Подружка (СИ) - "Deus Rex" (мир бесплатных книг .txt, .fb2) 📗
Настолько, что, стоя в лифте, я приваливаюсь к стенке плечом и, растянув жвачку, накручиваю ее на палец, не отрывая взгляда от его потемневших глаз и намеренно вызывая приятные воспоминания.
— Сука похотливая, — шепчет он, оттягивая мои волосы назад, обнажая горло над воротом рубашки и присасываясь к пульсирующей ямочке.
— Ты забыл, что чуть не стал счастливым вдовцом полчаса назад? — хмыкаю я, позволяя прикусывать мочку уха.
— Почти забыл. Не могу рядом с тобой стоять, перетряхивает аж всего. У тебя было такое с кем-то?
— Сегодня утром и вчера ночью. С тобой, если не ошибаюсь.
Он целует меня в губы, и мне хочется прижаться к нему плотнее, кожа к коже, вплестись в его волосы пальцами и в его мысли своими стонами, но двери разъезжаются, и дама с грустной таксой в меховой тужурке и сапожках-непромокашках на лапках смотрят на нас осуждающе.
Я поправляю волосы, и мы идем к крайней на площадке двери.
— Это еще кто с тобой? — поражается женщина в халате с цветочками — мама Катерины.
— Мой парень, — пожимает плечами Валера, и я охуеваю вместе с Катиной мамой от подобного заявления. — Пришли поговорить с суицидницей. Можно пройти?
Она кивает и молчит, потому что в заготовленном арсенале фраз, линчующих Валеру, пока не находится ни одной подходящей под такой случай. Катерину мы находим лежащей на диване, с маской божественной благости на бледном челе и с перевязанной до локтя левой рукой. Заметив меня, она мигом теряет всю благость и вопит:
— А он что тут делает?!
— Мы встречаемся, — снова удивляет меня Валера.
И, пока она хлопает ртом, разматывает бинт за конец и рассматривает две небольших царапины, которые даже не кровят.
Прижав руку к груди, я не выдерживаю:
Простись со мною, мать моя,
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня,
Ты не оплакивай меня.
— Заткнись! — орет она, попадая кулаком в плечо Валеры. — Заткни его, пожалуйста!
— Кать, — говорит он серьезно, перехватывая очередной удар. — Я пришел к тебе…
… с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало,
— снова втискиваюсь я. — Нормально мы, Кать, поговорить пришли. Понимаешь? Без скандалов, без истерик, без всей этой бутафории.
Беру стул и сажусь напротив, вглядываясь в ее блестящие глаза.
— Кать, — повторяет Валера, удерживая ее руку в ладонях, отчего мне немного противно — он ведь не только руки ее держал. — Так получилось — не уйдешь от себя, как не старайся, я вот таким оказался, сам от себя не ожидал. Прости за то, что раньше не ушел, тянул до последнего.
— Я детей от тебя хотела, урод! — всхлипывает Катя. — А ты… А ты!..
— Мы же с тобой поговорили сегодня уже на эту тему. Привычка — не любовь.
— Аааа, ну даааа… Мы то сразу с тобой встречаться начали, без бабочек этих твоих в животе. Без искорки, как ты сказал. Зато с ним, смотрю, искрит, что закоротило всего! Подлец!
— Самый натуральный подлец! — поддакивает Катина мама, прекратив шифроваться и подслушивать.
— Насчет натуральности вы перегнули, — говорю я. — Как и подлеца. Скажите, он что, обещал жениться на вашей дочери? Предложение ей делал, из-под венца сбегал? Вы в каком веке живете? Сейчас секс уже не котируется на рынке невест, и знаком внимания считается букет или поход в ресторан, но уж никак не перепихон. Люди попробовали отношения, у них не получилось — просто не захотел один из них. Вот если бы он женился на ней, а потом ко мне метнулся — другой разговор, потому что муж или жена — тот же ребенок, которого берут в семью из детского дома, и только полное беспринципное чмо станет возвращать его спустя несколько лет.
