Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
- Чтоб ты поняла, что значит терять, сука! Чтоб ты выла от боли! Чтоб хотя бы физически познала все ее грани.
И я схватила ее за запястье, и, когда она дернулась, я сжала ее руку сильнее, видя, как психопатка так же, как и ее брат, и не думает одернуть руку.
- Я выла от нее. Выла каждый день моей жизни, когда ко мне не могли прикоснуться самые близкие люди! Выла, когда смотрела на себя в зеркало и видела цвет волос, за который отправляют на костер. Тебе ли не знать, что людям плевать, кто ты, если ты хоть чем-то отличаешься физически от них – они беспощадны.
- С твоей смазливой физиономией и роскошным телом только и говорить о внешности.
Но я ее не слушала.
- Я знаю, что такое терять! Знаю, Саанан тебя раздери! Потеряла любимого. Я ждала его до последнего, но он не пришел за мной, и меня выдали замуж. Я потеряла брата, которого растерзали валлассары. Я потеряла всю свою семью при жизни. Они все отвернулись от меня…за любовь к твоему брату.
- Как трогательно. Это твоя история, шеана? Сравнить со мной, кто и сколько потерял? Мне насрать на твои потери. Мне плевать на твои слезы. Ты обвела вокруг пальца моего брата, но я вижу тебя насквозь!
- Я люблю твоего брата. Люблю как сумасшедшая психопатка…люблю одержимо настолько, что бежала к тебе, рискуя жизнью…
Она расхохоталась.
- Не смеши меня! Чем ты там рисковала? Жизнью? Твоя, родня никогда б тебя не тронула! Не трать мое время. Тебе меня не разжалобить. Эй, Бун! Уведите сучку! Скажи парням, что сегодня будет нарушен закон нашего отряда – им дадут на растерзание лассарское велиарское мясо.
И в глазах ледяная ненависть. Злоба. На такую ярость способны только женщины с выжженной душой. И я поняла, что у меня почти нет шансов, чтобы она поверила мне.
- Моя родня меня ненавидит…они приговорили меня к пожизненному заточению, а верховный астрель приказал сжечь на костре. За то, что я... за то, что родила сына от валласара. Сына от Рейна.
Голос дрогнул, и я почувствовала, как мое лицо исказило гримасой боли, как наполнились горло и глаза ядовитыми слезами. Как скрючило всю под грузом утраты.
- Он…он умер от оспы…умер у меня на руках, – вскинула голову, глядя сквозь слезы на застывшее лицо предводительницы мятежников, – и нет потери страшнее в этом мире, чем потерять ребенка…нет люти страшнее, чем хоронить его своими руками под плитой каменной и носить ему туда цветы…чем петь неспетые колыбельные и рассказывать нерассказанные сказки, отсчитывая месяц за месяцем его луны и солнца…и зная, что больше никогда не возьму его на руки. Чем слышать по ночам его плач и видеть его в каждом младенце. Вот он – ад на земле. Все остальное и горем назвать нельзя.
Она смотрела мне в глаза, и ее лицо скривилось в такой же гримасе, как и мое. А нож выпал из рук.
- Если Рейна казнят, то не имеет значения, что ты сделаешь со мной. Меня и так нет. Я наполовину мертвая!
- Бун! Поднимай людей, мы идем, куда она скажет. – подняла на меня синие, полные слез, пронзительные глаза, – Мне жаль твоего сына, Одейя дес Вийяр. Я буду его оплакивать вместе с тобой.
ЭПИЛОГ
Я ехала сзади и наблюдала за ней. Они невероятно похожи с Рейном. Та же фанатичная преданность своему народу, та же Дааловская гордость на грани с абсурдом. Когда выезжали из лагеря, я увидела, как она подхватила за талию очень хрупкую девушку с длинными каштановыми волосами и алчно поцеловала в губы, сминая в объятиях. Как мужчина. Я тут же отвернулась. Конечно, я слышала об этом…о такой любви. Иногда даже видела тех, кого за нее покарали. Законы Лассара запрещали такие аморальные отношения. Инквизиция преследовала этих бедняг не меньше, чем шеан, мадоров и всех, кто так или иначе связан с нечистью. Люди любят ставить клеймо на тех, кто не похож на них. Они любят причислять их к врагам и с чистой совестью поднимать на них оружие.
