Ангел (ЛП) - Райз Тиффани (список книг .TXT) 📗
- Элеонор, ты должна быть в школе.
Он даже не оторвал взгляда от своей работы, присаживаясь на колени и укрывая корни саженца черной землей.
- Это был вопрос жизни и смерти. Если бы я осталась в школе, то пришлось бы убить себя.
- Так как самоубийство - это смертный грех, я прощаю тебе прогул. Но тебя не должно быть в доме священника.
Мужчина не казался сердитым или разочарованным, только удивленным ее поступком, впрочем, как обычно.
- Я за забором. Я даже не в доме, а просто рядом. А что вы делаете?
- Сажаю деревья.
- Это понятно, но зачем? Двух миллионов деревьев вокруг недостаточно?
- Не совсем. Из церкви все еще можно увидеть мой дом.
- Это что, плохо?
Сорен встал и подошел к забору. Нора вспомнила, как в тот момент забилось ее сердце. Он наверняка мог слышать стук через ее грудную клетку. Стоя лицом к лицу с девочкой, отделенный от нее только забором и четырнадцатилетней разницей в возрасте, Сорен снял очки и посмотрел ей в глаза.
- Я люблю уединение, - сказав это, мужчина заговорщицки улыбнулся.
- Пройдут годы, прежде чем вы его получите.
Сорен приподнял бровь, и Нора покраснела.
- Уединение, я имею в виду. Эти деревья будут расти вечность.
- Не эти. Адамово дерево, и вот эти виды ивы являются одними из самых быстрорастущих.
- Так гонитесь за своей личной жизнью?
- Я могу подождать.
Что-то в его глазах и голосе говорило, что теперь они говорили не о деревьях. Я могу подождать, сказал он и смерил Элеонор взглядом, настолько интимным, как будто по ее лицу прошлась его рука, а не только взгляд.
Призвав все свое мужество, Нора не отвернулась.
- Я тоже.
Отбросив мысли о прошлом, Сатерлин вошла в дом священника через заднюю дверь. В ночной тишине единственным звуком был тихий скрип дерева под ногами. Ей будет не хватать этого звука летом, этого дома и священника, который жил здесь. Сегодня будет их последняя ночь вместе до конца лета и пока не утихнет вся суета насчет замены епископа Лео. Тогда она и Сорен смогут вернуться к своей необычной версии нормальной жизни.
Но только если его не выберут на замену епископу. Пожалуйста, Боже, она молилась, пожалуйста, пусть его не выберут.
Пройдя через кухню, Нора увидела одну зажжённую свечу в центре стола. Рядом со свечой лежала маленькая белая карточка, и на ней элегантным почерком Сорена были написаны инструкции: Сначала ванная. Затем приходи ко мне.
Держа карточку за уголок, Сатерлин поднесла ее к свече и позволила огню поглотить слова Сорена. Она задула пламя, когда то коснулось ее пальцев, и сбросила пепел в раковину. Как практически у всех приходских священников, у Сорена была экономка, занимающаяся хлопотами по дому. Нора была благодарна миссис Скалера – женщина была настолько упорной, что могла заставить даже Сорена сесть и поесть, когда он забывал о трапезе - но также Сатерлин знала, что любая записка от него, один единственный черный волос или шпилька или любой другой признак, что в доме побывала женщина, найденный экономкой, поставят под угрозу всю карьеру Сорена.
Нора начала раздеваться, поднимаясь по узкой лестнице на второй этаж. Она любила дом священника. За семнадцать лет он стал ее тайным вторым домом. Небольшой готический двухэтажный коттедж был очень далек от просторного особняка, где Сорен родился и жил, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Но тот дом никогда не был ему родным. При всей своей внешней красоте то был дом ужасов. А это место похитило его сердце так же, как и Элеонор годы тому назад.
Вдыхая пар, поднимающийся от горячей воды, Нора позволила теплу просочиться через кожу. Сорен часто купал ее до своих сессий. Это было актом доминирования, актом заботы родителя о маленьком ребенке, и что еще более важно, это расслабляло мышцы так, что избиение причиняло боль, но не травмировало.
Нора не стала задерживаться в ванне или тратить время на то, чтобы вымыть волосы. Она хотела его, нуждалась в нем. Сегодня был их последний вечер вместе на следующие два или три месяца. Пять лет, напомнила она себе, и на ее глаза навернулись слезы. Пять лет они жили порознь. Два месяца должны казаться ничем.
Но что, если она оставит его и на этот раз не сможет вернуться?
