Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович (читать книги без TXT) 📗

— Я туда нэ пойду! Кылянус папой!

— А я клянусь мамой, что пойдёшь! Мать твою так через эдак в три прихлопа, с подсвистыванием и метрономом! Кто договор подписывал, коммерсант бакинский?!

— Кито, я? Нычего нэ знаю… Нэ толкай мынэ в спыну — я кынязь!

— Ах ты… хвост собачий! Джамиля, отойди, я при дамах от души выражаться себе не позволяю, а хочется… Так вот, ты, аппендицит в черкеске! А ну, смотри сюда — это чья подпись? Это кто подрядился нашинковать соломкой шестерых пустынных гулей? Это кому должны быть уплачены: трон, дворец и невольницы (сто штук, по каталогу!)?!

— Нэ пойду! Минэ мало… Я — кынязь! Аванс давай…

— Щас дам… Ой как щас авансирую под левый глаз!

— Нэ нада, понял! Вот её хочу, пусть ана аванс даст…

Под рукой у Джамили не оказалось ничего тяжелого, и она вынужденно побежала на кухню. Видимо, принц каким-то шестым чувством уловил, что произойдёт по её возвращении. Мумарбек быстро свёл кредит с дебетом, понял, что на заступничество могущественнейшего дэва полагаться не приходится, и разумно выбрал меньшее зло. То есть комнату с восемью голодными, подвыпившими, да ещё и окуренными гулями. Оболенский уважительно пропустил героя вперёд, добавив ему коленом для скорости. Гордый армянский юноша наградил его испепеляющим взглядом, но спорить не стал — со стороны кухни уже доносились быстрые девичьи шажки.

Домулло так и стоял, припирая спиной дверь. На его лице бродила бессмысленная улыбка.

— Где вы так долго-о ходите, о-о-о, несносные дети снежных иблисов? — ласково, с растяжкой, полюбопытствовал он.

— Та-а-к… — принюхался Лев. — А запашок-то всё же просачивается. Марш на улицу, отдышись, придёшь в мокрой маске.

— А зачем? Мне и тут хорошо-о…

— Балной, да?! — уверенно констатировал принц, и Оболенский вынужденно кивнул. Выбора не было, приходилось подменять Ходжу и брать на себя командование. Успешное окончание операции зависело теперь не от великого хитреца, а от неопытного в этом деле Багдадского вора. Хотя… ведь как сказать, неопытного… В критической ситуации русские люди удивительно быстро всему учатся…

— Взвод! Ра-авняйсь, смирна! Джамиля, что это у тебя? Серп? И что ты им собралась делать?! Не надо, мы оба догадались… Спрячь, мстить принцу будешь после. А сейчас быстро два мокрых шёлковых полотенца для нашего героя и его прибалдевшего советчика. — Когда девушка пулей унеслась за требуемым, настал черёд наёмного работника. — Живот втяни! Грудь колесом! И побольше пламени в глазах, так, чтоб искры прыгали, как по кошке статическое электричество… Вот, совсем другое дело! Молодец! Орёл, горный, ширококлювый, с перьями… Саблю вынимай. Да осторожнее же, бестолочь, — сам себя без наследства оставишь… крепче её держи, двумя руками. Джамиля, вяжи ему нос! Ага, вот так, чтоб только щёлочка для осмотра оставалась… Ну, ничё, ничё — вылитый спецназовец из столичного ОМОНа. Ходжа, пропусти смертника, кумган ему в заде!

Издав на прощание грозный горловой писк: «Всэх зарэжу-у!», молодой принц, пригнувшись, нырнул в быстро распахнутую дверь, которую, разумеется, сразу же и прикрыли. Долгую минуту из комнаты доносились звуки великого сражения: хруст растаптываемых фруктов, прощальный звон разбиваемой посуды, хищный свист сабли и хлёсткие звуки ударов.

— Ва-ай мэ-э-э… — умилённо заблеял Насреддин, съезжая по стене на пол. — Как мне тут… о мои-и возлюбленные друзья по-о-о преступной стезе порока-а-а… Ка-а-кие вы тут все краси-и-вые…

— Может, на него водой поплескать? — засомневался Лев, ему ещё никогда не приходилось видеть человека, находящегося под наркотическим воздействием.

— Не поможет, увы… Твоему другу станет лучше на свежем воздухе, — знающе пояснила девушка. — Вынеси его во двор, а я посторожу тут.

— Не хочу оставлять тебя одну, солнышко… но ты права. — Оболенский присел на корточки и с величайшим трудом взвалил размякшее тело домулло себе на плечи. — Чёрт… ну ты и… тяжёлый же, как кабан!