Я помнила, как хлестали плетью моего покойного брата Самирана, когда он был еще подростком. Кто-то увидел его сношающимся с нашим молодым помощником казначея Ставогом. Отец приказал казнить любовника велиария и отрезал ему член прямо на площади и скормил псам, при этом стража удерживала рыдающего Сами за руки, а у меня сердце кровью обливалось от той боли, что я видела в его глазах, когда голова помощника казначея Лассара покатилась к его ногам, и Сами упал без чувств на руки своим пажам. Это была самая первая чудовищная жестокость, которую я увидела от отца. Но тогда я еще не смела его осуждать. Я считала, что он действует во благо Самирана, и это нечистая сила заставила моего брата вожделеть не женщину, а мужчину.
Самое смешное, что отец наивно верил, что подобное наказание возымеет должный эффект, и Сами начнет любить женщин… он сам и был женщиной с членом. Через полгода у него появился новый любовник, а потом еще и еще, и отец отправил его подальше со двора вместе с армией. Чтоб не позорил его. А еще сказал, если открыто с мужиками крутить будет, отрежет член и ему, да в астрели отдаст, Иллину служить и грехи замаливать. Тогда мне эта кара казалась справедливой. Пока на своей шкуре не испытаешь, что значит любить не того, кого нужно и угодно, а кого-то совершенного чуждого и народу, и вере твоей, людскому пониманию… и ничего с этим не поделать, не изменить, невольно осуждаешь наряду со всеми. И вот уже плевать на веру, плевать на все, лишь бы рядом быть с тем, кого сердце выбрало. Разум орет, корчится в муках, совесть горит и струпьями исходится, а сердце дергается в сладкой агонии и плевать оно хотело на разум с совестью вместе взятыми. Наверное, вот так самые страшные предательства свершаются, самые жуткие убийства и войны. Я предавала свой народ, своего брата, отца и трижды предала бы их всех снова, лишь бы мой мужчина жив остался, лишь бы в небо синее смотрел, как и я иногда, лишь бы те же звезды, что и я, видел. Ловила на себе презрительные взгляды валласаров и понимала – правы они в какой-то мере. Есть за что презирать дочь, предавшую отца своего. Но и они не вправе осуждать меня.
Кони впереди громко заржали и на дыбы взвились, остановился отряд, вслушиваясь в предрассветную тишину. Бун – тучный мужик, лет сорока с раскрасневшимся лицом и испариной на лбу, подъехал к Дали.
- Баорды, моя деса, какого-то несчастного растерзали. Около часа назад здесь прошли. Видать, твари рыщут и путников выслеживают. Совсем оборзели и страх потеряли.
Дали пришпорила коня, а я за ней, но она обернулась ко мне:
- Не для слабонервных зрелище. Оставайся на месте.
Я усмехнулась.
- Я этими руками колола и резала, после меня оставались зрелища и похуже.
Вздернула черную тонкую бровь и спрыгнула с коня, склоняясь над растерзанным мертвецом. Я тоже взгляд опустила и челюсти сильно сжала, до боли, так что свело их и захрустело во рту. Гулко-гулко забилось под ребрами сердце – узнала я его. Сама с лошади спрыгнула и над трупом склонилась. Только баордские твари могли такое сделать. Только они. Живьем его жрали. Ран с горного поселения. Тот, что с младенцем домой шел. Половина тела от него осталась. Обглодали твари его до костей. Я склонилась к нему, покачиваясь на коленях, и глаза ему закрыла, смотрящие застывшим упреком на макушки елей. Я ведь слышала его и ребеночка слышала. На помощь не пришла. Потянула из-за пазухи дозорного кружевной чепец и пальцы невольно сжались, за рукав себе сунула. Сердце сжалось с такой силой, что, казалось, в камень превратилось. А ноздри младенческий запах защекотал. Так отчетливо вспомнила малыша Валанкара у себя на руках, как улыбался мне, какие волосики у него шелковистые …как на сыночка моего покойного похож. Тряхнула головой, отгоняя мысли. Стараясь справиться с болью невыносимой, прожигающей изнутри ядом извечного мучения только от мысли о ребенке.
- Сжечь его надо, чтоб душа покой обрела.
Далия смотрела на солдата. Потом на меня взгляд перевела.
- Что мне за дело до трупов лассарских? Плевать, что с душой этого пса будет. Он, думаешь, каждого хоронил, кого меч его рубил? Или кому засаживал, разрывая внутренности, ошалев от власти и вседозволенности?
