Неправильный рыцарь (СИ) - Паветра Вита (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Бедненький, — сочувственно шепнула Люсинда, — надо было тебя предупредить. Как это я не подумала?
Она протянула рыцарю жбан с водой и виновато уставилась в землю.
— О чем? — удивился Эгберт.
Голова его все еще кружилась и гудела.
— Да о нем, — девушка кивнула в сторону паука.
Тот (по-прежнему без устали) плел и плел словесные кружева.
— Умный-то он умный, да как начнет говорить — не остановишь. До обморока уболтать может. Думаешь, ты первый? Ха! Дед его за это и шпыняет, да толку-то, — шепотом, будто доверяя страшную тайну, пояснила Люсинда. — А насчет порванной паутины — забудь. Не слушай старого! Так, шутки шутит. Но всерьез ссориться не хочет.
— Боится? — понимающе кивнул рыцарь.
— Остерегается, — поправила девушка. — Пелегриниус в отместку ведь та-акое предсказать может… ого-го-о! Он добрый, но ужасно злопамятный. А если учесть, что он никогда не ошибается…О-о-ох! — выдохнула Люсинда и бурно зааплодировала наконец-то окончившему речь Пелегриниусу. Паук с важным видом раскланивался перед слушателями.
— Вс-ссе. С-спокойной ноч-чши! — учтиво пожелало серебристое чудовище. И прошипев вполголоса: «Рас-с-с, два, три…» — ослепительно сверкнуло и рассыпалось каскадом серебряных звезд.
Полянку вновь заволокло дымом — на этот раз — пурпурно-сиреневым, в центре которого возникли невероятных размеров глаза. Они пристально, не мигая, смотрели на присутствующих и ме-ед-лен-ен-но-о-о таяли в ночном воздухе.
— Х-хорош-шо-о! — наконец, произнес чрезвычайно довольный голос.
И все стало, как прежде.
Глава семнадцатая
Из-за дерева осторожно показалась конская голова. То есть сначала большой карий глаз, потом — ухо, краешек морды, иссиня-черной, лоснящейся, будто атласной; гордо изогнутая лебединая шея и, наконец, — весь красавец конь. Без лишней суеты и спешки, важно, с достоинством, выступил он из своего укрытия и степенной походкой направился к сидящим. Тем не менее, во взгляде его скользила легкая настороженность. Да, это был не кто иной, как Галахад. Собственной персоной.
— Привет высокому собранию! Конечно же, я вам не помешаю? — небрежно поинтересовался вороной красавец, приближаясь танцующей походкой.
Добродушное, благообразное лицо старого монаха при этих словах моментально исказила зверская гримаса.
— Ах ты, мерзкая скотина! Чертово отродье! И ты еще посмел сюда явиться?!
— О, маловоспитанный! Так ли приветствуют гостя? Ф-фу, какая грубость! — с поистине ледяным высокомерием процедил Галахад.
— А копытом по заднице — это что, по-вашему? Куртуазное обхождение?! — от души возмутился старик.
— Что-о-о?! — изумился конь. — Значит, мне надо было подождать, пока вы его не додушите? Да?! И тем самым лишите мир наилучшего из Блуждающих и Претерпевающих За?
Наверное, физиономия старого монаха приняла слишком уж оторопелый вид, потому как возмущение Галахада улеглось, и он царственно снизошел до объяснений:
— Одного из немногих, кто по воле судьбы и благороднейшего происхождения вынужден (о, ужас!) заключать свое тело в металлические одежды, обрекать себя на долгие и абсолютно бесплодные (то есть — ну, совершен-но никому не нужные) походы туда, где их не ждут; угождать даже неприятнейшим из дам, короче, — достойно претерпевать многочисленные и весьма изрядные тяготы. И Вы, Вы хотели оставить мир без этого досто-ойнейшего человека? Да-а? — в заключение блистательной речи, не посрамившей бы и наиболее искушенного в делах правозащитника, язвительно спросил Галахад.
— Ка-а-акие мы не-ежные… Подумаешь, припугнул маленько! Ну… перестарался немного. С кем не бывает! — потупившись, ворчливо оправдывался старый монах. — Да и немудрено ошибиться. На него и глянуть-то было страшно — одни отрепья чего стоят. Бродяга бродягой. Ходячий кошмар! Грязный, избитый; весь в синих пятнах да кровище. А уж воню-юу-учий… — На лице старца появилось страдальческое выражение. — Я едва богу душу не отдал, когда на него свалился. Ре-е-эдкостное амбре… И ты еще утверждаешь, что вот это — твой добрый друг и покровитель, и тэдэ, и тэпэ?!
