Если много общих черт у калмыцкого эпоса с русскими былинами, то еще больше имеется различий. Наблюдаемые сходства в различных эпосах относятся больше всего к чертам внешнего формального порядка и объясняются не только заимствованиями в силу существовавших в прошлом культурно-исторических связей, но и общими историческими судьбами создателей этих эпосов.
В отношении отмеченного сходства в циклизации русского и калмыцкого эпосов академик Б. Я. Владимирцов считает, «что калмыцкий эпос в своем развитии перешел те формы, в которых судьба оставила русские былины. Дело в том, что в „Джангаре“ гораздо больше внутреннего сходства действия отдельных поэм-песен, они связаны не только внешней связью — одним и тем же ханом, каждая из них является естественным продолжением, развитием предыдущей, почти не встречается противоречий».
Творческая самобытность калмыцкого эпоса подтверждается и подробным и любовным описанием предметов культуры и быта, предметов, созданных руками человека, — зданий, оружия, одежды, украшений и т. п. Детальное описание таких предметов дает возможность выяснить характер калмыцкой народной эстетики.
Вторая важная проблема «Джангариады» — ее историчность, как и первая проблема — самобытности и народности, также была в центре внимания всех наших монголистов, которые занимались изучением ойратско-калмыцкого героического эпоса.
Больше всех внимания этому вопросу уделяли А. М. Позднеев и С. А. Козин, и оба они в конце концов пришли к тому выводу, что ни к какому конкретному историческому событию или историческому лицу нельзя приурочить события или имена героев, о которых повествуется в «Джангаре».
А. М. Позднеев, отдавая дань так называемой исторической школе в фольклористике, пытался особенно тщательно проследить историю ойратского народа и найти в ней близкие события и деятелей, с которыми можно было бы отождествить повествование «Джангариады».
В результате своих исторических розысков он вынужден был заявить, что ойратский героический эпос не обладает конкретным историзмом в силу присущей такой особенности героическому эпосу вообще и благодаря еще тому, что мы мало знаем историю, быт и культуру ойратского народа.
Академик С. А. Козин проблему историзма калмыцкого эпоса разрешал в том смысле, что эпосу не присущ конкретный историзм, так как эпос в процессе своего развития воспринимает новые элементы под воздействием изменяющихся исторических условий.
Несмотря на это, в калмыцком эпосе все же отразились крупнейшие события в жизни их создателей.
Таким наиболее крупным событием явилось образование в XV веке мощного ойратского государства. Это была блестящая страница в истории ойратско-калмыцкого народа, и она ярко запечатлелась в повествованиях «Джангариады». Она же и обусловила происхождение, вернее сформирование, циклизацию «Джангариады».
Это положение считается наиболее правильным или, во всяком случае, наиболее близким к действительному разрешению проблемы историзма ойратско-калмыцкого эпоса.
Следует еще сказать, что «Джангариада» как произведение искусства до сих пор мало еще изучалась. Первые попытки в этом отношении были сделаны А. М. Позднеевым, отчасти Б. Я. Владимировым и С. А. Козиным.
Этому вопросу также уделил внимание калмыцкий поэт Аксен Сусеев в специальном исследовании — «Поэтика „Джангариады“».
Настоящее издание, как и первое юбилейное 1940 года, дает двенадцать песен из цикла «Джангариады». Русский перевод выполнен поэтом Семеном Липкиным.
Несколько слов о превосходном переводе С. Липкина.
Перед переводчиком стояла труднейшая задача: не только передать близко или точно содержание и изобразительные средства ойратско-калмыцкой эпопеи, но и создать для читателей своим переводом то впечатление, которое получали и получают слушатели в национальной обстановке от исполнения своего джангарчи. Иначе сказать, переводчик должен был как бы воплотиться в джангарчи и словесными средствами, единственными в его распоряжении, создать необходимое впечатление, то есть передать и идейнопоэтические образы, и напев вместе с речитативом джангарчи, и своеобразное музыкальное оформление песен — звукопись.
