Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия (читать книги полностью .txt) 📗
— Эх, — запинаюсь, теряю дар красноречия. — Думала совсем другое сказать.
Облизываю предательски пересохшие губы, пробую исправиться.
— Встанешь, — заявляю с обезоруживающей улыбкой а-ля сладкая идиотка. — Ты скоро встанешь.
Your bunny wrote*.
*использование эвфемизма, англ. «Your bunny wrote» (рус. «Твой кролик написал») звучит очень близко к фразе «Ёб*ный рот» (прим. авт.)
Даже не рот, а стыд. Вот куда опять повело, а? Вот…
Chop is a dish.
*использование эвфемизма, англ. «Chop is a dish» (рус. «Отбивная — это блюдо») звучит очень близко к фразе «Че п*здишь?» (прим. авт.)
Вот действительно — че я пи…? Вот кто такие убойные тексты в моей голове составляет, а? Надо найти, зверски убить и закопать.
— Встану, — согласно кивает фон Вейганд, мягко отстраняет меня, аккуратно перемещает с коленей на диван.
Ядовитый страх забирается под взмокшую кожу. Впервые боюсь не за себя. Охраняю луч надежды под сердцем, благословение небес, до которых все же удалось достучаться.
Разрозненные пазлы против воли собираются в цельную картину — тошнота по утрам, странные вкусовые предпочтения, резкие перепады настроения.
Впрочем, я частенько мазала колбасу сладким джемом, и всегда была хамоватой истеричкой. Но это не столь важно, к делу подшивать не следует.
Рассмотрим вещественные доказательства. Грудь увеличилась на размер без всяких супер-лифонов, обозначился небольшой животик, а гости из Краснодара ровно четыре месяца не показывались на пороге. Последний критический день четко совпал с визитом Вознесенского, тогда я была настолько шокирована исчезновением Стаса, что не обратила внимания на то, как все началось и кончилось. Дальше легче не стало, и я попросту забыла, что должна менструировать.
Почему не сообразила раньше? Не замечала тревожные симптомы, отмахивалась от очевидных проявлений беременности?
События не баловали приятностями. Хлесткие пощечины чередовались с пряниками, ввергая в полу наркотический транс, выбивая из-под ног хрупкую реальность.
— Откровенность за откровенность, — фон Вейганд поднимается, снимает куртку и отбрасывает в сторону, вскоре туда же отправляется поруганный моим вандализмом свитер. — Правда, хочешь узнать?
— Хочу, — отвечаю несмело, чуть слышно.
«Догадался про ребенка?» — эта мысль обдает холодом, заставляет внутренности болезненно сжиматься.
Впрочем, если бы догадался, то не скрывал бы.
Он не считает нужным лично курировать мой цикл, к тому же, банально не успевает отслеживать такие мелочи. Важные звонки, ответственные переговоры, разъезды и отъезды. Куда там смотреть за тампонами да прокладками? Не проинструктировал сутенера-зануду должным образом, не заставил остальных слуг перелопатить мусор. Все пропало, важнейшая деталь упущена.
Зловещие слова Сильвии наслаиваются на полное отсутствие предохранения. Логическая цепочка приводит к тягостным выводам.
С нашей первой встречи мы пользовались презервативом…
Черт, мы ни разу им не пользовались.
И в то же время фон Вейганд не производит впечатления человека, мечтающего обзавестись потомством. Более того, садистские забавы и жесткая дрессура вкупе с колоссальным психологическим давлением — не самые благотворные условия для осуществления подобных целей.
Исходные данные: плюет на контрацепцию, не планирует наследников. Прибавим фразу, случайно сорвавшуюся с уст стервозной супруги — «роди ребенка, если получится».
Что еще можно подумать?! Других вариантов просто не возникает. Только принципиальное нежелание иметь детей.
Господи, он заставил собственную жену сделать аборт… из принципа?
Это ужасно, гораздо хуже, чем поступок Леонида, даже представить муторно и жутко.
Невероятно, тем не менее, я готова поверить. А так же понять и простить без объяснения причин. Лишь одному мужчине в моей реальности дозволено абсолютно все.
Но…
Никогда и ни при каких обстоятельствах не расстанусь с этим ребенком, буду оттягивать момент истины, дождусь полнейшей необратимости. Хоть месяц продержаться, а потом фон Вейганд элементарно не рискнет вмешиваться, опасаясь за мою жизнь.