— Умный какой, ты посмотри, — фыркает обладательница цветочного халата. — Не удивлюсь, если именно ты ему мозги и запудрил.
— Никто мне ничего не пудрил. Мне не пять лет, чтобы меня приманили конфетой… — Валера прерывается, едва заметно краснеет, но берет себя в руки и продолжает:
— Чтобы меня приманили конфетой и я пошел за незнакомым дяденькой. Я сам принял решение расстаться с Катей, которое зрело давно, и, если вы помните, мы уже пробовали расставаться. Закончилось все той же так называемой попыткой суицида. Только знаете, что я вам скажу? Если ваша дочь захочет уйти из жизни, пусть не пишет мне перед этим смс и не звонит, и выдайте ей нож поострее. Все никак, бедная, не самоубьется.
Катя смотрит на него долгим взглядом и, отворачиваясь, ревет в подушку. Валера, хватая меня за рукав, тянет к дверям, молча выходит из квартиры, и я тащусь следом. По тротуару он вышагивает твердо, но, останавливаясь под фонарем, поворачивается и спрашивает виновато:
— Я перегнул, да? Сильно же перегнул? Вдруг она правда из-за меня…
— Манипулирует она тобой, Лер, — отвечаю я. — Только манипулятор из нее не очень — театральные навыки не прокачаны. Поверь, если бы я хотел, чтобы ты у меня в ногах ползал, то ползал бы и даже не знал об этом. Подожди, сейчас настроюсь.
— На что?
— На монолог Монро Вознесенского.
Похоже, Валеру я еще не успел заебать стихами за сегодня, потому что он молчит, сложив руки на груди, и смотрит выжидающе. Я, вздохнув, поднимаю полные боли глаза, влажные от непролитых слез, за что мне всегда ставили высший балл по актерскому мастерству, сдвигаю брови, заламываю тонкие руки жестом отчаяния:
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры,
самоубийцы, самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо,
невыносимо все ждать, чтоб грянуло, а главное —
необъяснимо невыносимо,
ну, просто руки разят бензином!
невыносимо горят на синем
твои прощальные апельсины…
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!
И совсем не представляю себя Монро, я сейчас — Монро, я слабая красивая кукла, которую выбросили, попользовавшись, я уже не хочу быть любимой куклой, только покоя, только отупляющей темноты под веками, я падаю на колени перед ним прямо в подмерзшую лужу и цепляюсь за края его куртки, а он, широко распахнув глаза — испуганно и восхищенно, тянет меня вверх.
— Боже, Тош, ты невыносим, — говорит срывающимся голосом. — Никогда не делай такие глаза. Я сейчас себя последним ублюдком на земле почувствовал, будто попользовался и выкинул тебя как…
— Как куклу? — улыбаюсь я, отряхивая коленки. — Я эту эмоцию и хотел донести. И то, что играть на чьих-то чувствах — проще простого, если эти чувства действительно есть. У тебя к Кате нет ничего. Иначе бы ты не ушел.
Он идет все еще под впечатлением, потом берет меня за руку и сует ее в свой карман, предварительно накрыв пальцами. Мы шагаем по аллее — темное пятно, светлое, темное, светлое, и там, где светлое, от фонаря, кружатся крупные белые хлопья, и вокруг становится так пронзительно тихо, словно родился кто-то великий и немножко святой.
— Загадывай желание, — говорю, притягивая его за ворот. — Первый снег. А я — твоя первая любовь.
Когда его губы касаются моих, пара снежинок успевает осесть мне на ресницы и растаять.
Красиво. Тихо. И именно так, как я всегда мечтал.
========== 12 ==========
— Останешься у меня сегодня?
— А нельзя?
— Нужно. Только плата вперед — сделаешь плов? С черносливом, как в прошлый раз.
Пока он возится с курткой в прихожей, выискивая свободный крючок, я успеваю пройти в комнату и снять брюки. Складываю на подлокотнике кресла — отнесу в корзину для белья попозже, — наклоняюсь, стаскивая носки и слышу:
— Вот так и стой. Идеально.
