Бузулуцкие игры - Синякин Сергей Николаевич (читать книги без .txt) 📗
Выполнив намеченный на день объем работ, Валентин выбирался из ямы, и друзья отправлялись к кирпичной кладбищенской стене, где лежали загодя приготовленные Авериным удочки и на длинном ржавом штыре висел полотняный мешочек с немудреной провинциальной снедью. Вы спросите — а черви? Да что — черви? Кто роет могилы, без червей никогда не останется. А на кладбищенского червя карась берется охотно, не зря же он считается монастырской рыбой!
Вот и в этот раз друзья были готовы к рыбалке.
— Привада где? — спросил Аверин, поднимая удочки и снимая со штыря мешок.
— Ник, — сказал легионер, приподнимая шлем, наполненный распаренной перловкой.
— Ты с ума сошел! — хмыкнул Валентин. — Да таким количеством каши ты всю рыбу в пруду закормишь!
— Актум не агис, — возразил Гней Мус.
— Это точно, — усмехнулся Аверин. — Раз сделал, чего уж переделывать! Не выбрасывать же добро. Ну, пошли?
Вода в пруду у камышей была почти черной. Чувствовалась илистая глубина. Пока Аверин готовил удочки, Гней Мус запустил руки в шлем и ларго ману — щедрой, значит, рукой — разбросал приваду близ камышей.
— Сатис эст! — остановил его Аверин.
— Хватит? — с сомнением оглянулся легионер,
— Сатис, сатис, — подтвердил землекоп. — Ну, с Богом! Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Поплевав на червя, Аверин забросил удочку. Забросил свою и Гней Мус.
Некоторое время они сидели молча и ожидали поклевки. Аверин вытащил свою удочку и установил глубину побольше.
— Профундис установи! — посоветовал он легионеру. — Профундис минорис!
Гней послушно увеличил глубину — и удачно. Не успел он закинуть удочку, как поплавок дрогнул и, медленно заваливаясь набок, пошел в камыши.
— Тяни! — зашипел Аверин. — Хок агос, Гней! Хок агос! Вытаскивай!
— Грандес, — довольно заметил легионер, вытягивая из темной воды огромного карася, ошалевшего от неожиданной смены среды обитания,
— Крупная рыбка, — согласился Аверин.
— Хок эрат ин волис, — сказал легионер.
— Мечтать не вредно, — снова согласился землекоп, подсекая свою рыбину. — На рыбалке душа отдыхает. Правильно делал, что мечтал.
— Нон сум квалис эрам, — сообщил легионер, вытаскивая очередного внушительного карася. Этот был даже покрупнее первого.
— Конечно, не прежний. — Аверин достал из воды капроновый садок. — Дон, брат, всех другими делает. Кидай своих, я их тоже в садок посажу!
— Натурас бони! — Мус поплевал на червя и закинул снасть.
— Природа у нас замечательная, — снова согласился Аверин. — Вот женишься, углом своим обзаведешься, дети появятся. Что еще человеку надо?
— Женишься? — недоуменно спросил Мус.
— Аморис, — авторитетно сказал Аверин и руками изобразил, как повзрослевший и взявшийся за ум римлянин будет тетешкать ребенка.
— Нуллум! Нуллум! — смеясь, замахал обоими руками легионер. — Кви боно?
— А без выгоды, — философски сказал землекоп. — Хочешь не хочешь, а однажды придется тебе стать патером фамилиас!
Пожалуй, в этой главе мы вполне можем обойтись без перевода если друг друга понимают герои, то их вполне может понять читатель. Особо непонятливым мы рекомендуем купить латинско-русский словарь или, на худой конец, сборник латинских крылатых выражений.
Глава восьмая,
Новоявленные Плиний Гай Кнехт и Ромул Сервилий Луций вновь проявили свою подлую вторую натуру, продав два медных котла проезжавшим по ростовской дороге цыганам. Чтобы сбагрить казенное имущество, непутевые легионеры угнали в колхозе «Заветы Ильича» трактор «Беларусь». Трактор они тоже пытались продать; цыгане осмотрели его, ощупали, а один даже объехал на тракторе вокруг бензозаправки, но купить трактор дети степей и ветра все-таки не решились.
Котлы же ушли безвозвратно. Ищи в поле ветра!