— Утверждаю и клянусь! Да будут мне в том свидетелями борода самого Пророка и копыта его волшебного коня! — с достоинством произнес Галахад и, хитро прищурясь, с нескрываемым интересом спросил: — А Вы, сударь (простите, что величаю столь скупо убеленного сединами, уважаемого старца!), что — никогда не оказывались в подобной ситуации?
— Ни-ког-да! — оскорбленно отрезал монах.
— Как же скучна была ваша жизнь, о Аллах! — постным, набожным голосом произнес Галахад, и его большие влажные глаза насмешливо сверкнули.
…Наутро между бывшими господином и слугой, а ныне — добрыми друзьями (что сулило обоим массу неоспоримых преимуществ) состоялся весьма (о, весьма-а!) примечательный разговор. Но перед этим…
Эгберт сидел на бревне у входа в пещеру и хмуро разглядывал лежащую на траве сковороду. От вчерашнего роскошного, поистине герцогского (нет, королевского!) ужина осталось всего ничего. Двекрохотные (именно крохотные, потому что назвать их маленькими у Эгберта не поворачивался язык) отбивные. Они сиротливо жались к краю сковороды. Холодные, белые от застывшего жира и (ай-яй-яй, какая жа-алость!) на вид — ну, совершенно неаппетитные. Рыцарь ни за что не стал бы их есть. Ни за какие коврижки! Но (увы и ах!) ничего другого ему не предложили. Да, честно говоря, и предлагать-то было некому: кроме Галахада, задумчиво пасущегося неподалеку, поблизости не оказалось ни души.
Конь лениво жевал сочную, местами еще мокрую от росы, траву, время от времени поднимал голову, дабы величественно обозреть окрестности и встряхивал роскошной гривой. Под атласной черной шкурой играли тугие мускулы. Порой из груди Галахада вырывался вздох глубочайшего удовлетворения.
Эгберт угрюмо взглянул на вороного красавца.
— Хорошо Тебе. Опустил голову — и ешь на здоровье. А мне что делать? Есть-то мне что? Вот это? Это-о?! А ведь больше-то и нечего…
Он с отвращением проглотил кусок отбивной.
— Умные речи и слушать приятно, — степенно заметил конь, отрываясь от пучка клевера. — Давно уже надо Вам от мяса отказаться. И для пищеварения полезно: мясо — пища весьма и весьма нездоровая. Да.
Рыцарь вздрогнул, едва не поперхнулся и уронил недоеденный кусок. Стряхивая с нее прилипшие песчинки, травинки и комочки земли, он попросил:
— Не мог бы Ты пока… эм-мм… помолчать?
— С какой такой стати? — осведомился Галахад с видом оскорбленного достоинства.
— Прости, друг! Никак не могу к этому привыкнуть, — примиряюще сказал рыцарь. — Ты прям, как Валаамова ослица.
— Трудно лишь поначалу, сир! Лишь поначалу, — заметил Галахад. — К тому же, сравнение с этим ничтожным, низменным, неблагородным животным (хотя и женского пола), — тут его голос смягчился и потеплел, — считаю в высшей степени бестактным. А о своем здоровье могли бы и лучше позаботиться. Не мальчик, пора уже.
Эти слова окончательно смутили рыцаря и даже вогнали в краску. Он пробормотал себе под нос что-то неразборчивое. Что-то вроде: «надо же, такие речи… бессловесная тварь…»
— Не надо считать меня полным идиотом только потому, что я до сих пор молчал, — резонно заметил конь.
Слух у него был просто великолепный, так что он слово-в-слово различил бормотание Эгберта.
— А еще говорят: молчи — за умного сойдешь. «Бессловесная тварь»! Под-думать только! — никак не мог успокоиться Галахад, прядая ушами и широко раздувая ноздри от возмущения.
Минут пять прошло в суровой, прямо-таки ледяной атмосфере. Нарушало ее лишь шумное фырканье взволнованного, донельзя разобиженного Галахада. С каждой минутой Эгберт чувствовал себя все большим и большим негодяем (а также мерзавцем и законченным подлецом), намеренно и совершенно напрасно оскорбившим благороднейшее и лучшее из существ. Муки совести дружно набросились на Эгберта и грызли, грызли, грызли! — как собаку блохи.
— Ну-у… прости, дружище! Беру свои слова обратно. Ведь я же не знал, — покаянным голосом произнес рыцарь и поспешно добавил: — Ответь мне… если хочешь, конечно! Скажи, где ты пропадал накануне той, решающей битвы? Ведь по твоей милости (прости, но это так), мне пришлось сражаться в пешем строю, в толпе простолюдинов.