Надо сказать, что С. Липкин удачно справился со стоящей перед ним задачей и дал не просто перевод, а, можнс сказать, самостоятельное эпическое произведение. Нам кажется, что этот успех во многом содействовал широкой известности «Джангариады» не только у нас в СССР, но и за рубежом.
Если в некоторых случаях в литературной обработке «Джангариады» и можно найти отступления от оригинала, то они вполне закономерны и оправдываются теми задачами изучения устного творчества народов СССР, которые ставит советская фольклористика, исходя из крупной общественно-воспитательной роли народного героического эпоса.
Это было в начале времен,
В стародавний век золотой.
Вечности начинался расцвет.
Величавый брезжил рассвет
Веры бурханов святой.
Джангар жил в эти дни.
Круглым остался он сиротой.
Так о нем говорят:
Таки-Зулы-хана он семенем был,
Тангсык-Бумбы-хана внуком он был,
Узюнга великого сыном он был.
Узнал он рано войну,
Ужас прошел по отчизне его:
В лето второе жизни его
Вторгся жестокий мангас в страну.
В третье лето вступив едва
(Аранзалу — его коню —
Было в то время только два),
Джангар сел уже на коня.
Поскакал он, броней звеня,
Трех крепостей разрушил врата —
Трехгодовалый сирота,
Гулджин-мангаса себе покорив.
В четвертое лето вступив,
Четырех крепостей врата
Разрушил нойон — сирота,
Дердинг Шар-мангаса покорив.
Пятого лета вступив на порог,
Пять шулмусов он превозмог,
Пять владык захватил в полон.
А когда вступил нойон
В пятое лето жизни своей, —
Полонил его Шикширги,
Заложником сделал его.
Но едва лишь нойон достиг
Шестого лета своего, —
Шести крепостей он разрушил врата,
Шесты сломал сорока пик.
Властно расширив свои рубежи,
Покорив Алтана Цеджи —
Владельца башни золотой,
Поставил его главой
Над правым полукругом своих
Бесчисленных богатырей.
Когда же седьмого лета достиг, —
Ханом семидержавным он стал,
Зваться великим и славным он стал.
В те времена, когда скакал
Ветра быстрее конь Аранзал,
Пика не только пестрой была —
Пестрая пика острой была,
А Джангар молод и славен был,
Самим бурханам равен был, —
Четыре хана в жены ему
Предложили своих дочерей.
И простые нойоны ему
Предложили своих дочерей.
Джангар и слушать не хотел,
Ни с чем они удалились прочь:
В жены взял Ном Тегиса дочь —
Меж Востоком и Югом ханство его, —
Как измерить пространство его!
Про землю Джангра так говорят:
Это была Бумбы страна —
Искони так звалась она.
Из коней обретались там
Аранзалы одни, говорят.
Из людей обретались там
Великаны одни, говорят.
Сорокаханная эта страна,
Обетованная эта страна.
После двадцати пяти лет
Не прибавлялись там года.
Смерть не вступала туда.
Люди не знали в этой стране
Лютых морозов, чтоб холодать,
Летнего зноя, чтоб увядать.
Осень сменялась там весной.
Ветер — колыханьем был.
Дождь — благоуханьем был.
Тысячам тысяч счастливых людей
Тесен был простор степной
В пятимесячный путь шириной;
Точно пуп небес и земли,
Высилась лысая там гора,
Видимая издали.
Там океан Ерген Шартыг
Подобно синему кругу лежал,
К северу и к югу бежал.
Прохладная Домбо-река
Только Джангра поила водой.
Летом бурлила она и зимой,
Размывая берега.
Рассказывают о Джангре так:
Был повелитель истинный он.
Желтых четыре истины [1] он
Соединил в своих руках.
Держава была нерушима его.
Слава неудержимо его
Гремела на просторной земле.
Словно марево поутру,
Золотому подобно шатру,
Мудрого Джангра сверкал чертог.
Так о нем говорит знаток:
Однажды Джангровы богатыри
Вели беседу между собой:
«Нойону-повелителю мы,
Нашему правителю мы
Построим Джангру дворец такой,
Которому равного в мире нет!»
