Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха (книги бесплатно txt) 📗
Вскоре подморозило сильнее, пришлось потянуться за одеялом. Оно почему-то оказалось ближе, чем помнил охотник. Прямо-таки само сунулось в руку, как соскучившийся пёс. Ещё и тёплое…
— Чего не спишь? — вслед за ним вылезла Талла.
— Вас стерегу.
— Думаешь, сбежим?
— Думаю, убьётесь сдуру.
— Это мы можем, — хихикнула девчонка, отвоёвывая край ткани и устраиваясь под ней, как птенец под крылом.
— А ты чего? — буркнул мужчина, чтобы хоть как-то среагировать на странный жест.
— Стерегу тебя. Вдруг сбежишь.
Пустые разговоры. К чему? Охотник зло выдохнул. Лучше бы девка спала. А то сидит рядом, непонятно, чего хочет, жмётся к боку, не давая расслабить плечи.
И волосы эти, что снег на ветру! Колышутся, взмывают в воздух, повинуясь чьей-то неведомой воле, а не законам природы. Белые, как снежинки. Того и гляди растают от жара огня.
Льдинка. Хрупкая, тонкая… Не тронь — рассыплется в огрубевших пальцах.
А пламя плясало, облизывая рассохшееся дерево, сжирая всё, до чего могло добраться, шипело, боязливо отдёргивая языки от островков снега. Что станет, коснись оно ледяной статуэтки? Огонь потухнет, отступив перед красотой? Возможно. Но и красоты не станет. Лучше уж им держаться подальше, каждый в своём мире. Хрупким статуэткам место на полке. А лесному костру — в походе.
— Как живой, правда? — обожгло щёку охотника тёплое дыхание.
— Скажешь тоже… — он подбросил пук хвороста, и огонь с рычанием накинулся на добычу. Точно как живой.
— Как добрый хозяин. Накормил, обогрел. А сейчас сказки сказывает.
— Ерунду-то не мели. Сказки… Тоже мне.
— А ты послушай!
Талла обхватила его тонкими ручками за шею, заставила склониться к костру. Тот трещал, поедая горючее, шипел, злился, пыхтел и бурчал. Как старый зловредный дед, у которого выпрашивают историю непоседливые детишки.
— Придумала тоже, — выпрямился Верд, осторожно расцепляя руки колдуньи. — Огонь слушать! Лучше слушай, как бы волки не подобрались.
Но однажды прорвавшая оборону девчонка не желала отставать. Извернулась, когда её попытались оттеснить её к лежаку, ухватилась за руку. Наёмник скрипнул зубами: рассудив, что все уснули, он снял повязки с саднящих ладоней. Трёхугольные отметины охотника непрестанно жгли вблизи колдуньи, не выбросишь из головы. Он прикладывал к ним снежки, облегчая боль, но это мало отличалось от попыток подлечить на ходу хромую клячу. Всё одно боль не уйдёт, только вернётся вдвое против прежнего.
Талла повторила пальцами серебристый узор метки.
— Больно?
Верд неопределённо скривился. Может и больно, но не пристало воину в таком сознаваться.
— Давай полечу?
Эка невидаль! Колдунья, помогающая наёмнику! Верд чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил, что его смех не слишком-то весело звучит.
— Спать иди.
Она вскочила, скакнула через костёр (сердце охотника пропустило один удар), закружилась по поляне:
— Разве можно спать в такую ночь?
Невольно осмотревшись, Верд пришёл к выводу, что не только можно, но ещё и нужно. Если не в такую, то в какую вообще?
Девка, главное, пляшет, словно холода не чует! Ровно снежинка. Дурная!
Кружит, смеётся… Так завывает, баюкает метель усталого путника. Утешит, погладит по волосам, поклянётся, что подарит тепла, уложит на пуховую перину. И ледяное одеяло накроет коченеющее тело. А она так и продолжит выть и смеяться, танцевать и мести. Пока не найдёт нового дурня, поверившего в сказку.
— Ну-ка марш на лежак, дурная! — невесть с чего разозлился Верд. — Завтра опять носом клевать станешь, просить привал! Марш сказал!
Он ловко поднялся, широко шагнул, чтобы грубо, жёстко, до синяка ухватить её за плечо. Но чудесница извернулась, проскользнула под крепким локтем: не поймать снежинку, как ни старайся.
— Пойду! Честное слово, пойду! Дай чуточку времени! — и сама сжала тонкими пальцами его предплечья, обжигая даже сквозь куртку. Попросила: — Потанцуй со мной, Верд!
— Что я, пацан какой? Танцевать? Придумала, тоже!