Нора вышла из воды и вытерлась. Завернутая лишь в белое полотенце, она шла по коридору в его спальню. На первый взгляд спальня Сорена казалось идеальным отражением того, каким он был на людях. Темное дерево каркаса двухсотлетней кровати королевского размера с балдахином идеально сочеталось с древесиной пола. Потолок арочного типа, словно церковный неф. Сквозь распахнутое эркерное окно в комнату лился лунный свет. Все было чистым, аккуратным, скромным, элегантным и благочестивым. Незапятнанная современной технологией и без избытка украшений, это была спальня человека, которому ничего не нужно было доказывать.
И все же... наметанный глаз, который знал, что искать, мог зацепиться за отметины на спинке кровати, которые не были естественными знаками старения. Замок на большом старинном сундуке под окном казался излишне громоздким для охраны обычного постельного белья. А в коробочке из палисандрового дерева на прикроватной тумбочке лежал не только его белый воротничок – там был и ее ошейник.
Взгляд Норы пробежался по освещенной свечами комнате, пытаясь найти Сорена. Она не видела его. Вместо этого Сатерлин увидела кровать... Он поменял простыни. Белые простыни исчезли, а их место заняли насыщенные черные. Черные простыни означали только одно. Нора резко вдохнула и, кажется, забыла выдохнуть.
- Дыши, малышка, - произнес Сорен, подходя к ней сзади и обнимая.
- Да, Сэр.
Нора вдохнула, чувствуя, как в легкие поступает воздух, и выдохнула через нос. Она закрыла глаза, чувствуя, как ошейник обхватывает ее шею, и задрожала, когда мужчина собрал волосы и поднял вверх, застегивая замочек.
- Ложись, - приказал он.
Нора отступила от него; ноги дрожали. Пока она шла к кровати, Сорен снял с нее полотенце. Обнаженная, Нора лежала поперек черных простыней, заставляя себя продолжать дышать.
Сорен стоял рядом с постелью, глядя на нее сверху вниз. Протянув руку к шее, он снял с себя белый воротник, расстегнул рубашку и медленно спустил ее. Нора никогда не видела человека с более красивым телом, чем у Сорена. Его утренние пробежки и пятьсот отжиманий и приседаний, которые он делал каждый день, держали его в безупречной форме. Подтянутые тугие мышцы покрывали каждый дюйм его высокого тела. Иногда Нора просто не могла держать руки подальше от него. Но сегодня она боялась его прикосновения также сильно, как и жаждала его.
Сорен позволил рубашке упасть на пол. Босиком и в одних только черных брюках, он забрался на кровать, и лег поверх Норы.
Наклонив голову, он поцеловал ее. Сатерлин любила то, как он ее целовал, будто обладал, владел ею. Иногда Нора удивлялась той мысли, что, в то время как у нее было любовников больше, чем можно было сосчитать, Сорен делил себя только с тремя людьми за всю свою жизнь. Его преданность ей покоряла, и Нора обняла мужчину, чтобы притянуть еще ближе. Редко, если вообще удавалось, она могла прикасаться к нему, когда они занимались любовью. Сорен был садистом и доминантом. Когда он брал ее, почти всегда Нора была связана, прикована к кровати, полу или Андреевскому кресту. Только по ночам как эта он оставлял ее руки и ноги свободными. То, что он собирался сделать, было достаточно садистским и не требовало связывания, чтобы удовлетворить его натуру.
Сорен отодвинулся от Норы и потянулся к тумбочке. Пальцы Норы впились в черную ткань простыни.
Сатерлин посмотрела в его глаза - серые глаза цвета наступающей бури.
Когда Сорен поднял руку, в ней сверкало маленькое изогнутое лезвие.
* * *
Микаэль ходил по комнате, пытаясь решить, как именно рассказать маме, что он планировал уехать из города на лето. Он ненавидел ей лгать. Но он не мог просто выйти и сказать, что сбегает с Норой Сатерлин. Он знал, что его мама видела, какой он. Или, по крайней мере, знала, что он не был похож на других детей. Парни в его школе попадали в неприятности из-за журналов Плейбой, спрятанных под матрасами, или из-за беременности своих подружек. У Микаэля же случались проблемы из-за найденных в телефоне фотографий связанных мужчин, избитых женщинами, и даже другими мужчинами. И за это его не просто журили; именно после этого он наносил себе порезы и ожоги. Как-то отец надавал ему пощечин и бросил о стену с такой силой, что остались синяки – ужасно большие – по всему телу.
