Маркетта. Дневник проститутки - Нотари Гумберто (Умберто) (книги без сокращений .TXT) 📗

Боже, как она переменилась! Она совсем не та, совсем не та! Она – не моя дочь!

В душе моей поднялся целый ад. Мой мозг горел от зародившихся в нем жгучих сомнений.

Вдруг моя горячая слеза упала на личико спавшей девочки, и она проснулась. Ее глаза открылись, и в них сверкнули два голубых луча. Мне показалось, что раскрылось небо, и солнце залило меня своими лучами: это открылись глаза моей малютки, это был ее взгляд!

Эти глаза… Как я их помнила! Как я их помнила!

Она сделала движение, словно порываясь ко мне. Я взяла ее на руки, но была так потрясена, что и не в силах была поцеловать ее. Я приложилась своими горячими губами к ее свеженькому лобику и долго оставалась так, вдыхая нежное тепло ее детского тела, тепло, проходившее сквозь омочившие меня слезы и обновлявшие все мое существо подобно тому, как тепло солнца, пробиваясь сквозь утренний туман, оживляет продрогшую от ночного холода траву.

Я услыхала в комнате чьи-то шаги и увидела мадам Адель.

Я вскочила, словно защищаясь.

– Ну так что же? – спросила она сухим тоном, в котором, однако, звучали добрые нотки. – Что ты решила сделать?

– Что я решила?

Я была поражена этим вопросом, которого совершенно не понимала.

– Куда ты поместишь ребенка?

– Куда я помещу ребенка?

Но какие странные вопросы задавала она мне! Я их никак не могла понять: я была в другом мире, в другой жизни и никак не могла прийти в себя.

– Нужно же, наконец, подумать, куда поместить девочку, – настаивала она.

– А куда же я должна ее поместить?

– Ты будешь держать ее при себе? – она в этом сомневалась. – Значит, уходишь? – неохотно заключила она.

– Сейчас же.

– Куда?

– Не… не знаю… Куда-нибудь, лишь бы не здесь.

– Теперь три часа утра, и все гостиницы заперты.

– Я об этом не подумала; я подожду до утра.

– А затем? – неумолимо продолжала мадам Адель. – Когда у тебя кончатся деньги, которые ты подкопила?..

– О, пока они закончатся!.. – беззаботно ответила я.

– Я приблизительно знаю, сколько у тебя может сейчас быть: семьсот… либо восемьсот франков, то есть ровно на один-два месяца. А затем?

– Не беспокойтесь, – сказала я, – подумаю… буду работать…

– Если нужно будет… – сказала она, выходя из комнаты.

Я вздрогнула и крепко прижала к себе свою малютку, словно желая ухватиться за нее, чтобы не пойти ко дну.

Когда мадам Адель вышла, я почувствовала себя сильной и стойкой. Едва только первые лучи проникли в мое окно, я позвала горничную и приказала ей уложить все мои вещи в чемоданы, за которыми потом собиралась прислать.

Она без разговоров все исполнила, затем позвала карету, и я сошла, неся в руках мою девочку.

Привратница, вероятно уже предупрежденная, молча, почти презрительно смотрела, как я выходила.

Я дала кучеру адрес какой-то гостиницы. Садясь в карету, я почувствовала на себе чей-то взгляд. Я инстинктивно подняла глаза и заметила в окне желтый атласный капот Надин.

Когда карета тронулась, я почувствовала себя такой счастливой, что даже ни минуты не подумала о том, чтобы послать хотя бы рукой привет этой бедной женщине, которая, может быть, ожидала его, как последнее утешение ее разбитому материнскому сердцу.

23-е сентября.

Я испытываю нечто ужасное. Открывая сегодня утром ящик, чтобы уплатить своим старушкам за наше содержание, я нашла всего двести двадцать три франка. Куда же ушли все мои деньги? Я принялась быстро записывать цифры расходов: все, самые насущные вещи – платья для Деде, кроватка для Деде, игрушки для Деде. Подвела итог – остается несколько франков. На какие же средства я буду жить?

– Боже мой! Это очень просто: я буду работать.

