Татуировка виверны (СИ) - "LuckyLuke" (читать книги без сокращений TXT, FB2) 📗
Увидев на пороге Кольку, я от неожиданности даже забыл поздороваться.
— И тебе здрасти. Мне нужна коробка, обувная или ещё какая, — так и не дождавшись приветствия, Колька прошёл мимо меня прямиком в комнату. Только там остановился и огляделся. — Надеюсь, я не помешал, или ты не один?
— Боишься быть третьим лишним? — спросил я, зевая.
— Третий не лишний. Третий — запасной, — хмыкнул Колька. — Ну, так что там насчёт коробки?
— Тебе зачем?
Вместо ответа Колька сунул мне под нос нечто, что он держал в руке. Я даже не сразу понял, что это воробей.
— Он же дохлый, — удивился я.
— Ещё нет, — нахмурился Колька в ответ. И выдохнул: — Но скоро умрёт.
— Ну так выкинь его в мусорку, — предложил я, не долго думая.
— Идиот? — Колька одарил меня таким взглядом, словно это был вопрос жизни и смерти. Хотя… так и было. Вопрос жизни и смерти этого полудохлого воробья. И Кольку, как выглядело, это очень заботило.
Следующие два часа он провел рядом с коробкой, которую я нашёл в недрах шкафа. А потом мы пошли хоронить воробья… Странное чувство — хоронить воробья в коробке из-под туфель от Армани. Пока Колька неумело выкапывал ямку, в которую поместилась бы коробка — мне он этого делать не дал по причине моей временной недееспособности, — я наблюдал за ним, сидя на скамейке. И вспоминал, как когда-то давно, в давно забытом детстве, я точно так же хоронил голубя. Не в такой коробке, конечно, и не посреди столичного парка…
Сделав дело, Колька уселся на скамейку рядом со мной и, устало откинувшись на спинку, закрыл глаза. Я долго сомневался, глядя на его перепачканные землёй руки, прежде чем положить свою ладонь поверх его и переплести пальцы. Я боялся его реакции. Глупо, даже смешно, но я никогда никого не держал за руку. Вот так, без причины, просто сидя на скамейке в парке… А Колька просто сжал мои пальцы в ответ. Какое-то время мы сидели молча. А потом он резко выровнялся и, широко улыбаясь, заявил:
— Пойдём в кино?!
— В кино? Сейчас? — я посмотрел на часы. — Время даже ещё не полдень. Что ты там собираешься смотреть? Мультики?
— Да хоть и мультики! — хитро улыбнулся он в ответ.
— Тебе сколько лет, Коль? — усмехнулся я.
— А тебе? — рассмеялся он. — Брось! Не будь занудой. Поднимай свою задницу, и пойдём.
Мы на самом деле пошли в кино, смотрели какой-то странный колумбийский фильм в оригинальной озвучке с субтитрами. Колька смеялся так, что дважды рассыпал попкорн, а я просто ничего не понимал, потому что не успевал читать, постоянно отвлекаясь на Кольку. Смотрел на него и не мог понять, чего я хочу больше: прикоснуться к родинкам на его лице, выстроившимся в созвездия, или, наплевав на общественные нормы, целовать его прямо здесь, в почти, но всё же не пустом кинозале, или… Одно я знал наверняка: я хотел, чтобы он не переставал смеяться.
В ту ночь он остался ночевать у меня. Тогда я понял, что бывает секс, а бывает… Не знаю, как назвать то, что было между нами. Это было какое-то медленное сумасшествие, оставляющее ожоги от горячих ладоней на не менее горячей коже и разливающееся по венам безумным жаром. Яркие вспышки редких поцелуев, разбавленные ничем не сдерживаемыми стонами. Скомканные фразы хриплым голосом на ухо, сопровождаемые нехваткой кислорода. Физически было непросто выдержать все те эмоции, которые переполняли грудную клетку, заставляя снова и снова вдыхать самый желанный запах на свете.
Я считал себя достаточно опытным любовником. Мне казалось, что я видел и попробовал практически всё. Той ночью я понял, что этот мальчишка способен научить меня куда большему…
Мы встречались больше двух месяцев. Именно встречались. В самом классическом смысле этого слова: ходили в кино, в кафе, по вечерам часто читали книги — вслух, по старинке, с бумажных страниц. Он познакомил меня с родителями… И даже не скрывал, в каких именно мы отношениях. Это было неожиданно. Странно. И… чертовски приятно. Я не думал, что это вообще будет возможно — с кем угодно. Я просто принял как данность, что любые отношения в моей жизни будут оставаться в тени. Пока не случился Колька.