Раздосадованный утратой воинского имущества Птолемей Прист приказал воров наказать, и ультима ратио — этот последний довод, — волосяной бич в очередной раз загулял по спинам воров и растратчиков. Деньги, полученные за уворованные котлы, преступники уже, разумеется, пропили, и сейчас два пьяных голоса взывали хрипло к милосердию и состраданию:
— Сатис эст! Да хватит же, братцы! Софлицит! Сатис эст! Сатис!
Слушая кающихся грешников, центурион с грустью думал, что рожденного свиньей трудно вразумить даже пер аргументум бацилинум, и плохо верилось в то, что палочные аргументы окажут на завывающих пройдох необходимое воспитательное воздействие.
Впрочем, кво верба нон санат, карцер санат, квос карцер нон санат, вирда санат!
— Сатис эст! — тоненько повизгивал при ударах Ромул Луций. — Сатис! Сатис, суки!
— Сатис! — басовито вторил ему Плиний Кнехт. — Ой, блин, сатис!
Центуриону было смешно и противно наблюдать за экзекуцией. Поймав умоляющие взгляды новообращенных, центурион показал им кулак:
— Квос эго! — хотя и понимал, что слова бесполезны, горба ими не выпрямишь и совести не прибавишь.
О темпоре! О морес! Все-таки воспитывать человека надо, что говорится, ад инкунабулис, то есть с пеленок, иначе из хомо аморсебаратус хабендит не изгонишь.
Со скамеечки за экзекуцией с большим интересом наблюдал старший участковый Соловьев. Михаил Денисович по случаю выходных был в цивильной одежде. Гражданский костюм делал участкового похожим на респектабельного работника торговли старшего звена. Год назад в райпо завезли югославские костюмы, и прежде чем районное начальство проведало о поставках импорта и наложило на свободную реализацию костюмов табу, большую часть разобрали именно торговые работники, а поскольку жена Соловьева являлась старшим кассиром потребкооперации, то и участковому досталось товара из-за бугра.
Сейчас Соловьев сидел на лавочке, попыхивая болгарским «Фениксом», и с любопытством наблюдал за мастерством бичующего. А полюбоваться было чем — бич выписывал замысловатые восьмерки, круги, спирали и впечатывался в обнаженные задницы воров и растратчиков с характерным чмокающим звуком. Экзекутор в движениях был нетороплив, но резок.
Большинство одолеет сказанное без перевода. Для недостаточно владеющих латынью объясняем, что сказано центурионом следующее. «Кого слова не исцеляют, исцеляет карцер, кого не исцеляет карцер, исцеляют розги. Я вас Преступная страсть к стяжательству».
Птолемей Прист присел на скамеечку рядом со старшим участковым, и милиционер торопливо затушил сигарету. Легионеры табака не знали, курящих почитали за наркоманов, а к табачному дыму питали явно выраженное отвращение.
— Мартышкин труд! — сказал старший участковый. — Что толку пороть, если исправить уже ничего нельзя? Раньше их надо было пороть, когда они в школе учились.
Центурион наблюдал, чтобы бичуемым доставалась экс аэкво, коль уж оба одинаково виноваты.
— Федор Борисович просил свою благодарность передать, — сказал Соловьев.
— Грацио, — сказал Птолемей Прист. — Дежурному передай.
— Да она устная, благодарность-то, — смущенно объяснил Соловьев. — Большого подлеца поймали. Эта скотина еще при немцах в гестапо работала, доносы на честных граждан писала!
Все-таки похоже, что в Бузулуцке жили не совсем нормальные люди. Сегодня они сравнивают человека с рыбой, а чуть позже его же со скотиной. Хомо он и есть хомо, даже если душа у него канисная, собачья.
— Я знаю, — с достоинством сказал центурион. — На галлов работал. Во Вторую Пуническую.
— Да нет, — поправил участковый. — С немцами в Великую Отечественную. Говорят, в казнях участие принимал!
— Воздадут по заслугам? — спросил центурион.
— Может, и воздадут, — сказал участковый. — Как подсохнет, его в область повезут. Там и разберутся.
— Пак паки рефери, — задумчиво сказал центурион, глядя, как осторожно и прямо идут после окончания экзекуции новообращенные по территории дворика при казарме. — Равным за равное, Михаил, про боно публио.