— Ка-а-кие вы умные-е… и красивые-е… и добрые-е… всё четверо-о-о… клянусь аллахом…

— Понёс, — пошатываясь, встал Лев, — у братана уже в глазах двоится…

Он сгрузил безвольного Насреддина у забора, усадил поудобнее, похлопал по щекам и, отдышавшись, поспешил назад. Первое шоковое впечатление — дверь в комнату гулей полуприкрыта, а Джамили у входа нет! Первая шальная мысль о том, что деловой армянский принц попросту её украл в качестве аванса. Рёв, который испустил благородный потомок князей Оболенских, посрамил бы любого ревнивого бизона и наверняка побеспокоил сон многих жителей близлежащих кварталов. Резко бросившись в погоню, яростно сопя от предвкушения возмездия, он тем не менее догадался, выскочив во двор, поинтересоваться у трезвеющего Ходжи: а не проходил ли тут горбоносый герой с перекинутой через плечо заложницей? Домулло долго не мог ответить внятно. Не потому, что не знал, а по причине активного взбалтывания — Лев, требуя ответа, тряс друга, как Мичурин грушу. В конце концов, дважды едва не прикусив себе язык, Насреддин кое-как объяснил, что никого тут не видел. Недоверчиво обмозговав данный факт, Оболенский наказал соратнику бдить вовсю, никого не пропускать и кинулся обратно в дом. Из той самой комнаты, где пировали гули, доносились поощрительные выкрики и ритмичные удары в бубен. Разгорячённый Лев рванул дверь так, что несчастная едва удержалась на петлях. Опиумный угар ударил в лицо Багдадского вора… В относительно небольшом помещении можно было смело вешать широкий русский топор! В клубах сизо-желтого дыма задумчиво балдели восточные вампиры. Убитых, зарезанных или порубанных не было ни одного! Двое постукивали ладошками в днища медных подносов, остальные хлопали или отщёлкивали ритм плошками. Горячий армянский принц возлежал в обнимку со всеми, и лицо его светилось таким неземным счастьем, что все вопросы отпадали разом. Парень приторчал в «стране ароматов». Но самое невероятное было то, что в центре комнатки, прямо на дастархане, полураздетая Джамиля с бубном старательно демонстрировала танец живота! Оболенский глубоко вздохнул, ахнул и прислонился к косяку… На девушке оставался лишь расшитый бисером жилетик да пёстрые индийские шаровары. Её глаза были полуприкрыты, движения замедленны, а пухлые губки нежно пытались произнести что-то вроде: «Лёвушка-а…» Она наверняка приоткрыла дверь на какой-нибудь подозрительный шум и… почти мгновенно попала во власть белого афганского опия. Как, впрочем, и принц… хотя это уже не важно. Всё уже не важно… Ни гули, ни Джамиля, ни отпрыск армянского княжества… Всё это пыль, тщета, суматоха и бренность. Истинны лишь вот эти невероятно соразмеренные и упругие удары в медные подносы. Ах, как они звучат… Как они возвышают, зовут, притягивают, манят куда-то высоко, к чистоте, первозданности, упоению высотой! Неужели никто этого не слышит и не понимает?! О, смешные, нелепые люди… Распахните сердца, откройте души, идите вслед за мной, к единому свету божественного откровения, и вы не пожалеете! Смотрите же, я открыл Истину! Все за мной… туда… высоко в небо… и вы не пожалеете! Никогда… ни за что… нет… не… Идёмте!

У этой истории мог бы быть очень печальный конец. Нет, если бы совсем уж фатальный, так и рассказа бы вообще не было. Лев Оболенский не вернулся бы с Востока, не поведал бы свою эпопею мне, а я, как вы знаете, никогда ничего не выдумываю. Неблагодарное это дело. Ещё в Библии сказано, что «правду говорить легко и приятно». Вот этим я и занимаюсь, а выдумки оставим другим, тем, у кого это лучше получается. Мы с Оболенским, до его отправки в больницу, имели довольно поверхностное знакомство. Ну, он заезжал пару раз к нам в Астрахань, решал какие-то дела в верхах. Я, периодически бывая в Москве, сталкивался с ним у общих знакомых, в «Дюнах» или знаменитом «Петровиче». Это уж после Востока его так припекло, что он сам стал искать помощи профессионального писателя. А до всей багдадской одиссеи он не производил лично на меня впечатления такого уж ярого правдолюбца. В смысле, непримиримого борца за свободу личности и права каждого человека, без всяких расовых, территориальных и религиозных ограничений. Нет… Лев был совершенно нормальным парнем, с реальным взглядом на жизнь; чуточку сноб, чуточку хвастун, но добрейшее сердце и шумная душа любой компании. Багдад как-то очень заметно его изменил… Оболенский стал более внимателен и терпим к людям, особенно к старикам. Он резко заинтересовался поэзией, постоянно цитируя иранско-персидскую лирику, причём всегда значимо и к месту. Когда Маша родила, он таскал своего первенца едва ли не в зубах, был самым трогательным и заботливым отцом, искренне считая, что именно в детях продолжается наша жизнь. Вот только игры с малышом у него были немного странные… Например, поманит ребёнка погремушкой, положит её на пол, а сам отвернётся. Малыш, гугукая, тянется за игрушкой, она гремит — папа оборачивается и грозит пальцем. Потом снова и снова, до тех пор, пока кроха не возьмет погремушку так, чтоб она и не дзинькнула. Вот тут Лев счастлив! Шум, смех, визг, веселье на всю квартиру! Лёвину жену это поначалу тоже удивляло, потом привыкла — да мало ли…