Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич (книги без сокращений .TXT) 📗
Ваплахову хотелось есть, и, чтобы отвлечься от ощущения голода, задумался он о своем пропавшем народе. Задумался и стал сравнивать свой народ с русским, чтобы найти что-нибудь такое, чем гордиться можно перед русскими. Но, конечно, не вслух гордиться, а так, в мыслях. Ведь сказал недавно русский человек Добрынин, что надо гордиться своим народом. Но как ни сравнивал Дмитрий, а никакой особой разницы между русскими и урку-емцами не видел. То есть разница была, но не особенная и не важная. Оба народа были умные, красивые… Вот только урку-емцев, конечно, слишком мало, и нет у них ни городов, ни домов. Бродят они по земле, счастье ищут уже который год… И тут вместо ощущения гордости пришло к Ваплахову чувство стыда. Понял он, что русские давно уже не ходят, живут себе в домах, а значит счастье свое они нашли. А раз нашли они счастье, а урку-емцы все еще ищут, значит все-таки русские умнее. И неприятно стало Дмитрию. Вернулся он мыслями к еде, чтобы отвлечься от урку-емцев. Вернулся, облизнулся на морозе, представив себе что-то съедобное. И тут увидел слева дымок, столбиком уходивший в небо. Поднимался дымок из-за холма, и обрадовался ему урку-емец. Стеганул собачек, подтянул левой рукой поводок, чтобы поворачивали они туда. «Охотники, наверно, — подумал он. — Или военные…» И тут же решил, что военные лучше охотников, добрее, и поесть больше дадут, и как бы душа у них пошире. Русские, одним словом. Охотники же тоже люди хорошие, могут и накормить, и спать уложить, но все это без радости, без улыбки… А Дмитрию улыбки очень нравились, но както так получалось, что только русские в его жизни улыбались широко и многозубо. Даже его сородичи так не умели. «Может, оттого, что у русских рты больше?» — подумал Дмитрий.
А собачки уже вынесли сани на вершину холма, и увидел Ваплахов внизу в ложбинке странный длинненький домик, из трубы которого летел в небо дымок, и какие-то темные квадраты вокруг, словно снег был специально счищен с земли. И еще какие-то вещи, непонятные и плохо различимые с этого расстояния: словно священные столбы были вкопаны в землю через равное количество шагов, а между ними что-то натянуто, то ли веревка, то ли связанные между собой кожаные полоски.
— Ары-арысь! — прикрикнул на лаек Дмитрий, и побежали они во всю прыть вниз с холма, к человеческому жилищу, наполненному теплом.
А Добрынин все дремал. Ему было тепло и сладко. И хотелось ему как в детстве сунуть в рот большой палец правой руки. Но хорошо укутал его урку-емец, и руками, сцепленными в замок на животе, даже пошевелить было трудно.
Проехав мимо столбов, остановились сани у длинненького домика. Ваплахов, оглянувшись на дремлющего начальника, поднялся на ноги, подошел к высокому деревянному порогу, отсчитал шесть ступенек и стукнул в двери один раз, но сильно. Пока ждал, взгляд его скользнул вниз, и обратил он внимание на то, что домик этот стоял на столбах и довольно высоко над землей, что также удивило урку-емца.
Дверь открылась, и в ее проеме замерло бородатое лицо мужика лет пятидесяти, выражавшее удивление.
— Кто там? — прокричал сиплый голос внутри домика, и этот бородатый мужик, обернувшись, как-то заторможенно ответил, словно не веря собственным словам:
«Люди…»
Потом он перевел взгляд на урку-емца и заметил сани, стоявшие внизу.
— Дмитрий, развяжи! — донесся до Ваплахова голос народного контролера.
— А?! Счас! — ответил урку-емец и, быстро спустившись, на глазах у все еще стоявшего в дверном проеме бородача раскутал своего начальника.
Зашли в домик.
Внутри действительно было тепло и уютно, хотя уют этот был особым, как бы походным и временным. Под деревянными стенками домика стояли железные раскладные лежанки, а на них множество оленьих шкур, старых, со спутанной клочковатой шерстью. Посредине — большой деревянный ящик-куб с какими-то надписями, вокруг несколько маленьких, а рядом четырехлапый чугунный квадрат печки — три конфорки, а на месте четвертой — жестяная труба, уходящая сквозь потолок наверх.
Добрынин обвел взглядом четверых обитателей домика, обернулся, разглядывая их пожитки, и тут его глаза засветились радостью — в углу на отдельном ящике стояла железная коробка радиостанции, такая же, какая была в комнате японца «Петрова».
— Да вы садитесь, вот тут у печурки, погрейтесь! — предложил народному контролеру и его помощнику бородач, что открыл им двери.
Они уже познакомились, и теперь, присаживаясь на ящик у печурки, Добрынин повторял в мыслях как кого звать.
Бородача, а он тут был главным, звали Иван Калачев, Хромого мужика, который к тому же был совершенно лысым, — Петр Дуев; молодого, хотя вряд ли он был уж таким молодым, просто помоложе остальных, — Степан Храмов. «И чего он с такой фамилией живет? — подумал Добрынин. — Поменял бы уже!» Четвертый, русявый и пухленький, был украинцем, а звали его Юрий Горошко.
«Ну, вроде запомнил», — успокоил себя мыслью народный контролер.
Оказались эти люди не военными, однако и не охотниками. Это, конечно, удивило урку-емца, но виду он не подал. Только постарался запомнить получше новое слово «геологи», хотя еще не понял, что оно означает.
— Степ, ставь мяса! — как-то по-дружески отвлек хромой Дуев своего товарища от каких-то мыслей.
Храмов кивнул, взял ведро, вышел из домика и очень скоро вернулся, после чего поставил ведро прямо на печку.
— Ну вот так мы тут и живем… — развел руками Калачев.
Урку-емец привстал и посмотрел на черные куски мяса в ведре.
«Медведь?» — с подозрением подумал он и снова опустился на ящик.
— И давно вы здесь? — спросил Добрынин начальника геологической экспедиции.
— Да уже годика два должно быть, — ответил тот. — Вот ждем, как к нам железную дорогу построят, тогда уже и уедем.
— А-а, — промычал Добрынин. — Это хорошо. Из Москвы строят?
— Нет, тут поближе, из Томска, наверное…
— Томск? — переспросил народный контролер. Такого города он не знал.
— Да, это тысяч восемь верст отсюдапояснил начальник экспедиции.
— Ну, а чем вы здесь занимаетесь? — задал давно вертевшийся на языке вопрос народный контролер.
Мужики переглянулись и с некоторой опаской, по-новому глянули на Добрынина.
— Это ведь гостайна, — как бы извиняясь произнес Калачев. — Нельзя говорить.
— Ну, а в Кремлей-то об этом знают? — поинтересовался народный контролер.
— Конечно, знают! — подтвердил начальник геологов.
— Ну ладно, — не удовлетворив свой интерес, Добрынин вздохнул.
— К столу, робяты, будемо есть! — веселым голосом позвал Горошко. — Хто сегодня на раздаче?
— Да ты ж сам! — сказал ему Храмов. — Шо, забыл?!
— А, ну раз так! — и Горошко полез под лежанку, вытащил стопку жестяных мисок и ложки, расставил их на двух больших ящиках, заменявших стол, потом наклонился над ведром с мясом, понюхал исходящий пар, пожевал губами, принимая должное решение, и сказал:
— Готово!
Мясо порезали двумя длинными ножами на куски, и каждому досталось довольно много.
— Соль! — сказал Калачев, недовольно глядя на стол.
— А, забув! — Горошко снова нагнулся к лежанке и достал оттуда жестянку с солью. — О, вот она!
Добрынин держал в руках ложку и думал — как же ею есть мясо?
Наконец он поймал взгляд начальника и робко спросил:
— А вилки нет?
Калачев отрицательно помотал головой.
— Вилка хороша при ненужном обилии пищи, а у нас этого нет, — сказал он. — А вообще мы мясо руками едим, а ложка только для соли.
Подождав, пока мясо поостынет, народный контролер взял кусок в руку, откусил немного и принялся его разжевывать, что оказалось не таким уж легким делом.
— Это медведь? — спросил, держа в руке кусок мяса, но еще не приступив к его поеданию, Дмитрий Ваплахов.
— Нет, — жуя, кратко ответил Горошко.
Ели долго и при этом молчали.
Все больше вопросов возникало у Добрынина. Болели от непривычного напряжения десна и зубы. И становилось жарко, из-за чего народный контролер, опустив недоеденный кусок мяса в миску, встал и снял с себя кожух — теперь он стал ненужным.
