Продается планета (сборник) - Бестер Альфред (онлайн книга без TXT) 📗
— Кто вы? — Я поднял голову от проспекта, чтобы взглянуть человеку в глаза.
Он раскуривал трубку, не торопясь, затягиваясь так, что пламя спички всасывалось в чашечку, подняв на меня глаза.
— Это есть в тексте, — произнес он, — на последней странице. Мы — обитатели Верны, то есть первоначальные обитатели, — такие же люди, как и вы. На Берне есть воздух, солнце, вода и суша, как и здесь. И такая же средняя температура. Так что жизнь развивалась у нас совершенно так же, как и у вас, только немного раньше. Мы — такие же люди, как и вы; есть кое-какие анатомические различия, но незначительные. Мы читаем и любим ваших Джемса Тербера, Джона Клейтона, Рабле, Аллена Марпла, Хемингуэя, Гримма, Марка Твена, Алана Нельсона. Нам нравится ваш шоколад, которого у нас нет, и многое из вашей музыки. А вам понравилось бы многое у нас. Но наши мысли, наши высочайшие цели, направление всей нашей истории, нашего развития — все это сильно отличается от ваших. — Он улыбнулся и выпустил клуб дыма. — Забавная выдумка, не так ли?
— Да. — Я знал, что это прозвучало резко, и не стал тратить время на улыбку. Я не мог сдержать себя. — А где находится Верна?
— Много световых лет отсюда, по вашему счету.
Я почему-то вдруг рассердился.
— Довольно трудно попасть туда, не правда ли?
Он внимательно взглянул на меня, потом обернулся к окну рядом.
— Идите сюда, — сказал он, и я обошел конторку, чтобы встать рядом с ним.
— Вон там, налево, — сказал он, кладя мне руку на плечо и указывая направление трубкой, — там есть два больших жилых дома, стоящие спиной к спине. У одного вход с Пятой авеню, у другого с Шестой. Видите? Они в середине квартала, от них видны только крыши.
Я кивнул, а он продолжал:
— Один человек с женой живет на четырнадцатом этаже одного из этих домов. Стена их гостиной — это задняя стена дома. У них есть друзья в другом доме, тоже на четырнадцатом этаже, и одна стена у них в гостиной — это задняя стена их дома. Иначе говоря, обе семьи живут в двух футах друг от друга, так как задние стены домов соприкасаются.
Но когда Робинсоны хотят побывать у Бреденов, они выходят из гостиной, идут к входной двери. Они идут по длинному коридору к лифту. Они спускаются на четырнадцать этажей; потом на улицу, — они должны обойти квартал. А кварталы там длинные; в плохую погоду им иногда приходится даже брать такси. Они входят в другой дом, идут через вестибюль к лифту, поднимаются на четырнадцатый этаж, идут по коридору, звонят у двери, и, наконец, входят в гостиную своих друзей, — всего в двух футах от своей собственной.
Человек вернулся к конторке, а я — на прежнее место, напротив него.
— Я могу только сказать вам, — продолжал он, — что способ, каким путешествуют Робинсоны, подобен космическим перелетам, действительному физическому преодолению этих огромных расстояний. — Он пожал плечами. — Но если бы они могли преодолеть только эти два фута стены, не причинив вреда ни стене, ни себе, — то вот так и “путешествуем” мы. Мы не пересекаем пространств, мы оставляем их позади. — Он усмехнулся. — Вдох здесь — выдох на Берне.
Я тихо спросил:
— Вот так прибыли туда и они, эти люди на картинке? Вы взяли их отсюда?
Он кивнул.
— Но зачем?
Он пожал плечами:
— Если вы увидите, что горит дом вашего соседа, разве вы не кинетесь спасать его семью, если можете? Чтобы спасти хотя бы столько, сколько сможете?
— Да.
— Ну вот, мы тоже.
— Вы думаете, у нас настолько плохо?
— А вы как думаете?
Я подумал о заголовках, которые я читал в газете нынче утром и каждое утро.
— Не очень хорошо.
Он просто кивнул и продолжал:
— Мы не можем взять вас всех, не можем взять даже многих. Поэтому мы выбираем некоторых.
— Давно?
— Давно. Один из нас был членом правительства при Линкольне. Но только перед самой первой мировой войной мы увидели, к чему все идет; до тех пор мы только наблюдали. Свое первое агентство мы открыли в Мехико Сити в 1913 году. Теперь у нас есть отделения во всех больших городах.
