Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия (читать книги полностью .txt) 📗
Нет.
Нет никакого шанса.
Бездарно лажаю. Fuck. (Еб*ть.) Остаётся лишь трепетать, покрываясь испариной.
— Побеждает тот, кто умеет управлять, — бросает хрипло.
Медленно проникает в меня, вдавливает в железную ограду, доводит до исступления единственным толчком, вынуждая глухо всхлипывать от накатившего облегчения.
— Манипулировать людьми, — заявляет отрывисто. — Сильными, умными. Любыми.
Скользящий поцелуй, будто выстрел в висок.
— Даже идиотами. Особенно — идиотами, — несколько резких движений внутрь и скупое уточнение: — Подавляющим большинством.
Если этот чёртов ублюдок отстранится и разорвёт контакт, я как подкошенная рухну на ледяной мрамор. Умру на месте. Сдохну в муках.
Низ живота сводит судорогой, колени слабеют. Ночной пейзаж подёрнут призрачной дымкой, расплывается, теряет былую чёткость.
Я ничто. Пропащая душа. Пустошь, выжженная солнцем.
Моим солнцем.
Им.
Damn. (Проклятье.)
Разве есть смысл сопротивляться?
Любви, зависимости, страсти.
Кокаину.
Фон Вейганду.
Высоковольтному безумию.
…
Пульс сходит с ума.
Я схожу с ума.
И это больше не пугает. Уже давно не пугает.
Это прекрасно. Удивительно хорошо
Меня можно резать ножом.
А можно трахать.
Тем же.
…
Меня можно как угодно.
На обед и на завтрак. В самой непристойной позе. На четвереньках, раком. С широко раздвинутыми ногами, с широко закрытыми глазами. В рот и в задницу. Без разницы.
Верно, пасть ниже нельзя. Попросту нереально.
Поэтому жажду пасть вверх. До ослепительно сияющих небес.
Жажду ослепнуть и сгореть. Будет кровь, будет боль — плевать.
Жажду — лишь это важно.
— Побеждает тот, кто раскрывает чужой потенциал, — шепчет фон Вейганд. — Взращивает таланты и пожинает плоды.
Да.
Раскрыл, взрастил, сожрал.
Я не возражаю.
Глубже, продолжай.
— Есть план достижения цели, — целует левое плечо, потом правое. — Есть пункты, которые нужно исполнить. Есть ступени, которые необходимо преодолеть.
Начинает двигаться в невыносимо медленном ритме. Наслаждается изощрённой пыткой. Намеренно распаляет желание, рушит хрупкий баланс равновесия, вынуждает изнывать от пульсирующего жара внутри.
— Люди — всего лишь средство, орудие борьбы. Каждый человек исполняет некие функции, а когда не способен принести пользу, отправляется на помойку, — он наматывает спутанные пряди волос на кулак. — Отработанный материал уничтожают.
Давай, уничтожай.
Пожалуйста, сильнее.
Не жалей.
— Я не считаю себя лучше остальных, — резко тянет вверх, принуждая запрокинуть голову, насмешливо сообщает: — Я уверен, что я лучше.
А никто и не сомневается.
Умоляю, быстрее.
— Я убью, переступлю через каждого. Мне плевать, — жадно впивается в искусанные губы, насилует требовательным ртом, выдыхает: — Правда, плевать.
Убивай.
Убивай меня нежно. Хотя нет — лучше грубо. Ломай, низвергай, полностью стирай с лица земли. Убивай так, как ты один умеешь. До ледяного озноба, до судорожных спазмов. До экстаза на грани, на лезвии ножа.
Убивай и трахай. Держи обещание. Вы*бывай душу, поглощай без остатка.
— Я всегда буду таким, — ускоряет ритм, не отпускает меня, заставляет смотреть прямо в горящие чёрные глаза, растворяться в тяжёлом взоре. — Не изменюсь.
Даже не думай меняться.
Я не вынесу, не переживу перемен.
Умоляю — дальше.
— Есть множество песчинок, значимых исключительно в компании себе подобных. Они испокон веков лелеют чувство собственной важности, претендуют на оригинальность, но на деле хороши только в формировании барханов. Бесцветная масса, ведомая ветром.
Ровный, непринуждённый тон светской беседы совершенно не соответствует яростным толчкам внутри меня.
— А есть зазнавшиеся насекомые, которым периодически необходим щелчок по носу. Они забывают своё место, и тогда их настигает кара свыше.
Спокойный голос резко контрастирует с пламенем, что разрывает мрак пленяющего взора.
