижали — и эта помешанная на правильном поведении и внешнем виде стерва из Королевского медицинского колледжа сегодня просто напомнила Лейтис о том, как к ней относились всю ее сознательную жизнь. Удивительно ли, что ее это настолько выбило из колеи?.. Не так выглядит, не так себя ведет — не такая вся целиком. Для родного отца. Эйдан всерьез был уверен, что ее воспитывала какая-нибудь полуспятившая двоюродная тетушка, а все было еще хуже, чем он думал.
— Твоему отцу в принципе доверять ответственность за живых людей нельзя, не важно, сабы они или нет, — убежденно сообщил Эйдан и опять крепче прижал ее к себе. Поцеловал еще, в обе щеки по очереди, ласково погладил по голове и по спине. — Несчастная моя, хорошая моя… Как ты жила, бедная девочка?.. Когда тот, кто должен быть самым близким человеком, тебя не понимает ни на каплю — и понимать не собирается. Во имя всех богов, это же дурь какая-то, нелепость. Как он себе представляет мазохизм из прихоти?.. Переносить боль, доверяться другому человеку, пускай даже в клубе, где Наставники следят… Бедная моя Лейтис. Ты мучилась, девочка моя, а он тебе даже шанса не дал нормальные отношения завести, а потом выставил за порог. Я не понимаю, не могу понять, — он неровно вздохнул и стиснул ее в объятьях совсем уже крепко, словно пытался защитить от той, прошлой жизни, в которой она была вынуждена жить столько лет, и от той, в которой она была вынуждена жить потом, на улице, совсем одна.
— Ну, из прихоти — это ради эпатажа, ему назло, чтобы он краснел, какая у него дочь: мало того, что саба, так еще и это. Примерно так себе представлял, — Лейтис вздохнула. — На улице было тяжело выживать, но сохранять себя было труднее дома, как-то так. И мне до сих пор сложно поверить, что я тебя устраиваю как есть.
