Сын вождя (СИ) - "Нэйса Соот' (полная версия книги TXT) 📗
Красоту мужчины на севере составляли высокий рост, мощный разворот плеч, крепкое и тренированное тело. Мужчине следовало быть приятным в общении и надежным в делах. На пиру настоящий воин был весел, на тинге — красноречив, к друзьям великодушен, а к врагам — суров. От него ждали поддержки в семейных делах и верности в дружбе, храбрости в битве и ловкости в упражнениях с мечом.
Иными словами, Эрик был красавцем. И хотя уже имел жену, не одна девушка смотрела с тоской ему вслед.
Глаза его имели бледно-голубой цвет, как чистое небо зимой, и Льеф смотрел в них, пытаясь угадать, есть ли в словах конунга подвох.
"Он не мог знать. Наверное, не мог. Да и разве изменит что-то в хозяйстве конунга один женоподобный раб? Раненый галл и в поле-то работать бы не смог".
— Я все тебе показал, — сказал Льеф, — что достаточно ценно, чтобы заинтересовать тебя.
— Вот как? — Эрик нахмурился, как будто что-то все-таки знал.
— Конечно. Ведь не захочешь же ты, чтобы я клал к твоим ногам снятый с убитого башмак? Или другой мешок кожи, такой же бесполезный, как он?
— Пожалуй, так, — Эрик, казалось, развеселился. Он хлопнул Льефа по плечам, и тот перевел дух, — ты хороший воин, Льеф. И ты выполнил данный обет, как и твой брат. Вы двое — гордость моя. Не зря я тебя воспитал.
Он крепко обнял Льефа, задержав его в объятьях немного дольше, чем тот хотел, но затем отпустил и, взмахнув рукой, приказал:
— Сегодня устроим пир. Пусть женщины достают лучшие яства из закромов. Сегодня с юга вернулся мой сын. И еще один юноша, которого я люблю не меньше, чем его.
Напоследок конунг выбрал себе из добычи несколько даров и сам одарил Льефа наручем, который достал из сундука — как одаривал только лучших из героев, вернувшихся с чужих берегов.
— Носи его, — сказал он негромко, надевая изукрашенный орнаментами обруч на руку Льефа, — и помни меня.
Льеф сглотнул, но ответил лишь кивком.
— Сестра моя выткала знамя, и ворон распускал крылья для полета на том полотне. Удача рода конунгов передалась нашей дружине через ее руки — едва мы высадились на берег, знамя наполнил ветер, предвещавший победу — как всю дорогу наполнял наши паруса, — голос Руна, возвышавшегося над дружинниками, перекрывал шум музыки, и все взгляды устремились на него.
Дружинники, вместе ходившие в поход, возвращаясь домой, вместе сидели и на пиру. И Рун сидел во главе их стола, а Льеф — по правую руку от него, хотя на чужом берегу они вместе направляли дружину в бой.
В венах Руна текла чистая кровь, в то время как судьбу Льефа навсегда запятнала судьба его матери, рожденной от рабов.
На плечах Руна лежал шелковый плащ до пят, вышитый золотом. А сверху стлались волны золотистых, как лучи утреннего солнца, волос.
Льеф отвернулся, предпочитая разглядывать гостей.
На плечах его лежал такой же тонкого шелка плащ, украшенный по краю искусным шитьем.
Женщины, как велел обычай, расположились за отдельным столом. Самая знатная — во главе стола, а другие — по бокам от нее и так же по старшинству, как и у мужчин — чем выше положение мужа, тем знатнее считалась и жена. Порядок этот был настолько важен, что нередко из-за него между гостями возникали громкие споры, кончавшиеся смертельной враждой.
Девушки в платьях из льна и шерсти скользили кругом столов, разнося рога с напитками. Яркие юбки их казались всполохами пламени на фоне темных одежд мужчин.
Головные повязки покрывали их заплетенные в косы волосы и состояли из ярко окрашенных или шитых золотой нитью лент. Желая выделиться перед подругами или привлечь взгляд мужчины, каждая по-своему укладывала эти ленты — кто конусом, кто шаром.
Длинные волосы дозволялось носить лишь свободным людям: рабам и женщинам дурного поведения их обрезали.
Лишь светлые волосы считались признаком красоты — такие, как у Руна. Терпимо относились и к каштановому цвету. Любили, правда, и рыжие — подобные волосам Тора.
