Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич (книги без сокращений .TXT) 📗
Шла обычная, спокойная трудовая жизнь. Полностью освоившись в новых условиях, Добрынин и Ваплахов взяли под контроль не только дисциплину, но и некоторые особенно важные производственные процессы, а особенно еженедельную перекачку спирта из огромных — метров пять в глубину — стальных чанов в подаваемые прямо на территорию завода железнодорожные цистерны. До появления на заводе контролеров при этой перекачке терялось, разливалось по земле и асфальту до двухсот литров спирта, но как только появились Добрынин и Ваплахов — и здесь наступил полный порядок, и пролитый спирт можно было пересчитать по каплям.
Пришло время контролерам фотографироваться на Доску почета. Фотограф пришел прямо на спиртозавод. Вместе с ним пришел корреспондент местной газеты. Корреспондента Добрынин и Ваплахов уже знали — он не раз писал заметки об их работе. После короткого разговора в кабинете народного контроля фотограф потер ладони и принялся за дело. Сначала он усадил за стол Добрынина, минут десять мучил его просьбами чуть наклонить голову, чуть улыбнуться, чуть приподнять подбородок и брови. Наконец отщелкав несколько кадров будущего портрета, он взялся за Ваплахова.
— У вас очень интересное лицо! — сказал фотограф, профессионально присматриваясь. — Очень интересное. Ваплахов почувствовал в груди волнение. Хорошо, что Добрынин, понимая волнение друга, вставил неожиданно:
— Красивое русское лицо, а какие седые волосы! Тут и фотограф переключил свое внимание на пышную седину Ваплахова.
— Да, — сказал он. — Такой типаж! Прямо получится портрет генерала!
Под конец контролеры даже заприятельствовали с фотографом и упросили его сделать по нескольку маленьких фоток лично для них.
Уже на следующий день фотограф принес контролерам по пять фотографий почтового размера.
Вечером Добрынин и Ваплахов вернулись с завода и, поужинав, решили послать кому-нибудь свои фотографии. Ваплахов написал сердечное письмо Тане Селивановой. Он так и не получил ответа на свое первое письмо, но была в нем уверенность, что написала ему Таня. Просто не нашло письмо Ваплахова, уже два раза после шинельных мастерских поменявшего адрес. Вложил он в конверт свою фотографию, на оборотной стороне которой вывел аккуратно «Милой Тане с любовью». Прошлый раз он бы постеснялся написать вот так в открытую о своих чувствах. Но расстояние, а точнее, та географическая даль, что пролегла между ними, как бы сделала его смелее и решительнее.
Добрынин написал два письма. Одно длинное и тоже сердечное написал он товарищу Тверину, вложил туда фотографию с соответственной дружеской подписью. А вот над вторым письмом просидел Павел Добрынин до полуночи. Сначала вывел на купленном на почте конверте адрес: «Деревня Крошкино, Маняше Добрыниной». Потом написал: «Дорогая Маняша». И тут слова у Добрынина кончились, как кончается молоко в молочном киоске рядом с проходной спиртозавода — было и вдруг бах! — и кончилось! И дальше сидел он с ручкой в руках, смотрел на белый лист бумаги и ощущал в себе какую-то онемелость и пустоту. В конце концов выдавил пером на бумаге еще несколько слов: «Посылаю тебе фотопортрет. Покажи его детям. Привет, с любовью Паша».
Остались у Добрынина в запасе еще три фотографии, но знал он заранее, что пошлет одну из них старому другу Волчанову, а еще одну через майора Соколова перешлет хорошей девушке Зое Матросовой в тюрьму, где она теперь исправляется. И напишет он ей с другой стороны фотографии много пожеланий счастья и светлого будущего, которое ее непременно ждет.
У Ваплахова оставалось четыре фотографии, но знал он, что когда-нибудь они пригодятся, а одну из них — самую лучшую — он подарит своему другу Добрынину.
Глава 41
Две недели спустя сидел Банов у костра и читал только что полученные письма.
С другой стороны костра старик распечатывал бандероли и посылки и то и дело охал или айкал. Был он в отличном настроении и поэтому каждые две-три минуты отвлекал Банова от писем, призывая его внимание к очередному присланному ему подарку.
Когда Банов в пятый или шестой раз посмотрел на «присланное» Кремлевскому Мечтателю, то увидел у старика в руках большой кусок копченого мяса.