— В 1913 году… — прошептал я, что-то вспомнив. — Мехико Сити! Послушайте! Значит…
— Да. — Он улыбнулся, предвосхитив мой вопрос. — Эмброз Бирс присоединился к нам в том году или в следующем. Он прожил до 1931 года, до глубокой старости, и написал еще четыре книги. — Он перевернул обратно одну страницу и показал на один из домов на первом большом снимке. — Он жил вот здесь.
— А что вы скажете о судье Крейтере?
— Крейтере?
— Это еще одно знаменитое исчезновение, — пояснил я. — Он был судьей в Нью-Йорке и исчез несколько лет назад.
— Не знаю. У нас, помнится, был судья, и из Нью-Йорка, лет двадцать с чем-то назад, но я не припомню, как его звали.
Я наклонился к нему через конторку, лицом к лицу, очень близко, и кивнул головой.
— Мне нравится ваша шутка, — произнес я. — Очень нравится. Вероятно, даже больше, чем я могу выразить. — И добавил очень тихо: — Когда она перестанет быть шуткой?
Он пристально вгляделся в меня и ответил:
— Сейчас. Если вы хотите этого.
“Вы должны решиться сразу же, — говорил мне пожилой человек в баре на Лексингтон-авеню, — потому что другого случая у вас не будет. Я знаю; я пробовал”. И вот я стоял и думал. Мне было бы жаль никогда не увидеть некоторых людей, и я только что познакомился с одной девушкой. И это был мир, в котором я родился. Потом я подумал о том, как выйду из этой комнаты, как пойду на работу, как вернусь вечером к себе. И наконец я подумал о темно-зеленой долине на картинке и о маленьком пляже под утренним солнцем…
— Я готов, — прошептал я, — если вы возьмете меня.
Он вглядывался в мое лицо.
— Проверьте себя, — властно произнес он. — Будьте уверены в себе. Нам не нужен там человек, который не будет счастлив, и если у вас есть хоть какое-то малейшее сомнение, вы бы лучше…
— Я уверен, — сказал я.
Тогда этот человек выдвинул ящик конторки и достал оттуда маленький прямоугольник из желтого картона. На одной стороне его было что-то напечатано, и через него шла светло-зеленая полоска; он был похож на железнодорожный билет пригородной линии. Надпись гласила: “Действителен по утверждении для ОДНОЙ ПОЕЗДКИ НА ВЕРНУ. Передаче не подлежит. В один конец”.
— Э… сколько? — спросил я, доставая бумажник и не зная, должен ли платить.
Он взглянул на мою руку, запущенную в карман.
— Все, что у вас есть. Включая мелочь. — Он улыбнулся. — Вам она больше не понадобится, а нам пригодится на расходы. Плата за свет, за аренду и так далее.
— У меня немного…
— Неважно. — Он извлек из-под конторки тяжелый компостер, вроде тех, какие стоят в железнодорожных кассах. — Однажды мы продали билет за три тысячи семьсот долларов. А в другой раз точно такой же билет — за шесть центов. — Он сунул билет в компостер, ударил кулаком по рычагу, потом протянул билет мне. На обороте виднелся свеженапечатанный красный прямоугольник, а в нем слова: “Действителен только на этот день” и дата. Я положил на стол две пятидолларовых бумажки, доллар и 17 центов мелочью.
— Возьмите билет с собой на базу Акме, — сказал седой человек и, наклонившись через конторку, начал рассказывать, как туда попасть.
База Акме — крохотная щелка. Вы, наверно, видали ее: это просто маленькая витрина на одной из узких улочек западнее Бродвея. На ней не очень ясная надпись “АКМЕ”. Внутри — стены и потолок, покрытые в несколько слоев старой краской, обиты какой-то штампованной жестью, как бывает в старых домах. Там стоит старая деревянная конторка и несколько потрепанных кресел из хромированной стали и искусственной красной кожи. Таких заведений в этих местах множество: маленькие театральные кассы, никому не известные автобусные станции, конторы по найму. Вы могли бы пройти мимо нее тысячи раз, не обратив внимания, а если вы живете в Нью-Йорке, то так наверняка и случалось.
Когда я вошел туда, у конторки стоял человек без пиджака, докуривая сигару и перебирая какие-то бумаги; в креслах молча ждали четыре-пять человек. Человек у конторки взглянул на меня; когда я показал билет, он кивнул мне на последний свободный стул, и я сел.