Сперва я задумалась над этим словом. Работать? Как? Разве я умею что-нибудь делать? Я никак не могла придумать, что же я умею делать. Я только и могу читать и писать; меня ничему другому не учили. Но что же это мне может теперь дать? Поступить на службу? Куда? В город. А ребенка оставить здесь, расстаться с ним? Взять с собой? В город? Где погибла я и где погибнет и она, несмотря на все мои усилия, несмотря на все; где погибают все, все, все! Ах, нет! Нет! Я хочу, чтобы моя девочка чувствовала землю, землю полей, землю деревни. Земля одна спасет ее, как спасла бы меня, если бы я не ушла от нее, подобно всем, привлеченным большим городом…

Надо его знать так же хорошо, как знаю его я, как знают его все те, что пришли в город в надежде на работу и с жаждой богатства.

Скорее стать слугой у моих же слуг!.. Увидишь, Деде, какой я буду хорошей, как я буду работать, сколько я буду работать!..

1-е октября.

Ничего! Еще ничего! Старушки нуждаются: они очень бедны… Они поняли, что у меня ничего больше нет, но они не смеют у меня требовать. Они все ждут…

5-е октября.

Деде не та: неспокойна, нервна, неохотно ест, не бегает; она злится и бьет собаку и даже меня; игрушки ее валяются по углам. Что же это с моей Деде? Не догадывается ли она о той страшной борьбе, которую я сейчас выдерживаю, и о моих страданиях?

Но я ведь делала все возможное, чтобы она ничего не могла заметить. До сих пор она еще ни в чем не чувствовала недостатка. До сих пор… а завтра?..

Сердце мое сжимается от самой страшной тоски, тоски неизвестности…

8-е октября.

Деде лучше! Сегодня утром доктор сделал ей первое впрыскивание сыворотки. Жар уменьшился, и ее пылавшие щечки побледнели. Хрипение, вырывавшееся из ее горла, словно его сжимала рука убийцы, прекратилось.

Она теперь спит тяжелым беспокойным сном. Доктор говорит, что ее удастся спасти. Я ему верю! Я ему верю! Нужно ему верить!

Боже мой, сколько пережила я в эти тридцать часов!

Я проплакала всю ночь, не зная, чем ее успокоить, наконец уложила ее с собой и успокоила поцелуями. Когда рассвело, я посмотрела на мою девочку: лицо ее пылало, глаза были закрыты, дыхание затруднено.

Деде умирает! Деде умирает!

На мой отчаянный крик прибежали испуганные старухи, сейчас же бросившиеся за доктором.

Его разыскали лишь к вечеру.

Что он нашел, я не знаю: ангина, круп, дифтерит; я знаю только, что в его словах мне чудилась смерть; я знаю еще, что он пробормотал несколько слов, за которые я с отчаянием ухватилась, как за переброшенную через пропасть веревку.

Он написал рецепт.

– Надо послать за этим в город, здесь не найдется. Я приду завтра утром и впрысну.

– Сколько будет стоить это лекарство? – спросила его одна из старух.

– Три-четыре франка.

Бедные женщины посмотрели на меня, как может смотреть доброе существо на мучимую жертву, не имея сил освободить ее из рук палачей. Где взять эти деньги? Кто пойдет так поздно в город?

Я протянула руки к небу, словно моля Господа послать мне эти деньги.

В моей голове, словно черная молния, пронеслась ужасная мысль, повергшая меня в состояние тупого зловещего спокойствия, предшествующего буре.

– Я пойду… – сказала я, набрасывая на себя платок. – У меня там родственники…

– Но ведь до города больше трех километров… теперь ночь…

– Деде…

Обе старушки, словно в доказательство того, что они поняли меня, уселись у изголовья моей дочери.

– Мы вас подождем тут…

Во взгляде, которым я, выходя, окинула лежавшую в бреду девочку, я оставляла себя самое.

Я бросилась в темную мглу безграничных полей и шла, без конца шла, но не чувствовала ни усталости, ни бега времени!

Я боялась заблудиться и дрожала при этой мысли. Но вот показались первые огни, и я ускорила свои лихорадочные шаги. Я уже чувствовала на лице холодное липкое дыхание города.

Я опасалась никого не встретить. Улицы были уже пустынны. Затем я увидела какие-то тени, которые меня не замечали.

В витрине одного кафе я увидела отражение моего лица и испуганно вздрогнула: на нем было выражение безумия.