— Это на вечер, к чаю! — сказал, широко улыбаясь, Кремлевский Мечтатель. — От татар Приволжья! Хорошие татары какие! А?
Банов кивнул и взялся за следующее письмо.
«Уважаемый товарищ Эква-Пырись, — читал он. — Спасибо за письмо. С парашютом прыгала я уже давно, но товарищ мой, с которым я прыгала, пропал без вести, и поэтому ваш привет ему передать не могу. Я долго болела и поэтому не помню, о чем я писала вам в предыдущем письме. Извините, пожалуйста.
С уважением, Клара Ройд».
— Дура, — тяжело прошептал Банов и вздохнул. — Ничего не поняла!
Опустил руки на колени. Посмотрел тоскливо на огонь, облизывавший еловые ветки с уже обгоревшими иголками.
— Товарищ Банов, гляньте-ка! — снова прозвучал голос Кремлевского Мечтателя. — Гляньте-ка сюда! Банов нехотя поднял глаза.
На этот раз в руках старик держал толстую книгу. Банов прочитал: Лев Шейнин, «Записки следователя».
— У вас когда-нибудь следователь был? — спросил старик.
— Нет, не было.
— А у меня был, и не один, надо сказать! Прекрасный народ — эти следователи. Образованные, умные… А мы их все равно провели в семнадцатом…
Банов не слушал рассказ Кремлевского Мечтателя. Он составлял в уме следующее письмо Кларе, более ясное и понятное, такое, чтобы с первых же строчек поняла она, что это он, Банов, ей письмо написал, а не этот неугомонный оптимист и мечтатель.
И потихоньку, слово к слову склеивалось в воображении Банова это новое письмо. И склеилось. Осталось его только на бумагу перенести.
— Гляньте, Василий Васильевич, — опять призывал Кремлевский Мечтатель. — Книга-то с автографом, от автора в подарок! От этого Шейнина. Надо будет прочитать и письмо ему написать… Слышите, товарищ Банов? Прочитаете книгу? А?
— Хорошо, — сказал бывший директор школы. — Прочитаю.
— И потом письмо ему напишите, только правду. Понравится книжка — так ему и напишите от моего имени, а если не понравится — то и это напишите. Пускай правда глаза режет! Не люблю я этих писателей, интеллигентиков мягкотелых!
Банов кивал и снова думал о письме.
Вскоре Кремлевский Мечтатель замолчал и принялся за очередную посылку.
Стало тихо у костра, и Банов, отложив пачку полученных сегодня писем, пристроил себе на колени доску, взял бумагу и карандаш и стал писать письмо Кларе. Простое, понятное письмо, по которому она сразу обо всем догадается!
Глава 42
После утреннего эрзац-кофе Марка Иванова неожиданно забрали к начальнику тюрьмы, с которым артисту еще не приходилось встречаться.
Идя перед надзирателем, Марк немного нервничал, зная от зэков, что характер у начальника тюрьмы буйный и что разговаривает он больше руками, чем языком. Однако, когда многочисленные коридоры и повороты остались позади, а перед ним открылась высокая дубовая дверь — за нею встретил Марка дружелюбной улыбкой человек, которого, казалось, боялись здесь все.
— Там подождешь! — буркнул он надзирателю и самолично закрыл за Марком двери.
Усевшись на привинченный к полу табурет и подождав, пока начальник займет свое место за широченным письменным столом, Марк огляделся и, к своему удивлению, встретился взглядом с мальчиком лет семи-восьми, сидевшим в углу кабинета за неизвестно откуда здесь появившейся школьной партой.
— Это мой сын, Володя! — сказал, заметив удивление арестанта, начальник тюрьмы. — Кстати, если еще не знаете, моя фамилия — Крученый.
Марк едва заметно улыбнулся — еще б ему не знать его фамилию, если каждый зэк к месту и не к месту вспоминает ее.
— Жалобы есть? — спросил Крученый. — Может, кормят плохо или там сыро в камере?
— Нет, — сказал Марк. — Все хорошо. Только для попугая чуть холодновато…
— Ну, знаете, товарищ Иванов, наша тюрьма была достроена для людей, а не для попугаев. Может, какой-нибудь отрез сукна дать… этому вашему сокамернику… только чего ему…