— И, наконец, есть я, — ироничная ухмылка сменяется хищным оскалом. — Тот, кто задаёт направление и определяет курс. Волен вызвать засуху или потоп. Волен казнить или помиловать.
Вершитель судеб.
— Бог? — вырывается непроизвольно, звучит крамольно, перемежается с порочным стоном.
Фон Вейганд замирает. Внимательно изучает моё лицо, желает запечатлеть в памяти черты, искажённые райской мукой.
Я не в силах даже умолять, снова теряю способность говорить.
Кап. Кап. Кап.
Огонь оживает на коже.
Тук. Тук. Тук.
Сердце рвётся наружу.
— Называй, как пожелаешь, — смеётся, прекращает пытку, начиная двигаться ещё более резко и яростно, буквально вколачивая в железную ограду.
Господи.
Осыпаюсь осколками на мраморный пол балкона. Мигом обмякаю в стальных объятьях. Не чувствую ни рук, ни ног. Не владею телом. Отключаюсь, целиком и полностью отдаюсь во власть эмоций.
Фон Вейганд не торопится с разрядкой.
Отстраняется, отступает, не выпуская добычу из цепкой хватки. С лёгкостью поворачивает податливое тело, поднимает и усаживает на массивный поручень. Уверенно раздвигает дрожащие бёдра. Проникает в меня одним резким движением. Пронзает быстро и на всю длину.
Вскрикиваю.
Понемногу прихожу в сознание. Затравленно оглядываюсь по сторонам, понимаю, что нахожусь в опасном положении.
Сжимаю металл озябшими пальцами.
Высота приличная. Если сорвусь, мало не покажется. Из страховки на мне только ладони фон Вейганда. Затрудняюсь определить — данный факт меня пугает или обнадёживает?
— У вожака стаи нет права на ошибку, — его горячие губы почти соприкасаются с моими леденеющими устами. — Никогда.
Яростный толчок вынуждает вздрогнуть, моментально напрячь мышцы. Лихорадочно взглянуть назад. В пропасть, в зияющую черноту внизу.
Боже мой.
Нервно сглатываю, цепляюсь за широкие плечи своего любимого палача. Молчаливо ищу спасения, поддержки, стараюсь выровнять сбившееся дыхание.
— Никаких зависимостей, — чеканит мрачно. — Никаких привязанностей.
Ещё один толчок. Жёсткий, сильный, болезненно вибрирующий, отражающийся в каждой клеточке возбуждённой плоти.
Жарко и страшно.
Он же не собирается… он же не хочет…
Мысли путаются, теряются в хороводе сомнений.
На самом деле, я не знаю. Точнее знаю, чувствую, только этого ничтожно мало. Или много? Чересчур много. Свидетелей не оставляют в живых.
Тщетно пытаюсь закричать. Немой вопль замерзает на губах, из груди не вырывается ни звука.
— У вожака стаи нет права на слабость, — заявляет вкрадчиво.
А на меня?
— Если проблема всё-таки возникнет, её следует нейтрализовать в кратчайшие сроки. Ни в коем случае нельзя допустить утечку информации, — равнодушно и по-деловому, словно на стандартном совещании. — Никому не стоит дарить даже малейшее преимущество. Ни врагам, ни соратникам.
Ухмыляется, крепче сжимает мою талию, и продолжает говорить в такт размеренным толчкам:
— От слабости нужно избавиться сразу, — его зубы смыкаются на мочке уха, кусают до крови. — Уничтожить. Растерзать. Разорвать.
Практически не дышу, приглушённо всхлипываю, чувствую, как солёные дорожки струятся по разгорячённым щекам. И вдруг совершаю то, чего сама от себя не ожидала.
Разжимаю пальцы. Отстраняюсь. Больше не держусь за широкие плечи, не обнимаю мощные чресла ногами. Не цепляюсь за спасительную нить накала.
Широко распахнутые руки, широко раздвинутые бёдра.
Хочу парить.
Взмывать хоть вверх, хоть вниз.
Пусть он выбирает.
Моя жизнь в его власти.
Моя судьба принадлежит ему.
Вот так.
Решительно откланяюсь назад. Выгибаю спину совсем как тогда, на шесте в клубе.
Впрочем, я и сейчас на шесте. Нанизана точно бабочка. Глупое, красивое, но бесполезное насекомое.
Смеюсь. Искренне и радостно, впервые за минувшие дни. Неужели я ещё умею смеяться без тени притворства?