Собрав тогда в единый круг
Ханов всех сорока двух,
Ханов всех четырех ветров, —
Джангру решили воздвигнуть кров,
Выбрав место для него:
На океанском берегу,
На целомудренном лугу,
В тени омываемых тополей,
Неувядаемых тополей,
Среди двенадцати синих морей,
Севернее восточных лучей,
У правого подножья горы.
И когда настала пора,
Ханы всех четырех ветров
Желтых с собой привезли мастеров.
Выбрали прежде всего мастера
Из месяцев самый святой,
Самый священный день из дней,
Чтобы работа пошла верней.
Кораллами выложили они
Основание дворца.
Не было кораллам конца.
Стены воздвигли из жемчугов.
Разукрасили они
Изображеньем львиных клыков
Стены северного, угла.
Разукрасили они
Изображеньем тигриных клыков
Стены полуденного угла.
За сто без году прошедших лет
Рассказывающий дела,
На сто без году грядущих лет
Предсказывающий дела, —
Молвил Алтан Цеджи — мудрец:
«Строить нойону дворец
До самого неба высотой
Было бы затеей пустой:
Слишком желанье велико,
Слишком до неба далеко.
Надо воздвигнуть нойону кров
На три пальца ниже небес!»
Шесть тысяч двенадцать мастеров,
Выделыватели чудес,
В искусстве соревнуясь своем,
Выбиваясь из сил, наконец
Выстроили Джангру дворец.
То пятибашенный был дворец,
То разукрашенный был дворец.
Опоясан был дворец
Катауром, словно конь.
Стеклами красными, как огонь,
Сзади был облицован дворец.
Спереди был облицован дворец
Стеклами белыми, как облака.
Покрыта была, говорят,
Шкурою пегого быка
Северная сторона,
Покрыта была, говорят,
Шкурою сизого быка
Полуденная сторона,
Чтобы зимующим в Бумбе-стране
На северной стороне
Эта зимовка была легка
Среди кумыса и молока,
А полудённая сторона
Маслом и жиром была полна.
Внешние четыре угла
Нежные раскрывали глаза
Из огненно-красного стекла.
Внутренние четыре угла
Синяя сталь облегла.
Чудом был всесветным дворец.
Был десятицветным дворец,
Был девятиярусным он.
Неисчислимым и яростным он
Джангровым угрожал врагам,
Поражал их своей высотой —
Тополёвый и золотой.
Ветер знамя на нем развевал.
Если знамя чехол покрывал,
То, и невидимое, оно
Желтому солнцу было равно.
Если же обнажалось оно —
Было семи солнцам равно!
С месяцем в полнолунье схож,
Смелых повелитель и вождь,
Смертных покоритель и вождь,
Недругов повергший в прах,
На престоле золотом
О сорока четырех ногах
Джангар великий восседал,
Месяцеликий восседал.
Шелковый был халат на нем,
Шили одни лишь ханши его,
А скроила раньше его,
Ножницами вооружена,
Шестнадцатилетняя жена.
Расправляя усы свои,
Словно ласточкины крыла,
Восседал он в ставке своей,
Посвящая богатырей
Во все мирские свои дела,
Во все святые свои дела.
Вопрошающим:
«Какова
Ханша — властительница страны,
Повелительница страны
Шестнадцатилетняя жена, —
Та, что Джангром привезена
В те времена, когда скакал
Ветра быстрее конь Аранзал,
Пика не только пестрой была —
Пестрая пика острой была,
А Джангар молод и славен был,
Самим бурханам равен был?» —
Ответствуют:
«Такова она:
Глянет налево — станут видны
В сиянии левой щеки
Мелкие рыбки левой реки.
Глянет направо — станут видны
В сиянии правой щеки
Мелкие рыбки правой реки.
Крови алее губы ее,
Снега белее зубы ее.
Белый на голове убор.
Если верить молве, убор
Шило множество ханских жен…
Шелк волос ее так заплетен,
Чтобы соответствовал он
Щекам, напоминающим кровь.
Щегольские у каждой щеки
Шелковые шивырлыки
Колыхались, говорят.
