Жена от Карданвала - Штерн Борис Гедальевич (полная версия книги txt) 📗
— Бросайте пить. Ваше Императорское Величество! — советовал Бел Амор, наливая из бочки в стакан банановую брагу (так называемую «бананку»). — У меня уже рука устала наливать вам.
— А что делать, если не пить? — спрашивал император, схватившись двумя руками за любезный ему граненый стакан.
— Работать надо… Трудиться!
— Труд, — задумался император. — В чем же, по-твоему, состоит труд императора?
— Заставлять трудиться свой народ. А то все пьянь, рвань и дрянь. У всех хоть и по две руки, но обе левые. Культурку надо поднимать, пусть хоть в теннис научатся играть, а то все футбол и футбол.
— Футбол, теннис, труд, — тупо повторял крепко опьяневший Карданвал. — Труд, труд… а что «труд»?
— О чем вы спрашиваете, Ваше Величество?
— Говорят, что труд создал человека.
— Откуда вы это взяли? Если что и создал труд, то цивилизацию. Точнее, человек в процессе труда создал цивилизацию. Да и то — из-под палки. Какой же человек добровольно захочет трудиться? Лучше поспать, отдохнуть, выпить, в картишки перекинуться.
— Правильно, никто не хочет трудиться! — соглашался Карданвал. — Работа не волк, всех оборваров надо заставлять работать из-под палки! Всех согну в бараний рог! — А человека создал какой-то пока еще неизвестный биологический фактор, — продолжал тоже изрядно охмелевший Бел Амор.
— Фактор?
— Ну да! С чего это вдруг обезьяна превратилась бы в человека? Какой же это трезвой обезьяне придет в голову трудиться? Пахать, сеять, лепить горшки, строить пирамиды… Тру-дить-ся?! Бр-р! Обезьяна от природы ленива. Все ленивы, и сама Природа ленива. Лень естественное состояние Природы, лень и является магистральным движением эволюции — медленное, ленивое накопление новых признаков и умений. Потихоньку-помаленьку. Тише едешь, дальше будешь.
— Без труда не выловишь и рыбку из пруда, — охотно подтвердил Карданвал.
— Да. То есть, нет. Эта пословица из другой оперы. Не так. Неправильная пословица. Ловить рыбку это не труд, а охота. Это когда кушать хочется.
— Ловить рыбку — это охота, или спорт, или удовольствие. О чем это мы, Ваше Величество?
— О биологическом факторе, — напомнил Карданвал.
— Да. Мне видится стая голых обезьян уже с внешними человеческими признаками, — стопа, прямохождение, сиськи-масиськи, то-се, но мозги еще чистые, без царя в голове…
— Как? — переспросил император.
— А вот так — труд тут ни при чем. Пьянка.
— Не понял, — сказал император.
— Э-ле-мен-тар-но. Похоже, что человека создал алкоголь. Одна из синтетических эволюционных теорий провозглашает происхождение человека из животного мира посредством алкоголя — и, возможно, через наркотики — от «пьяной обезьяны». Дарвин далеко смотрел, но близко не видел. По-моему, дело было так: жила себе в Африке нормальная обезьянья самка, ни о чем таком разумном не думала, питалась бананами и чем Бог пошлет. Однажды напилась она воды из лужи, в которой забродила бананка, и от этой дряни мозги у нее пошли набекрень. И поняла обезьяна, — ага! — что это хорошо. И привела к той же луже своего дружка, назвала его Адамом и дала ему. То есть, — что я хочу сказать? — Адам и Ева всего лишь соблазнились зеленым змием — например, той же банановой брагой — и были выгнаны из Рая за элементарную пьянку. А вы как думаете?
— Ага! Вот видишь! И я так думаю! — радостно воскликнул император.
А что именно «вот видишь» — Бел Амор так и не увидел.
В подобных пьяных беседах они проводили каждый вечер, играли в очко, в буру, в подкидного дурака, засиживаясь до глубокой ночи. Один раз в неделю, в понедельник, слуги прикатывали новую 16-ти ведерную бочку бананки. Карданвал присвоил Бел Амору звание колоннеля (что соответствовало полковнику СОС), стал поручать Бел Амору разные государственные дела — вплоть до «казнить и миловать», и вскоре императорское благорасположение и откровения дошли до того, что Карданвал сдуру даже начал расхваливать красоты своей жены:
— Смотри, смотри! Плывет, фея! Из кухни в спальню… Из спальни в кухню… Такой жены у меня еще не было! Не правда ли, хороша!
Колоннель Бел Амор ничего не мог сказать о красоте императрицы, потому что ни разу не видел не только ее лица, но и фигуры, — Генофонда всегда одевалась по моде в бесформенный противокомариный брезентовый балахон и прикрывала лицо паранджой из того же материала; поэтому Бел Амор, помня об опаснейшем пункте трудового соглашения, только поддакивал или вежливо отмалчивался до тех пор, пока однажды вконец опьяневший Карданвал обиженно не произнес:
— Ты, кажется, не веришь моим словам о красоте императрицы. Что ж, естественно, люди больше верят своим глазам, чем ушам, да еще норовят пощупать. Хорошо! Я покажу тебе императрицу обнаженной.
Бел Амор отвечал с изумлением:
— Что вы такое говорите, Ваше Императорское Величество? Уши вянут! Ведите себя пристойно!
— Нет, я хочу показать тебе Генофонду голой! — настаивал Карданвал. — Ты, конечно, неплохой телохранитель, но понимаешь ли ты толк в обнаженных женщинах?
— Совсем ошалел, царюга! Иди проспись, скотина! — ответил Бел Амор, взвалил в стельку пьяного Карданвала себе на плечи, унес в царские покои, стянул с него сапоги, понюхал носки, раздел и уложил в постель.
«Козел. Проспится и забудет», — подумал Бел Амор.
Не тут-то было!
На следующий день императором Карданвалом овладела идея фикс: «иди и смотри!» Вынь да положь его обнаженную собственную жену перед собственным же телохранителем.
«Вот что делает с людьми бананка! — в панике думал Бел Амор. — Сначала превращает тихую обезьяну в пьяного человека, а потом из этого человека создает кривой Карданвал».
— Ваше Императорское Величество, — бормотал Бел Амор. — Видано ли такое дело?
— Видано!
— Что же там у вашей супруги есть не виданного? Я все эти дела видел по многу раз, — у меня ведь было три жены, а любовниц — со счету сбился!
— Моя жена красивей всех женщин на свете!
— Верю, верю! Вот и смотрите на свою жену, а меня увольте!
— Уволю!
Хозяин — барин, мог и уволить. Но Бел Амор больше увольнения боялся провокации. Любопытно, конечно, взглянуть на обнаженную императрицу, почему бы и не взглянуть, может быть, у нее там не вдоль, а поперек, но даже, если император с похмелья не ведает, что творит, то когда-нибудь он все-таки протрезвеет, и тогда — «секир башка».