— Один танец! — она откинулась назад, точно ведомая ветром. — А потом сразу спать! Ну пожалуйста! Смотри, как хорошо!
Охотник слишком часто видел небо. Хорошо для него — потолок на постоялом дворе или хотя бы прохудившаяся крыша сарая, в который пустила на ночлег сердобольная вдова. Что ж хорошего в хитро перемигивающихся звёздах, в пороше, что уронили с веток быстрые белки? Что хорошего в треске костра, в мерном храпе бывшего друга, в изредка доносимых горячих вздохах пламени?
— Одну минуточку! Ну пожалуйста! — шепнула Талла, доверчиво прижимаясь к нему, уводя в дурную пляску, касаясь легко, как снежинка…
— Да иди ты! — гаркнул охотник, отталкивая проклятую колдунью. Та покачнулась: вот-вот упадёт, не удержавшись, заплачет горько-горько. Ну и пусть! Пусть сопливо некрасиво ревёт, пусть пускает пузыри, злится, кричит, сбежать пытается! Ей и нужно бежать, дуре эдакой, а не в друзья Верда записывать!
Но она не расплакалась. Лишь сморгнула несколько раз, удивившись больше, чем расстроившись. Уставилась на него чистыми синими глазами, спросила спокойно:
— Зачем ты так?
И Верд не выдержал, отвернулся, снова сел у костра, невесть за чем тыкая в него коротким обломком палки, обжигаясь, точно эта боль могла выжечь из памяти лёгкое, заманчивое, убаюкивающее прикосновение.
Она опять не ушла, как послушный телёнок на бойне. Устроилась напротив, отгородившись пламенем. Казалось, прямо в костёр нырнула, укрывшись раскалёнными языками. И ничего, не тает, не кричит, не жалуется. Лишь глядит задумчиво, морщит лоб.
— Я не боюсь тебя, — Талла, играя, провела ладонью над огнём, не скривилась.
— Зря, — скрестил руки на груди охотник, неосознанно пряча метки.
Она усмехнулась, и на секунду мужчине показалось, что по ту сторону костра не наивная девчонка, а мудрая старуха. Нет, просто пламя бросило тень…
— Наверное. Но неужели страх кому-то облегчал жизнь?
— Страх помогает выжить.
— А зачем выживать, если жить не хочется?
Вот же дура девка! Зачем, спрашивает, выживать? Зачем… А зачем? За тем, что тело требует жирной пищи и сна. Девок вот тоже требует и выпивки. За тем, чтобы, услышав, что отправился к Богам старый вояка-побратим, покачать головой и выпить за него. За тем, чтобы было, кому пить за всех, кто ушёл.
— Дура ты, — решил Верд. — Молодая ещё. Не понимаешь.
Талла расхохоталась, завалившись на спину, да так и осталась, рассматривая звёзды, проводя пальцем воображаемую дорожку от одной светящейся точки к другой.
— Дура, — тихонько повторила она, пожевала губами, точно слово налипло на них мёдом. — Дурная, это точно. Дура… Ну, может, и дура. Ты думаешь, Верд, — она перевернулась на бок, оперлась на локоть, испытующе глядя на хмурого охотника, — что я не знаю, кто ты такой? Я не впервые вижу эти метки. Знаю, что меня ждёт.
Он сильнее стиснул зубы. Трёхугольные рисунки, впившиеся в кожу, стали жечь в разы сильнее. Сунуть бы ладони в сугроб, отрубить их к шваргу, лишь бы избавиться от добровольной кабалы!
— Тогда почему ты пошла со мной?! — горько крикнул он и повторил вполголоса, чтобы забеспокоившийся Санни не проснулся: — Почему не попыталась сбежать, не попросила помощи у старосты?
— У старосты? — Талла принялась аккуратно лепить снежок, сглаживая края, чтобы стали идеально круглыми. — Наверное, ты всё-таки не прав, Верд. Не такая уж я дура. Никто не вступился бы за меня. Колдунья в деревне — хорошая помощница. До худых времён. Случись что, угадай, кто виноват? Кто прятался в лесу целый месяц, когда настала засуха? Кто подпирал дверь лавкой, когда пьяный сынок кузнеца ломился доказать, что мне замуж пора? Нет, Верд. Никто не стал бы рисковать ради дурной девки. Выгонять бы, конечно, тоже спешили. Всё ж таки и пользы от меня немало, но… но я всё-таки дурная.
— Но ты могла сказать, что не хочешь со мной идти!
— И ты послушал бы? Пожал плечами, ушёл искать другую колдунью на продажу?
