Двенадцать подвигов Рабин Гута - Лютый Алексей (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Слух у поэта оказался достаточно чутким, для человека, конечно, и он проснулся, удивленно глядя мутными глазами на нависшего над ним Попова. Некоторое время грек пытался сообразить, где он находится и что это за толстая, помятая рожа у него перед глазами, а когда понял, что именно за существо около него, тут же сел и улыбнулся.
– Каждое утро прекрасная Ио зарю зажигает, чтобы увидели эллины мир свой иными глазами. Я поклоняюсь ее красоте небывалой и воспеваю бессмертное имя богини, – нараспев продекламировал он. Попов поморщился.
– Слушай, Гомер, – Андрюша тронул поэта за плечо. – Я, конечно, не Рабинович и в стихах кое-что понимаю, но давай-ка оставим твои творения для потомков, а сейчас будем разговаривать нормальным языком.
– Учитель, я, конечно, не Геракл, и немного мозгов в голове у меня осталось, – в тон ему ответил грек. – Я понимаю, что ты слишком устаешь в дороге, но когда же наконец ты дашь мне хотя бы один урок из тех, что обещал в Тиринфе?
Попов снова поморщился. Я, даже не открывая полностью глаз, отчетливо видел, как спросонья ворочаются шестеренки в голове криминалиста. Андрюше было лень напрягаться и объяснять Гомеру, почему ему удается так громко орать. Но, с другой стороны, обращение «учитель» явно льстило Попову. И, как человек слова, он чувствовал, что должен выполнить данное поэту обещание. Тем более что до конца экспедиции оставалось не так уж и много времени. Обреченно разведя руками, Андрюша вздохнул.
– Ладно, слушай сюда, – проговорил он, ткнув себя пальцем в грудь. – В первую очередь, для того чтобы громко кричать, нужно обладать натренированными, сильными голосовыми связками. Можешь попробовать тренировать их вот так, – Попов издал горлом гортанный звук, похожий на завывание якутских фольклористов.
У меня от этого соло мурашки по коже побежали и шерсть на загривке дыбом поднялась, а Гомер покорно попробовал повторить трюк. Вышло у него слабовато, да и мало похоже на поповское рычание, но Андрюша все равно похвалил его и хлопнул по плечу.
– Повторяй это упражнение как можно чаще, – посоветовал он. – А когда связки немного окрепнут, можешь попробовать так, – и Попов, закинув голову вверх и набрав полные легкие воздуха, вдруг пронзительно заорал на весь лес: «А-а-а-а», удерживая звук на одной ноте.
Вы когда-нибудь спали около ревуна общей тревоги? Просыпались, когда он начинает орать вам в ухо? Нет? Ну, тогда могу вас поздравить: самого страшного пробуждения в жизни у вас еще не было! А вот все члены нашей небольшой экспедиции смогли сполна оценить все прелести подобной побудки.
Первым подскочил тренированный Жомов. Выхватив пистолет из кобуры, он завертелся на месте, словно детский волчок, совершенно не понимая, что происходит. Следом за ним проснулся мой Сеня, стороживший всю ночь покой Немертеи, лежа под колесницей. При этом он так приложился головой к ее дну, что эллинская телега проехала вперед пару метров, вспахав единственной оглоблей мягкий дерн.
Все это почему-то отрицательно сказалось на титаниде, спавшей на соломе внутри колесницы. Неизвестно с чего, но она жутко перепугалась и, проснувшись от воя Попова, вскочила на ноги. Лобовой таран Рабиновича вновь опрокинул ее на солому, и девица, прижав руки к груди и закатив глаза, подхватила Андрюшин крик. Правда, сфальшивила. Взяла на два тона выше.
Геракл от этого спаренного воя мгновенно взобрался на самую верхушку дерева, под которым ночевал, и, повиснув на ней, завыл, будто Тарзан в джунглях. Ну а больше всех досталось несчастному Гомеру, который сидел прямо перед Андрюшей и заглядывал ему в рот, надеясь проследить за работой уникальных голосовых связок. Спасло его только то, что, перед тем как кричать, Попов поднял голову вверх. Именно поэтому у поэта не оторвало череп, а лишь слегка контузило. Да еще и волосы от Андрюшиной звуковой волны задуло назад. Так они и остались стоять торчком, словно «ирокез» у панка. А вот Горыныч от испуга почему-то так сжался, что мы его потом едва в траве отыскать смогли.