Колыхались, говорят,
На мочках нежно-белых ушей,
На белую шею бросая свет
Сероватых зеркальных лучей, —
Серьги из чистого серебра.
Кто видел шариковый помет
Верблюжонка двухлетнего, тот
Величину серег поймет!
Если властительница начнет
Девяносто одну струну
Гуслей серебряных перебирать,
Если ханша начнет играть, —
Почудится: в камышах
Лебединый летит хоровод,
Хоровод лебединый поет,
Отдается пенье в ушах
Уток, летящих вдоль озер,
Уток, звенящих вдоль озер
На двенадцать дивных ладов,
Разных, переливных ладов».
Если же спросит народ:
«Кто, не сбиваясь, поет
В лад прекрасным гуслям таким?» —
Ответим: «Это — бесценный Мингйан,
Прекраснейший во вселенной Мингйан,
Прославленный голосом своим!
Между избранными он —
Избранный запевала давно,
Равных ему не бывало давно!»
Сказывают, был главой
Над правою стороной
Джангровых богатырей
Байн Кюнкян Алтан Цеджи,
Богатырь, безо всякой лжи
Рассказывающий дела
За сто без году прошедших лет,
Предсказывающий дела
На сто без году грядущих лет.
Сведущий во зле и добре,
Он восседает на ковре
По правую руку вождя.
Важно, с места не сходя,
Он разрешает мирские дела,
Он разрешает святые дела
Своей обетованной страны,
Своей сорокаханной страны.
Сказывают, был главой
Над левою стороной
Джангровых богатырей
Старший сын Менген Шикширги —
Улан Хонгор, Алый Лев,
От которого, оробев,
Бежали бесчисленные враги.
Он родился от ханши Зандан Герел.
Множеству дротиков и стрел
Подставлял он грудь свою.
Страха не ведал в бою
Этот прославленный исполин.
Джангру подчинил он один
Земли семидесяти держав!
Гюзан Гюмбе с ним вместе сидел.
Он при стесненном усесте сидел,
Занимая места двадцати бойцов,
Он при свободном усесте сидел,
Занимая места сорока бойцов.
Он славился силой великой своей,
Черной, холодной пикой своей,
Слоноподобным своим конем,
Словно ночь, вороным конем.
Некогда в споре с Цеджи самим
Победил он, рассказав
О деяниях вер и держав
За тысячу и один год.
Справа от Алтана Цеджи
Савар Тяжелорукий сидел.
Среди людей великаном он был,
Соколом неустанным он был.
Закаленная в пламени сеч,
Не сходила с могучих плеч
Острая секира длиной
В восемьдесят и одну сажень.
Стоила тысячу тысяч юрт
Рыжая кобыла его.
Сбрасывал он любого с коня, —
Так велика была сила его!
На левой, рассказывают, стороне
Третье место занимал
Темноволосый Строгий Санал,
На своем серо-лысом коне
За нойоном последовал он —
За владыкою мира всего,
Булингира — отца своего —
Дорогого сына лишив;
Нойоншу славную — мать свою,
Бурханам равную мать свою —
Торжественных поминок лишив.
Свою богатую страну
Мудрого нойона лишив,
Свою красавицу жену
Возлюбленного супруга лишив.
Множество таких силачей,
Шесть тысяч двенадцать богатырей,
С избранными из черных людей
Семь во дворце занимали кругов.
Кроме того, седых стариков
Был, рассказывают, круг.
И красноликих важных старух
Был, рассказывают, круг.
Жены нежно-белые там
Тоже составили круг.
Словно плоды спелые, там
Девушки составили круг.
Диких степных кобылиц
Молока потоки лились.
Разливались озера арзы,
Радующей взоры арзы.
Долго пировали там,
Пить не уставали там,
Стали красными наконец
Нежные глотки богатырей.
Загудел многоуглый дворец.
Желтые полчища силачей
Стали кичиться силой своей,
Озираться стали вокруг,
Вопрошая соседний круг:
«Ужели сражений для славы нет?
Сайгаков — и тех для облавы нет?
Ужели для боя державы нет?
Ужели врага для расправы нет?»
