Семь отмычек Всевластия - Краснов Антон (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Россия – Франция – Египет, июнь 2004 года
Самолет, следующий рейсом из Москвы, приземлился в аэропорту Шарль де Голль в половине второго пополудни. Женя Афанасьев, с походным чемоданчиком, в легком сером костюме и солнцезащитных очках, сбежал по трапу. Тут же сказались отдельные пробелы в знании географии. Женя подумал, что он уже в Париже, однако оказалось, что он всего лишь в городке Руаси, и до Парижа еще тридцать километров.
Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель. Когда Женя спросил у прохожего, где он может найти такую-то больницу, француз воззрился на него с откровенным удивлением. Афанасьев списал это на свое отвратительное произношение, однако выяснилось, что дело вовсе не в этом. Просто округ Вожирар-Гренель изобиловал больницами, лечебницами и прочими медицинскими учреждениями до такой степени, что всем обитателям округа только и оставалось, что болеть, болеть и болеть. Парижанин попытался втолковать все это бестолковому приезжему, однако толку от его советов вышло немного. Так что, прежде чем Афанасьев нашел искомую лечебницу, он обшарил весь округ. Поглазел на небоскребы комплекса «Фронт Сены», на статую Свободы, торчащую посреди Сены на островке! Да-да, именно статую Свободы! Только уменьшенную копию, конечно. Женя прогулялся по бульвару Периферик, глазея по сторонам, и наконец обнаружил то, что искал.
Лечебница, в которой содержался пылкий египтолог русского происхождения, находилась в глубине геометрически разбитого зеленого парка. Клейко пахло молодыми листьями, аромат их мешался с запахами, поднимавшимися от разогретого асфальта. Впрочем, у входа в регистратуру, обсаженного липами и кленами, было тенисто и прохладно. По скверику мирно прогуливались люди в одинаковых аккуратных пижамах. Другие сидели на лавочках, выкрашенных в приятный для глаза салатовый цвет.
Женя вздохнул и вошел в корпус. Примерно через час ему удалось получить разрешение посетить пациента палаты №66 (вот как!) Жана-Люка Пелисье.
– Вы журналист? – любопытствующе спросили у Афанасьева.
– Я – родственник, – скромно ответил он, хотя по профессии был как раз журналистом и никакого отношения к родне господина Пелисье не имел.
Пелисье оказался массивным, чрезвычайно упитанным человеком с орлиным носом и широкими скулами. В выражении маленьких глаз и иронической складке рта сквозило лукавство. Впрочем, сейчас лицо Пелисье выражало недовольство. Он отчаянно хмурил лоб, когда вглядывался в лицо стоявшего перед ним Афанасьева, а потом проговорил по-русски, и довольно-таки чисто, кстати:
– У моей мамы в России много родственников. Вы – кто?
– Хорошо говорите по-русски, месье Пелисье, – одобрительно сказал Женя на плохом французском. – Я, к сожалению, на вашем языке говорю гораздо хуже. Хотелось бы выйти на вольный воздух. Вас как, отпустят на прогулку, или же вы под постоянным присмотром?
– Это у вас в России при коммунистах все были под постоянным присмотром, – обиделся Пелисье. – А я тут могу ходить, как мне вздумается и где мне вздумается. Могу даже сбежать, если очень захочется. Только ведь меня тут же вернут.
– Кто?
– Да сами же горожане и вернут.
– Понятно, – проговорил Женя, – раз в пижаме, значит, представляешь опасность для общества. А я думал, что в Париже все либерально мыслящие на жизнь смотрят сквозь пальцы. Даже в самых крайних ее, жизни, проявлениях.
– Много вы понимаете, – буркнул Пелисье.
– Уважаемый месье, – заявил Женя, – как вы понимаете, я сюда приехал не для того, чтобы обсуждать Францию и французов. В данный момент меня интересует только один француз – это вы. Так вот, я друг вашего двоюродного брата Николая Ковалева. Меня прислал Анатолий Анатольевич Ковалев, ваш дядя.