Но черные, как у Льефа, считались безобразными. Если же кому-то не везло родиться еще и со смуглой кожей, а затем борода его оказывалась густой, как у тролля, внешность его служила верным признаком колдовской крови.
Бороды Льеф толком не имел — ему едва исполнилось двадцать, и чтобы она хорошо росла, Льеф коротко подстригал ее, оставляя лишь небольшую щеточку вокруг подбородка и губ. Мягкие шелковистые волосы падали ему на плечи. Черные, как сердце колдуна, они доходили до пояса* и, хотя для полукровки Льеф был довольно красив, выдавали его происхождение с головой.
Еще в детстве Льеф чувствовал себя вороном среди голубей, и мальчишки частенько смеялись над ним. Только сила помогала разобраться в том, кто прав.
Когда же он только появился на свет, служанки положили его, завернутого в пеленки, на пол, и он лежал так несколько часов, пока отец принимал решение — что делать с сыном рабыни. В конце концов, однако, ярл Хальдор поднялся на ноги, подошел к младенцу и, взяв на руки, уложил к себе на колени. Это значило, что ярл признает его и готов дать ему имя. И тут же няньки захлопотали, отыскивая чаны с водой, чтобы искупать малыша.
— И тут брат мой вскочил на борт драккара и, пробежав по веслам, спрыгнул на берег. Он первый пошел в бой, и сразу же противники окружили его со всех сторон. Прыжком уклонился он от копья, летевшего в грудь, чтобы тут же нанести удар мечом. И два меча с такой скоростью носились в его руках, что казалось, что их три, не менее того, — продолжал тем временем Рун, и теперь уже Льеф обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Он легонько толкнул Руна локтем под ребро, давая понять, что пора сворачивать рассказ, и Рун, ничуть не стесняясь, продолжил: — Я сам оказался в окружении. Копья и мечи смотрели на меня со всех сторон. Я оттолкнулся ногами от мягкой земли и прыгнул через их головы, чтобы тут же нанести удар в спину их вожаку, вот так, — он продемонстрировал прием движением руки, и все взгляды снова обратились к нему. — Я резал и кромсал, и никто не ушел от меня.
— Льеф, а Льеф, — раздался звонкий голос из-за спины, и Льеф обернулся на звук своего имени. Перед ним стояла девушка в зеленом льняном платье с рукавами, украшенными шитьем. Плечи ее укрывала шерстяная шаль, из-за пояса виднелось множество мешочков и кошельков, а на высокой груди лежали в несколько рядов золотые бусы.
— Сигрун?
Огненные пряди девушки взметнулись вверх, как танцующие вдоль стола языки огня.
— Да, это я. Я ждала, когда вернется ваш драккар. А вы даже не заглянули ко мне.
— Скажи это Руну, — Льеф вышел из-за стола, чтобы говорить с ней на равных, — он мчал как бешеный пес севера, только бы скорее преклонить колена пред отцом.
— Я заметила, что у него нет времени поговорить со мной, — заметила Сигрун и протянула Льефу рог, наполненный медом, — прими из моих рук. Может, тогда он заметит, что есть на севере и другие мужчины, кроме него.
Льеф едва заметно улыбнулся и принял игру. Он пригубил мед и попытался вернуть рог Сигрун, но та не взяла.
— А где же твой главный трофей? — спросила она. — Все о нем говорят.
Льеф помрачнел.
— Взял бы его на пир, нечего уже скрывать. А тут ему не причинили бы вреда.
Сигрун была права. С началом тинга и пира объявлялось "время мира" — человека нельзя ни ударить, ни оскорбить. Не трогали даже преступников и треллей**. Да и вообще, и на церемониях в честь богов, и при сватовстве, праздновании рождения детей свободные люди не обделяли угощением никого, в том числе и рабов.
— Об этом я еще хотел поговорить с тобой, — сказал Льеф, — думаю, ты уже видела его.
Брови Сигрун поползли вверх. Она хотела что-то ответить, но не успела — Рун вырос по правую руку от них и, отобрав у Льефа рог, осушил одним глотком.
— Ты не хочешь поздороваться со мной, Сигрун? — спросил он.
— Я уж думала, это ты не хочешь здороваться со мной, — улыбка озарила губы Сигрун, и она повернула голову к рослому викингу, стоявшему так, что они касались друг друга плечом.