Да что там о моих спящих спутниках говорить?! Даже я, бодрствовавший и догадывающийся о том, что может произойти, услышав этот жуткий вой, подскочил с места метра на полтора, словно заправский мангуст, уходящий от укуса кобры. Какая-то греческая пичуга, не знакомая с поповскими выходками и собравшаяся запеть прямо по курсу звуковой волны, была вдавлена в дерево и осталась там, словно муха в янтаре. Со всех деревьев, расположенных на пути распространения звуковой волны, облетели ближние к Попову ветки. А когда его крик добрался до гор, то с них сошла такая мощная лавина, что после ее позорного бегства осталась ровная, как немецкий автобан, полоса длиной километров в десять.
– Мо-ол-чать! – истошно заорал Жомов, пытаясь заткнуть пистолетом уши, но его понял только я. И то потому, что по губам хорошо читаю.
Тогда Ваня, не придумав ничего лучшего, вскинул пистолет вверх и нажал на курок. Звук выстрела почти утонул в продолжающемся вое Попова, но Андрюша после него все же заткнулся. Хотя только потому, что в его легких наконец-то кончился воздух. Довольно усмехнувшись, криминалист перевел взгляд на Гомера.
– Ну, примерно так это должно звучать, – проговорил он, глядя в остекленевшие глаза поэта, а затем очнулся. – Эй, Гомер, ты что? Что с тобой?
– Я тебе сейчас покажу, сукин сын, что с ним! – вместо грека ответил Жомов и широким шагом устремился к Андрею.
– Но, но, но! – завопил Попов, вскакивая на ноги и пятясь к тому самому дереву, внутри которого по его вине оказалась замурована птичка. – Ваня, не подходи. А то сейчас так заору, что барабанные перепонки лопнут.
На лице Жомова ни один мускул не дрогнул. Он двигался вперед, полный решимости во что бы то ни стало добраться до ходячего мегафона и навсегда сломать ему усилитель. Попов через пару шагов уперся в дерево, и еще неизвестно, чем бы закончилась эта битва титанов, если бы между ними не оказался мой Сеня. Толкнув Жомова в грудь, чтобы хоть как-то задержать движение этой танковой дивизии, Рабинович повернулся к Андрюше.
– Ты что, Поп, охренел совсем? – грозно поинтересовался он. – Ты же, придурок, чуть нас всех идиотами не сделал.
– А что сразу я-то? – завопил Попов. – Значит, когда мы под звуки смотра строя и песни, которые этот жлоб здоровый Гераклу устраивал, просыпались, то все нормально было? А мне, значит, и крикнуть разок нельзя?
– Нет, он точно дурак, – констатировал Ваня, боевой запал у которого быстро иссяк, и пошел снимать с дерева Геракла. – Кто-нибудь однажды ему за такие выходки башку прострелит…
– И будет абсолютно прав! – добавил Рабинович и направился в другую сторону – успокаивать Немертею.
Про меня Сеня, как обычно бывает в таких случаях, абсолютно забыл. Вот она, людская дружба и преданность! Что-то, господин хозяин, если я сучкой увлекся, а ты во мне нуждаешься, я все бросаю и к тебе бегу. А от тебя даже взгляда заботливого в критической ситуации не дождешься!
В общем, обиделся я на Рабиновича и от скуки пошел Гомера в чувство приводить, поскольку про него тоже все позабыли. Сами понимаете, пощечины давать я не приспособлен, орать, как Попов, не умею, да и током, словно скат, ударить не могу. Поэтому в моем арсенале средств шоковой терапии было крайне мало. Собственно говоря, единственное, что я мог сделать, это зарычать на поэта. Однако после децибелов Попова мой клиент на звуки совершенно не реагировал. Пришлось сграбастать его зубами за тунику и попытаться энергично потрясти.
И вот только тогда Андрюша вспомнил, что его ученик требует к себе внимания, иначе так и останется сидеть посреди поляны, пока его археологи не раскопают. С криками «Мурзик, фу! Прекрати!» Попов бросился выручать Гомера, загрызаемого сердобольным псом.
От такой лживой оценки моих стараний я едва и Андрюшу не покусал, но вовремя опомнился. Жалко все-таки его. Он же не со злого умысла всякую дурь вытворяет, а по простоте душевной. Да к тому же кусать его опасно. Потом так поповским потом пропитаешься, что и дезинфекция Горынычем запаха не перебьет! Поэтому я спокойно отошел в сторонку и стал наблюдать, как Андрюша пытается привести незадачливого ученика в чувство. Поначалу у него ничего не получалось, и лишь когда Попов решил отвесить поэту мощнейшую оплеуху, тот мотнул головой, моргнул, встал на ноги и провозгласил:
