Создатель. Жизнь и приключения Антона Носика, отца Рунета, трикстера, блогера и первопроходца, с опи - Визель Михаил
Редакционная аннотация к одной из поздних прижизненных книг Бориса Михайловича сообщает о нём следующее:
Первые полвека своей жизни писатель Борис Носик был москвичом, но в Москве бывал нечасто: без конца путешествовал по русскому Северу, по Кавказу и Валдаю или сидел в далёких таджикских кишлаках за перевалами. <…> стал парижанином, но и в Париже появляется изредка: сидит на крошечном хуторе в Шампани или на северной окраине Ниццы, где пишет книги о первой русской эмиграции.
Что значило это «в Москве бывал нечасто», Борис Носик объяснил сам в повести «Тайна Маклая», имеющей, кстати сказать, посвящение «Сыночку моему гениальному»:
Добрых три года слонялся я по Валдаю. Считалось, что я пишу книгу о Валдае, даже две книги. В общем, так оно и было. Но не это главное. Главным был неуёмный зуд странствия. Я ведь и до Валдая слонялся по России без удержу (на Запад меня не пускали почти до пятидесяти).
Родные думали, что я женюсь и остепенюсь. Так оно и было после женитьбы. Целый месяц. Потом я уехал на Верхнюю Волгу…
Откуда взялся этот неуёмный зуд? Эта очарованность – даже зачарованность, по Лескову, – музой дальних странствий? Ответ на этот вопрос выходит за пределы нашего рассмотрения. Поэтому ограничимся ещё одной цитатой из Бориса Носика, косвенно на него отвечающей:
Мой парижский друг-дантист часто спрашивал меня:
– Слушай, а вот в этом твоём Таджикистане… там можно идти целый день по горам и никого не встретить?
– Можно идти неделю…
Он недоверчиво качал головой <…> – в это он не верил… [4]
В советских условиях шестидесятых это был способ не бороться с системой, а обратить её возможности себе на пользу: набирать внушительные писательские авансы и месяцами путешествовать по одной пятой части суши за копейки.
В 2013 году, отвечая на вопросы посвящённого родительству портала «Letidor» о сыне, на тот момент пятилетнем, Антон признал:
Мой папа возил меня с собой в путешествия с очень раннего возраста. В этом смысле моя привычка брать с собой повсюду Лёву рифмуется с моим собственным детством. [5]
Сам же Борис Носик на склоне лет подтрунивал над собой как над беспечным отцом, пренебрегающим своими обязанностями ради удовольствий литературно-интеллектуальных:
Мы стояли с Лёней на набережной над залитым солнцем коктебельским пляжем… Дочитав [стихотворение Г.Иванова], Лёня замолчал, и мы испытали ту же ностальгию, что пережил бедный Георгий Иванов на курортном берегу Средиземного моря.
А между тем близился час обеда, и мне надо было искать моего худенького Антошу, а Лёне – его лохматую, рыжеволосую Юлечку. В общем, нам надо было спешить за детьми, но мы с Лёней никуда не шли, стояли, читали стихи и рассуждали о загадочных «женщинах Серебряного века», которых мы сроду не видели… [6]
Но, по воспоминаниям упомянутого поэта Леонида Латынина, Борис не просто был беспечным отцом; он учил маленького Антона (и заодно его сверстницу – Юлию Латынину) «активной жизненной позиции», причём в каком-то суфийском, дервишском обличье:
Помню урок, который Борис Михайлович преподал в Коктебеле на Кара‑Даге моей дочери Юлии и своему сыну Антону.
Мы остановились в горах возле источника. Рядом, среди стеклянной, оставленной кем‑то до нас посуды, валялось битое стекло. Антон и Юля, пребывая в состоянии всплеска избыточной энергии, собрались продолжить сюжет разрушения. Борис задержал поднятую руку Антона и сказал: «Вот из этой точки есть два продолжения, одно – увеличить количество возможностей пораниться самим и идущим за вами, и второе – убрать разбитое стекло, с той же мерой энергии. У вас есть выбор». Через полчаса мы с Борей зарыли груду стекла, собранную новообращёнными в «благодеяние», надеюсь, не только на этот час. [7]
Что же до мамы Антона, Виктории Мочало́вой, – то Википедия и взращённое Викторией Валентиновной на специальном сайте фамильное древо [8] избавляют от неловкой необходимости подробно писать в третьем лице о живом и активном человеке.
На момент рождения Антона ей исполнился лишь 21 год, так что вся её успешная филологическая карьера развивалась на фоне маленького ребёнка, а детство Антона, соответственно, проходило (при пропадающем в странствиях отце) на фоне лекций, зачётов, кандминимумов и общения с выдающимися учёными и молодыми художниками.
ФБОН. [9] Наша академическая [библиотека]. <…> Это был оазис для «бывших». <…> Мы делали реферативный журнал, то есть всю поступающую иностранную литературу на разных языках мы должны были описывать и аннотировать. <…> Эрнестина Борисовна, дама из «бывших». Если ей в шестьдесят восьмом году было девяносто шесть лет… Я не могу даже посчитать, когда она родилась. [10] Она говорила так: «Господа… Я хотела пойти пообедать. Зашла в кафетерий, но там был гегемон в грязных робах…»
И ещё, уже про Институт славяноведения и балканистики, в котором, поступив через год после ФБОН в аспирантуру, работает всю жизнь:
У нас, конечно, была и всякая тайного рода научная жизнь. Это были квартирные семинары – у математиков свои, у физиков свои, у литературоведов свои. Наш литературоведческий семинар вёл Миша Шейнкер, и, совершенно твёрдо сказал, что мы не будем рассматривать произведения, которые опубликованы. Только самиздат – были же журналы, существовала подпольная литература, огромный пласт. Я говорю Шейнкеру: «Миша, ну, например, Окуджава – он же издаётся». – «Значит, мы его не рассматриваем. Принимает “причастие буйвола” [11]. Всё! Мы рассматриваем только Лену Шварц». [12]
Носик страшно гордился своей мамой и её учёным кругом. Старейший культурный обозреватель Рунета, интернет-бизнесмен и писатель Сергей Кузнецов так рассказывал мне о своём знакомстве с Носиком в 1996 году:
…он сразу сказал: «Ну, ты, конечно, знаешь мою маму?». Вопрос вообще необычный для человека моего и Антона возраста (ровно по 30 лет), но объяснимый в контексте. Я рассказывал, чем я занимался в области всякой семиотики. Я работал с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, с большим количеством людей из Института славяноведения и балканистики, естественно, это был тот же круг, и он: «Как! Ты не знаешь мою маму? Не может быть!». Это было трогательно, потому что мы привыкли, что в 30 лет мальчик не должен понтоваться своей мамой, гордиться своей мамой и это демонстрировать. Было страшно приятно, что Антон выше этих условностей. «Её знают все!». [13]
Антон восхищался мамой и упоминал её при всяком удобном случае. Так, в 2008 году рассуждение об остро актуальной тогда «нерукоподатности» он уснащает ссылками на Ветхий и Новый завет, на УК РФ, но начинает его так:
Своим нравственным воспитанием я, по счастью, обязан матери, которая в моральных принципах строга, как политкаторжанин, и может старому другу отказать от дома, ежели он совершил неблаговидный, с её точки зрения, поступок. [14]
В настоящее время Виктория Мочалова руководит центром иудаики «Сэфер» («Книга») [15], который сама же и создала в 1994 году. В интервью сайту еврейской культуры «Букник» в 2012 году она рассказывала:
