Лачуга должника - Шефнер Вадим Сергеевич (читать лучшие читаемые книги txt) 📗

Произнеся это загадочное четверостишие, мой друг навёл на меня свет от своего вмонтированного в шлем фонарика и помог мне встать. В «пенале» было ещё темнее, чем обычно: линзы мягкой подсветки вышли из строя. Из-за этого ярче казались звёзды, мерцавшие во тьме за сталестеклянными стенками «пенала».

— Ну как, не треснул твой ценный скелет? Черепушка цела? — осведомился Павел.

— Всё в норме, — ответил я. — Но встряска была сильной.

О силе удара свидетельствовал и интерьер «пенала». В неярком свете наших фонариков видны были валявшиеся на полу телепюпитры. Одно из кресел, до того наглухо принайтовленное к полу, теперь лежало возле входа в гермолюк. Верхняя крышка этого люка, в точке её соприкосновения с обжимной колодкой, оказалась деформированной, и педальное устройство вышло из строя. Это означало, что мы заперты в «пенале» и не сможем покинуть его без посторонней помощи. Наиболее же тревожным фактом было то, что подача дыхательной смеси в пенал прекратилась; мало того, внутренний бароприбор показывал полное падение давления — очевидно, в местах соединения «пенала» с основным корпусом корабля образовались зазоры. Таким образом, мы могли рассчитывать только на «горбы» своих скафандров, где имелся запас дыхательной смеси (усредненно) на пятьдесят минут дыхания.

Посовещавшись, мы с Павлом решили воздержаться от сигналов о помощи. Нам было ясно, что «Тётя Лира» получила серьёзные повреждения и все силы экипажа сосредоточены сейчас где-то на главном аварийном участке, где идёт борьба за живучесть корабля. Сами же мы предпринять попытку возвращения в корабль не имели морального права: мы не знали, как обстоят дела в межлюковой кессонной камере; если и там произошла деформация, то мы своей неосторожной попыткой могли разгерметизировать весь корабль.

Чтобы рациональнее расходовать запас дыхсмеси, мы, расчистив от обломков участок пола, легли животами вниз и постарались расслабить мускулатуру до предела. Я даже попытался заставить себя ни о чём не думать: ведь и на это идёт энергия. Но не тут-то было!

— Два матроса лежат, как два матраса, — послышался голос Павла. —

Меня покоробило. Мне не нравилось это грубое шутовство. Но всё же я порадовался, что мой друг именно так встречает опасность. В который раз я поразился странной многосторонности его натуры: ещё несколько минут тому назад он, порой впадая в какую-то расслабленную сентиментальность, плёл мне свои ностальгические небылицы, а теперь, когда вплотную подступила нежданная беда, он совершенно спокоен. Я подумал, что если бы Павел захотел освоить военную историю, то он, несомненно, изучил бы её с такой же дотошностью, с какой изучил мирную жизнь XX века, и из него вышел бы хороший воист. По всем остальным данным он вполне достоин этого звания. Правда, склонность к стихоплётству… Но ведь это никому не мешает, это его личное дело.

Мои размышления были прерваны резким зуммер-сигналом. Затем послышался голос старшего астроштурмана Карамышева:

— «Пенал», доложите обстановку! Потери есть?

— Потерь нема, — ответил Павел. — Но, возможно, будут. Люк заклинён, подача воздуха из корабля прекратилась, так что мы — в безвоздушном пространстве. Воздух у нас — только в «горбах». Настроение приподнятое.

— Уточните последнее слово, не понял.

— Настроение бодрое.

— Благ-за-ин! Как долго можете продержаться? Докладывает каждый в отдельности.

Я взглянул на нарукавный цифроид: там в этот момент пульсирующее, фосфорически светящееся число «39» сменилось на «38» — и отрапортовал:

— Имею запас дыхсмеси на тридцать восемь минут дыхания.

— Имею запас на сорок одну минуту, — доложил Павел.

— Через десять минут сообщу срок прихода помощи, — произнёс астроштурман. — Экономьте дыхсмесь, не двигайтесь, примите позы отдыха.

— Уже приняли, — ответил Павел. —

Стишка этого Карамышев уже не услышал, так как вырубил связь раньше. Но вскоре опять послышался зуммер, и астроштурман сообщил, что в кессонной камере в результате аварии полностью вышла из строя автоматика. Чтобы вызволить нас, потребуется время… Экономьте дыхательную смесь!

— Благ-за-ин! — ответил я. — Информируйте нас об обстановке на «Тёте Лире».

— Пробит правый борт в районе отсека биогруппы. Повреждены переборки. Погибло восемь человек. Идёт аврал по заращиванью пробоины. Ввиду смерти Терентьева его обязанности взял на себя я. Сеанс связи окончен.

— Жаль Терентьева, ой как жаль! — услышал я тихий голос Павла. — Он ведь родня мне, теперь-то скрывать нечего. Я ему тогда, при наборе в экспедицию, доказал, что он мне пра-пра-правнуком приходится, и уговорил его. Он меня, можно сказать, по родственному блату сюда зачислил. Я ему пра-пра…

— Паша, прошу тебя: успокойся и не разговаривай! — прервал я его. Я решил, что у него началось кислородное голодание, в связи с чем ностальгический настрой его психики преобразовался в бред. Павел внял моей просьбе и замолчал.

Мы лежали молча — лицом вниз, спиной к звёздам. Время текло не то слишком быстро, не то слишком медленно, не то вовсе остановилось.

— У тебя сколько осталось? — спросил вдруг Павел. Я сразу понял, о чём речь, и взглянул на цифроид. — Девять, — ответил я.

— А у меня — тринадцать. Я с тобой поделюсь. Ты же не виноват, что у тебя лёгкие объёмистее моих.

— Паша, не делай этого! Я запрещаю!

— Ну ладно, заткнись, — буркнул он.

В скором времени я почувствовал затруднённость дыхания. Чтобы не подвергать себя постепенному удушью и считая, что помощь уже не поспеет, я решил сбросить с головы гермошлем — дабы сразу погрузиться в обезвоздушенную пустоту «пенала». Я потянулся рукой к соединительному кольцу, хотел нажать на штуцер, но рука заблудилась в пространстве, онемела. Какие-то цветные многоточия вдавились в мои зрачки…

…И вдруг сознание вернулось ко мне. Оказывается, Павел подсоединил питательный микрошланг своего «горба» к ниппелю моего «горба». На какое-то короткое время наши воздушные запасы уравновесились. Затем нам обоим пришлось одинаково плохо.

16. Спаситель, но убийца

Первое, что я почувствовал, — это то, что на мне нет скафандра и что лежу я на чём-то мягком. Затем я открыл глаза и увидел, что надо мной склонился Саша Коренников, зубной врач экспедиции, человек с вечно напряжённо-серьёзным лицом, по нраву же — общительный и даже весёлый; он со всеми был на «ты». Я вспомнил, что Павел зовёт его то дантистом, то Дантом, то Дантоном, то даже Дантесом — и тот не обижается: ему, кажется, даже нравятся эти Пашины подшучивания. Но сейчас выражение лица Коренникова вполне соответствовало серьёзности момента. Держа в левой руке картосхему, правой он нажимал на клавиши датчиков, вмонтированные в нависавший надо мной энергохобот. Я понял, что лежу в реанимационном комбайне.

— Как самочувствие? — спросил Коренников.

— Почти нормально. Только лёгкая слабость и очень хочется спать.

— Благ-за-ин! Видимо, так и должно быть. Через полчаса перейдёшь в каюту.

— Где Паша Белобрысов? — в упор спросил я.

— Жив, жив, — успокоил меня Коренников. — У него была пятая степень [18], а у тебя — четвёртая… Вам повезло: реакомбайн, к счастью, расположен в десятом отсеке, его не повредило при аварии.

Только теперь я осознал, что происходит нечто странное: реакомбайном, по всем земным и небесным правилам, должен управлять главврач или, на худой конец, дежурный врач, но никак не дантист. Конечно, и зубные врачи космического профиля получают некоторую общемедицинскую подготовку, но ведь только теоретическую…