Русский бой на Любки - Шевцов Александр А. (чтение книг TXT) 📗
И неестественно ли, что там, в деревне в соответствии с низкой по сравнению с городом первобытной культурой землеробной массы повышается сила и опасность хулиганской реакции. В городе Добрыня Никитич, отличающийся «вежеством и неохотой проливать кровь», а в деревне — Микула Селянинович, «наложивший мужиков до тысячи» и вывертывающий свою соху из земли одной рукой, чего не может сделать целая городская дружина из 30 богатырей Вольги. Таковы соотношения городской и черноземной деревенской силы.
В городе пьяное веселье доводит до скандала с милиционером, большей частью, словесного или кулачного. В деревне же — быстро пускается в ход нож, гиря и т. п. Но суть дела и там, и тут остается по существу одна: и тут, и там игра кончается бедой".
Все это подается в середине двадцатых как разгул хулиганства, то есть как преступность. И ни один из революционеров даже не пытается понять, чем же жил народ, который они закабалили. Все они люди чуждой России культуры. Скажу так: естественнонаучной. Они просветители, занятые идеей захвата революционной власти во всем мире. И им некогда изучать врага, да и ни к чему тратить такие усилия, если его можно уничтожить. Поэтому сутью государственной политики той поры, становится уничтожение того, в чем держится самый дух народной жизни.
А он держался в общине, самоуправлении и независимости экономической жизни крестьянина-производителя. Поэтому, что общеизвестно, Советская власть объявляет Военный коммунизм, как политику «экспроприации кулака», попросту говоря, уничтожения зажиточного крестьянства. А потом, в конце двадцатых, приходит к полному уничтожению крестьянства, как самобытного явления, и превращения его в сельскохозяйственных пролетариат, то есть в неимущих. Для чего с экономической стороны у крестьян просто отбирается собственность. Это тоже общеизвестно.
Но малоизвестно как при этом уничтожается сама крестьянская культура, как с помощью школ и клубов ведется систематическая обработка умов крестьянской молодежи, как им внушается ненависть к родителям и старому, патриархальному быту, как сеются ростки зависти к городской и вообще европейской, зарубежной культуре. А за спинами комсомолят, врачей и учителей стоят люди в форме, вплоть до верхушки репрессивной системы — ВЧК и ОГПУ — использующие все эти щупальца советской власти, чтобы вызывать возмущения, а затем убирать тех, кто не выдержал и проявил себя.
Важнейшей частью русского народного быта были обрядовые бои, особенно стенка. Во время революции и гражданской войны они прекратились — трудно было выживать, к тому же мужчины были на войне. И сразу после окончания гражданской стенок тоже почти не было — голод, слишком много было труда. Но Ленин предлагает НЭП. Попросту говоря, прямое отбирание всех «излишков», то есть полное ограбление крестьянина пришлось прекратить, во избежание новой революции, и заменить его на продналог, то есть обирание частичное, оставляющее крестьянину право продавать излишки труда на рынке.
В итоге к 1923 году деревня возродилась и достигла по объему производства довоенного уровня. И с того же года в России возрождаются стенки. Но вслед за ними возрождается и сопротивление народного быта новой культуре. «Хулиганы» становятся властителями душ и уводят молодежь от комсомольской обработки. Война за деревню проигрывается Советской властью.
И вот с 1925 года суды усиливают сроки за «хулиганство», и особенно преследуются любые попытки возрождать старые способы самоуправления крестьянским миром, к числу которых относились и бойцовские ватаги, собиравшиеся каждой местностью для своей самообороны и бывшие когда-то основой народного ополчения. Не буду расписывать подробно эту войну репрессивных органов, включая психиатрию, школу и культурно-просветительские учреждения, против народного мировоззрения. Приведу лишь итог, взятый мною из одного юридического источника 1926 года, говорящий о перевоспитании деревни, о замене ее собственной культуры на культуру, которую требовалось насадить.
"…суд является одним из мощных орудий воспитания трудящихся, выработки пролетарского мировоззрения, выработки новых жизненных отношений, нового быта.
Так, в одном приговоре указывается, что «данное происшествие (поножовщина) является пережитком старого невежественного быта». Затем суд принимает меры к широкому осведомлению о вынесенном приговоре крестьян той деревни, где данное преступление имело место, тем самым своим приговором, он подчеркивает всю социальную опасность подобных преступлений, давая этим деяниям свою оценку и, таким образом, двигает в сознание крестьянства «нормы» пролетарской этики.
Для примера можно привести следующую выдержку из приговора по одному делу. В нем говорится следующее: «имея в виду, что вошедшие в прошлом в быт крестьянства, для целей угоды и забав бояр, а также и самодуров-помещиков — „стенки“, Советской властью с корнем должны быть вырваны из устоев вырастающего и складывающегося нового быта, все попытки ее („стенки“) продолжений должны быть строго осуждены и караемы»… «копию приговора послать в деревню Мисцево и Петрушино, для прочтения на сходах».
Итак, поскольку «поножовщина» первоначально не была явлением бытовым и тем самым не угрожала завоеванию советской деревни, суд имел основание применять довольно часто ст. 28 УК (то есть смягчать приговоры — АШ), с того момента, как «поножовщина» становится явлением массовым, суд резко сжимает масштаб применения 28 ст. УК и усиливает меры репрессии по отношению к этим деяниям".
Пока народная культура не очень мешала шайке воров, захвативших власть в России, завоевывать русскую землю, стенки и кулачные бои не трогали. Наказывали только тех, кто действительно мешал жить другим людям. Но как только народная культура становится помехой революции, она становится врагом. А что делали революционеры всех эпох с врагом, который не сдается?
Вот так было и с воинской культурой Руси. Поханя говорил, что за стенки и за любки сажали и выселяли. Люди стали бояться уже в середине двадцатых, в конце двадцатых началась коллективизация, пришел ужас. Затем начались репрессии тридцатых, война… А потом оказалось, что знающих людей осталось слишком мало, а молодежи больше не нужно и даже позорно заниматься тем, что могли старики…
И вот я застал его, может быть величайшего мастера воинских искусств, каких только рожает эта планета, на положении местного дурачка. Его собственные родные считали его немножко сумасшедшим, и ездили к нему, только чтобы сажать и копать картошку…
А Поханя еще и просил не рассказывать о нем, потому что боялся за этих уродов, искалеченных советской культурой: «затравят. Не меня, так детей и внуков…»
Кто затравит?
Те, кем мы стали, приняв новое и передовое, что «двигали в наше сознание как нормы пролетарской этики», а в действительности, как договор об условиях, на которых нам позволено будет выжить на этой богами и людьми проклятой Русской земле… Мы позволили не просто убить крестьянские обычаи, мы обменяли на выживание самую душу русского народа, потому что это именно она жила в том, что чужаки называли враждебной прогрессу мелкобуржуазной культурой…
Впрочем, боги вряд ли проклинали Россию, они просто отступились от нее после того, как ее собственный народ проклял и обрек себя на беспамятство… Ворота в чудо, которыми была Россия, захлопнулись, и мы стали дружиной, жадной веселья…
