Вольно дворняге на звезды выть (СИ) - Чацкая Настя (первая книга .txt) 📗
— Не глупи, — ровно говорит Чэнь, когда понимает, что ответа не будет. Как будто ему действительно не насрать, как будто он не доносит обо всём, что здесь видит. Его сложно винить, это его работа. — На следующей неделе из Токио возвращается отец. Не нужно заранее портить ему настроение.
— Хорошо, — еле разжимая челюсти, отвечает Рыжий.
— Хорошо, — повторяет Пейджи. Протягивает руку, гладит его по щеке. Улыбается шире. — Я люблю тебя.
Конечно. Конечно, она его любит.
Рыжему кажется, что его сейчас стошнит. Он шумно вдыхает носом и отводит взгляд. Зефир с разгону врезается в ноги Пейджи приплюснутой головой. Она смеётся, присаживаясь перед ним:
— Ну так что это у нас за парень? Как тебя зовут, малыш? Зефир? Кстати, позвони Хэ Тяню, дорогой. Пирог уже почти готов. Пусть поторопится.
Рыжий не выдерживает — сглатывает. Потом говорит:
— Извини.
И сбегает в ванную.
Открывает воду — тугая струя бьёт в раковину. Его корёжит в сухих позывах, но даже сблевать нечем — он с утра не жрал. Сука, целый день через жопу.
Рыжий сплёвывает в слив, смаргивает накатившие слёзы. Гипнотизирует водяную воронку взглядом, потом прижимается горячим лбом к прохладному зеркалу, долго выдыхает ртом.
Стекло становится мутным.
Но не становится легче.
Ладно, да, дерьмо случается.
С кем-то постоянно, с кем-то — реже, это не смертельно. Это природный рандом. Может быть, кому-то сверху не понравился цвет твоих глаз или форма твоих ногтевых пластин, и этот кто-то решил поставить на тебя маркер, как бумажку на спину: «дерьмо — сюда». А может быть, распределение проводится как-то иначе, Рыжий хуй знает.
Он представления не имеет, кого брать за грудки, кого прижимать к стене и требовать: нахуя ты вот так со мной? Что я тебе, блядь, сделал?
Рыжему вообще сложно даётся анализ. Ему сложно даётся всё.
Он не дурак, просто вот такая у него жизнь, вот так у него всё устроено. Через пятое колено. Не напрямик, а в обход через зыбучие пески и паркие болота.
Неизвестно, зачем он целый вечер гипнотизирует телефон взглядом, потому что даже если случится чудо, если экран загорится долбаным «мудило», он, конечно, не возьмёт трубку. Тут же закинет этого пидора в чёрный список. Удалит его из Лайна, заблочит во всех социальных сетях. Может быть, даже сменит номер — опять-таки, непонятно зачем.
Потому что экран не загорается.
К пустоте в башке добавляется белый шум. Как неработающее кабельное по ящику — шипит и дрожит изображением.
Внутренний голос с таким удовольствием исходит ебучим ядом, что Рыжий невольно думает о смерти от интоксикации: повёлся? Поверил? Доверился? Не говори, что не знал, не говори, что не ждал подвоха. Положил хуй на все свои правила, все свои принципы — и вот. Получи в рожу. Подавись. Жуй теперь, пережевывай хорошо, можешь все зубы себе переломать, кто тебе доктор, что ты такой долбоёб.
И это даже почти не сложно — спокойствие внутри реально пугает. Удаётся держать лицо, удаётся контролировать свой голос: да, мам, очень жаль, но трубку он не берёт.
Ну, вот так, мам, наверно, у него куча других планов в день рождения.
Не расстраивайся, мам.
Конечно, она расстраивается.
На столе стоит ягодный пирог, присыпанный сахарной пудрой, накрытый бумажным кухонным полотенцем. Рыжий испытывает спокойную, ровную ненависть, глядя на него. Он сжимает зубы, стискивает изо всех сил, повторяя про себя дурацкой, дебильной мантрой: я спокоен. Всё хорошо.
А потом прислоняется задницей к столешнице и достаёт мобильный, открывает Лайн. Ван как раз в сети. Она перезванивает секунд через десять — с этой девчонкой слишком просто. Она слишком, блин, идеальная, чтобы существовать в этом галимом мире.
— Привет!
На фоне негромкая музыка и гул человеческих голосов — разговаривает одновременно куча людей, но не слишком громко, чтобы это напрягало. Ему не интересно, где она. Наверняка приятное, светлое место, в котором хорошо пахнет.
Рыжий отвечает:
— Привет.
И молчит.
Ван тоже недолго молчит. Потом уточняет:
— Гуань, всё хорошо?
Нет.
И если кто-нибудь ещё задаст сегодня этот вопрос…
— Хочешь ягодного пирога?
Повисает пауза.
— Что? — переспрашивает Ван. — Ты где?
— Дома. Приезжай. Мама испекла, вкусный. У неё выпечка получается — зашибись.
В динамике что-то шелестит — Ван как будто отрывает телефон от уха и недоверчиво смотрит на экран. Рыжий почти ощущает этот взгляд.
— Слушай, ты уверен, что всё нормально?
Он сверлит взглядом бумажное полотенце. Кажется, бумага вот-вот загорится от такого пристального внимания. Краем уха слышит, как мать смеётся, что-то говорит тявкающему Зефиру. Они возятся в гостиной: Пейджи отдала ему на растерзание свой пояс от старого халата, который давно пошёл на тряпки.
— Всё прекрасно, — говорит он, не моргая. — Так чё? Или занята? Я тогда…
— Нет! — быстро говорит Ван. — Нет, конечно, я приеду! Мы приедем!
— Мы? — отмирает Рыжий. Сердце неожиданно сильно стучит. — Кто?
Он знает, что это нереально, но уточнить необходимо. Жизненно необходимо.
— Мы с Йонгом. Мы на арт-вечеринке в одном кафе, так что… ты же не против?
— Господи, конечно, он не против! — доносится фоном громкий, очень узнаваемый шёпот, как будто этот мудень прижимается ухом к другой стороне телефона от Ван. — Его мать меня обожает!
Вот же… хрень.
Рыжий закрывает глаза. Медленно выдыхает.
Йонг. Серьёзно. Он добровольно пустит Йонга в свой дом. Отказ вертится на кончике языка, но слуха снова касается тихий смех Пейджи, и он — этот сраный отказ, — растворяется вместе с горечью в глотке.
Рыжий говорит в мобильный:
— Не тормозите там. Йонг знает, как ехать.
— Выезжаем! — радостно отзывается Ван. Судя по голосу, она действительно счастлива.
Ну и хорошо. Ну и прекрасно.
Рыжий сбрасывает звонок и оставляет телефон в руке. Смотрит на пирог, переводит взгляд на часы. Почти семь.
Этот день кажется бесконечным.
Он вертит мобильный между пальцев. Отталкивается от столешницы, идёт в гостиную, опирается плечом о дверную створку на кухню, складывает руки на груди. Смотрит, как Пейджи, сидящая на коленях посреди гостиной, гоняет скачущего Зефира вокруг. У неё свои способы. Когда Пейджи грустно, она будет смеяться так, будто всё прекрасно. Она и теперь пытается делать вид, что не расстроена из-за идиотского пирога. А Рыжий пытается делать вид, что с ним всё заебись.
Зачем?
Она поднимает взгляд, тут же улыбается шире. Рыжий кивает в ответ, стискивая пальцами рукава домашней футболки.
— Ты мне расскажешь, где взял щенка? — спрашивает она. Наперекор улыбке, голос слегка звенит.
Конечно, это никогда не будет озвучено, но Пейджи знает, что Ли воровал. Ворует. Что они с Рыжим уже несколько лет плотно общаются между собой. И не нужно ничего говорить, чтобы понять, чего она боится. Что её чудесный сын нахватается плохого. Поддастся влиянию.
В башке печёт отголоском мысли: наверное, поэтому она настолько восхищается… не Ли.
Пожалуйста, заткнись.
— Чжо подогнал.
Выражение лица Пейджи меняется. Оно становится напряженным, слегка хмурым.
— Мальчик, который заправляет в том ужасном месте?
— Ему тридцать один, мам, — устало протягивает Рыжий. — Он не мальчик.
— Тридцать один?
— Я сам недавно узнал.
Пейджи ловит Зефира, тот вырывается, пытается поймать пастью её руки и виляет хвостом. Рыжее ухо нелепо изламывается навыворот. Рыжий не улыбается — молча смотрит на это ухо и прикусывает кончик языка.
Хули с псиной-то теперь делать?
— Милый, я боюсь, мы не сможем его…
— Я знаю.
Он не дебил. Собака жрёт много денег, которых нет. Просто нет — так бывает. Они еле сводят концы с концами. Точнее, скорее даже не сводят, чем…
— Это должен был быть подарок. Но как-то пролетело. Ну, короче, — Рыжий почти сплёвывает куда-то в сторону. Чувствует, как напрягается челюсть и глотка. Да что ж это за нахуй-то такой. Успокойся. Всё заебись.