– Дядья Толья? – обрадованно воскликнул Пелисье по-русски. – Да что ж вы сразу не сказали, что вы от него! Я знал, что дядя Толя что-нибудь придумает и если сам не выберется, так кого-нибудь пришлет, чтобы разобраться во всем этом дьявольском нагромождении фактов, из-за которых я попал сюда, – затараторил он, переходя с русского на французский и обратно. – Стоп! За такое дело нужно по чуть-чуть! – Он потянул из кармана металлическую флягу, отсвечивающую тусклым серебряным блеском. – Коньячный спирт! Хлебнете? Отличнейшая вещь! Это на основе коньячного спирта приготовляют лучшие в мире французские коньяки! Ух! – выдохнул он, потянув из горлышка. – Продирает, а! Да, наверное, мои русские гены все-таки крепкие.
– Гены, – пробурчал Афанасьев, – а также Васи, Коли и Толи. Да давайте, месье Пелисье! Ффф… здорово!
– Вы, наверное, один из учеников и коллег моего дяди? – деловито спросил Пелисье. – Ведь это он в свое время наставлял меня идти в археологию. Ну и вот – наставил! Как археолог археологу, хочу вам сказать, что я не сумасшедший. Не знаю, как могло такое случиться, но анализ подтвердил: ТА мумия – настоящая, времен фараона Рамсеса! Понимаете? Один зануда, борзописец Корниак, уже накатал длинную скучную статью, в которой он объясняет сходство букв на руке мумии и некоторых букв финикийского алфавита. Кретин! – рявкнул Пелисье. – Подтасовщик! Ему каменщиком работать бы! Он утверждает, что уже видел подобную надпись и говорит, что она действительно немного напоминает современный русский язык. Но он-то говорит, что это разновидность финикийского письма, его палестинская разновидность, и что эта надпись означает: «Мутный храм запрягает коней». Что за бред? А ведь там ясно написано по-русски: «КОЛЯН С БАЛТИКИ». Вы тоже мне не верите? – накинулся Пелисье на Афанасьева. – Если вы настоящий ученый, а не шарлатан и если вы присланы от дяди Толи, то должны мне помочь разобраться в этом.
– Я помогу, – тихо ответил Женя.
– Но ведь вы мне тоже не верите!
– Вот что, – сказал Афанасьев. – Я вам верю. Более того, я могу объяснить вам происхождение этой надписи. Вам никогда не казалось, что вы видели ее раньше? До раскопок?
Пелисье прищурился.
– Вообще-то казалось, – нерешительно произнес он. – Например, у дяди Толи такой же якорь вытатуирован. Стоп! У дяди Толи… племянник, мой кузен… Николай…
– Ну вот! – торжественно воскликнул Афанасьев.
– В самом деле, когда мы три года назад встречались с Николаем, я видел у него такую татуировку! – Пелисье стукнул себя по голове. – То есть… – он поднял голову, – то есть я в самом деле сумасшедший? Ведь…
– Вы не сумасшедший, – объявил Афанасьев. – Вы никакой не сумасшедший, потому что… Ну-ка, дайте я хлебну из вашей фляжки. Мерси! Так вот, Жан-Люк. Запаситесь хладнокровием. То, что я вам сейчас расскажу… Одним словом, слушайте!
По мере того как Афанасьев излагал фантастичные события, произошедшие с ним и его товарищами в последнее время (с не очень легкой руки дионов), Пелисье все больше ерзал на скамье. Когда Афанасьев закончил, Жан-Люк Привычно потянул из фляги. Наверное, пошло не в то горло. Пелисье поперхнулся, и Жене пришлось хлопать ему ладонью по спине. Наконец скорбный археолог откашлялся и, сложив руки на коленях, надолго замолк. Наверное, это занятие вскоре показалось ему не очень продуктивным. Потому он все-таки заговорил. Выпустил одну-единственную фразу:
– А только не пойму, месье Афанасьефф… кто из нас числится сумасшедшим, вы или я?
Через три дня Пелисье выписали из больницы. Врачи признали удовлетворительными результаты курса, после которого Пелисье совершенно избавился от навязчивых идей болезненного толка, которыми он был одержим по приезде из Египта. Через четыре дня Пелисье и Афанасьев вылетели в Египет. Жене Афанасьеву привелось увидеть место, где нашли гробницу и мумию его друга и одноклассника Коляна Ковалева, умершего три с половиной тысячи лет тому назад. Женя стоял с непокрытой головой под палящими лучами солнца и чувствовал, как опрокидывается и плывет в глазах ослепительное, сухое, беспощадное небо. Раскаленный песок, шесть метров погребальной шахты и три с половиной тысячелетия!..