Придется поднять ставки, изворачиваться и лгать, пойти на любые жертвы и ухищрения, только бы…
— Ты спрашивала о любви.
Он останавливается напротив, запускает пальцы в мои спутанные волосы, заставляет запрокинуть голову и встретить горящий взгляд черных глаз.
— Я женился на Сильвии, потому что нужно было на ком-то жениться, а она выглядела достойной кандидатурой. Да, мне нравилось ее трахать. Мне нравилось трахать многих, самых разных женщин, но я не склонен считать любовью каждый новый всплеск гормонов.
С трудом улавливаю смысл, трепещу от звука этого хриплого голоса, невольно выгибаю спину, отзываюсь инстинктивно, воспламеняюсь и покорно откликаюсь на зов хозяина.
— Природная потребность, необходимая разрядка, не более того, — пальцы фон Вейганда неспешно движутся по шее, добираются до свитера, грубо дергают вниз, обнажая тело.
Словно погружаюсь в горячую ванну, по венам струится расплавленный металл.
— А с тобой иначе, — рывком вынуждает подняться, притягивает ближе, нежно трется бородой о мое плечо, касается именно там, где красуется отпечаток его зубов.
Жаждет подчинить и подавить, никогда не отпускать, заклеймить навечно.
Лучше убьет, чем разрешит уйти. Вырвет мою душу из ада, не разрешит и в рай попасть. Привяжет намертво, телом к телу прикует, вольется в кровь, в разум мой войдет.
— Как тебе удается? В чем фокус? — произносит на ухо, опаляет дыханием, слегка прикусывает мочку, коварно дразнит. — Я берегу эту аппетитную задницу, выслушиваю разную чушь, утираю слезы и терплю истерики, устраиваю романтические сюрпризы и отвечаю на дурацкие вопросы.
Твоя вещь, твоя собственность, твоя шлюха, твоя маленькая лживая сучка.
Твоя… и это заводит. Возбуждает до предела, не отпускает ни на миг, обостряет чувства, бросает вызов, окунает в пучину преступного вожделения.
— Любовь подразумевает нечто светлое. Открывает лучшие стороны характера. Верно?
Глухой смех фон Вейганда, будто звон разбитого стекла. Вздрагиваю, тщетно бьюсь в удушающих объятьях монстра.
— Но это не имеет ничего общего со светом, — он сжимает меня крепче, до хруста костей, намеренно причиняет боль. — Это одержимость.
Пагубная и токсичная, разрушающая все на своем пути, уничтожающая запреты, срывающая печати. Думаешь, не понимаю?
— Ты спрашивала о доверии.
Сердце дает перебой, замирает и вновь стрекочет в бешеном ритме. Когтистые лапы ужаса смыкаются на горле.
— Врагов у меня достаточно, серьезных и не очень. Вроде Мортона, таких, что на смерть. Вроде Сильвии, которые не упустят шанса поквитаться и порадуются незначительному перевесу. Вроде Дитца, озабоченных личной выгодой до той степени, когда грань между союзничеством и соперничеством стирается.
Напрасно пытаюсь урезонить обезумевший пульс.
— Тебе нужно бояться не их. От врагов сумею защитить, — прижимается губами к моему лбу, обдает скрытой нежностью. — Я самому себе не доверяю. Я не знаю, как далеко зайду в этой одержимости, что потребую.
Обнимаю фон Вейганда, сначала легонько касаюсь кончиками пальцев, потом все сильнее и увереннее, буквально впиваюсь в широкую спину. Закрываю глаза, отчаянно стараюсь не разрыдаться вновь под напором разнокалиберных эмоций.
— Ничего страшного, — звучит тупо, но талант к умным речам давно отказал мне в сотрудничестве.
— Серьезно? — его ухмылка ощущается кожей.
— Поверь, — улыбаюсь в ответ.
Хочется говорить о важном и настоящем, развеять туман сомнений и заглянуть в прошлое, обнаружить ответы и разгадать тайны, отыскать надежное укрытие. Хочется признаться в беременности, объяснить и порадовать, сделать все простым и понятным, низвести к общеизвестным истинам, эталонным параметрам. Хочется шептать избитые признания, доказывать правду, захлебываясь в стонах отчаяния, хоть как-то урезонить бурю внутри, достичь равновесия, получить выстраданное облегчение.