Всё это время я старался не пересекаться с Пашкой. Знал, что нужно с ним поговорить, объяснить, что случилось. Ведь прекрасно отдавал себе отчёт, что он волнуется. Но не мог себя пересилить. Делать больно человеку, который был и остаётся тебе очень важен, — очень непросто.
Пашка пришёл сам. Однажды утром он просто появился на пороге моего кабинета, закрыл за собой дверь и в лоб спросил:
— Ты больше никогда не будешь со мной разговаривать? Всё ещё сердишься? Лёш, я могу просить прощения до бесконечности, если…
— Я познакомился кое с кем, — перебил его я.
Он тут же замолчал, задумчиво моргая, а потом тепло улыбнулся.
— Тебе хорошо с ним?
— Очень, — искренне признался я.
— Я рад за тебя. Правда…
В тот вечер мы впервые за последние месяцы снова пошли в такой привычный нам обоим бар, пили пиво и беседовали по душам. Я рассказывал ему про Кольку, а он улыбался, и я видел по глазам, что он искренне рад. Под закрытие бара мы собрались по домам, и только тогда я заметил грусть в Пашкином взгляде.
— Я очень рад за тебя, — ответил он на мой вопрос, всё ли у него в порядке. — Правда, Лёш. Я рад за тебя больше, чем сам мог предположить. А грусть… Я надеюсь, что когда-нибудь найду в себе столько сил, чтобы тоже вырваться из этого болота. И ещё надеюсь, что, несмотря на то, сколько дерьма я в твою жизнь принёс, мы всё ещё сможем быть друзьями…
На это я надеялся тоже. Просто потому, что всё ещё помнил того светлого мальчишку, каким я узнал его много-много лет назад.
В день, когда татуировка была готова, Колька возвращался домой. Он подрабатывал в летнем лагере, и мы не виделись почти два месяца. Каждый день он писал мне сообщения — совершенно нелепые вещи, вроде новости о том, что его коллегу ужалила пчела, или о том, что вишня в этом году кислая. Мне рассказывали про то, как дети мажут друг друга зубной пастой и таскают хлеб из столовой, о том, как вожатые бегают по ночам на озеро. Изредка, совсем нечасто, приходило сообщение с коротким «скучаю», и тогда я долго, как влюблённый подросток, пялился на экран телефона и глупо улыбался.
Виверна на моей спине приняла окончательный вид, и я был доволен результатом. Оставалось только надеяться, что Кольке она тоже понравится… А мне оставалось только одно.
В кабинете у Пашки было шумно. Ещё издалека я понял, что он не один. Но мне было всё равно. То, что мне было нужно от него, много времени бы не заняло, да и Ленка вполне могла знать о происходящем.
— Что это? — хмуро спросил Пашка, когда я без стука вошёл в кабинет и положил перед ним на стол большой конверт.
— Это заявление на увольнение, — спокойно ответил я.
— Увольнение? — спросили Пашка с Ленкой одновременно.
Я кивнул в ответ:
— Не могу больше здесь работать. И не буду. Сегодня я последний раз переступил порог этого здания. Так что подписать заявление всё равно придётся.
— Ты уверен? — спросил Пашка. Но Ленка его тут же перебила.
— Я не дам тебе уйти! Ты мне ещё денег должен!
— Вообще-то я только увольняюсь, а не сбегаю за границу, — усмехнулся я, прекрасно осознавая, что вовсе не деньги её волновали. Её больше чем просто устраивало, что её муж ходит по ночам ко мне, а не к очередной любовнице.
— Это из-за этого мальчишки? — с нескрываемым презрением процедила Ленка.
Я даже рта не успел открыть — Пашка меня опередил.
— Да заткнись ты уже, — устало выдал он, ставя подпись на заявлении. — Тебе меня мало, чтобы жизнь портить? Отстань от Лёшки.
Ленка презрительно фыркнула и демонстративно закатила глаза. А Пашка протянул мне одно из двух подписанных заявлений.
Мы обменялись молчаливыми взглядами, без слов пообещав друг другу, что это будет не последняя встреча, и я ушёл…
Воздух казался чище, чем обычно. Даже несмотря на пыхтящие выхлопными газами проносящиеся мимо автомобили. И я прекрасно знал причину того, что солнце светит ярче и птицы громче поют. Просто где-то совсем недалеко, в квартире на седьмом этаже, меня ждал… Как это было у Островского? Луч света в тёмном царстве? Именно так — мой собственный, личный, самый светлый луч солнца, о существовании которого в моей жизни я не мог даже мечтать ещё полгода назад.
